Ощупью нашел свою койку, вытащил из-под матраца припрятанную чеканку, оттянув фанеру на задней стенке тумбочки, достал из тайничка большую иглу и только тут заметил, что на него смотрит Филипчук.
Натрепался?
Ты что, Максим, того? — Юра выразительно покрутил указательным пальцем у виска.
Как ночь провел?
Как положено, без сна, — со злостью ответил Юрий. Чего ради, спрашивается, он должен оправдываться? И перед кем?!
Что это у тебя?
Хочу на прощание подарить воспитателю чеканку.
А почему не мне?
Тебе она ни к чему.
Ну, ну!
Разговор был натянутый, с недомолвками, подозрениями, скрытыми розами, и Юрий поспешил вернуться в кабинет.
Воспитатель продолжал спать, и Иванников, прикрыв форточку — не хватало на прощание простудиться, — снова устроился за столом принялся за работу.
Несмотря на примитивность инструмента, гравировка удалась: «Виталию Николаевичу на добрую память от бывшего воспитанна Иванникова».
Юра так увлекся, что не слышал, как проснулся воспитатель, подошел к столу и остановился у него за спиной.
Слова: «Спасибо, Юра. Тронут. Прекрасная работа!» — заставили вздрогнуть.
Как сумел пронести в жилую зону?
Оправившись от неожиданности, Иванников уклончиво ответил: Секрет фирмы, Виталий Николаевич.
Тот взял чеканку и стал рассматривать, склонив голову набок.
Великолепно, — снова похвалил он.
Старался, скромно ответил Юра, польщенный похвалой. Вижу, подтвердил воспитатель. Но здесь не только старание. Чеканка выполнена талантливо и с любовью.
Из всей милиции я одного Дзержинского люблю.
Я тоже преклоняюсь перед ним. Этого человека нельзя не уважать, — сказал Виталий Николаевич, умышленно опуская начало Юриной фразы.
Иванников встал из-за стола, уступая место воспитателю. Тот сел и кресло, придвинул к себе дневник и, перелистывая страницы, спросил:
Что скажешь?
— В вас, кажется, разобрался, Виталий Николаевич.
А в себе?
— Не знаю, — честно признался Юра. — В голове полный сумбур. Время нужно.
Не тяни. А то, пока будешь разбираться в одном, упустишь другие. Время — это самое дорогое, ему цены нет, поэтому расходуй рационально, с умом.
Сигнал подъема наполнил коридор шумом. Юрий повернулся к двери:
Мне пора.
В нарушение установленного порядка, придя в спальню, лег: традиции он не изменил, а часок-другой можно и поваляться.
Казалось, только успел прикрыть глаза, как кто-то бесцеремонно растолкал. Сел на кровати, с трудом разомкнул веки. Напротив стоял Филипчук, чуть поодаль — пять воспитанников из других отрядов. В основном мелкота. У одного под глазом красовался синяк, еще у одного неестественно распух нос.
Видели? — обратился к ним Филипчук.
Те согласно закивали головами.
И чтобы без дураков, ясно? А теперь — брысь!
Ребята гурьбой высыпали в коридор.
Что это значит? — спросил Юрий, догадываясь, что услышит и ответ.
Они тоже сегодня освобождаются и, как получат в бухгалтерии деньги, дадут тебе по пятьдесят рублей.
Зачем?
Ты добавишь к ним свою сотню и передашь Андрюхе Зотову и Саньке Елкину.
Юрий знал этих ребят: они освободились месяца два назад.
Где я их найду?
Искать не надо. Они тебя встретят у ворот.
Как они узнают, что я освобождаюсь?
Не твоя забота. — Максим криво усмехнулся и добавил: — Уже знают и держат путь сюда.
Ты во что меня втягиваешь?
Не дергайся, безмятежно зевнул Филипчук. — Все добровольно.
V двоих «добровольность» прямо на лицах написана.
Тебе то какое дело? Они дадут, ты передашь, кому велено и адью
А свою сотню зачем? От возмущенна сна как не бывало.
Ихние деньги передам их «буграм», твои мне достанутся,
За что в должен? И почему сотню?
Сотню потому, что дольше их просидел, — значит, больше заработал. А именно мне за то, что, пока был «бугром», не очень прижимал, щипать давал.
Юрий едва сдержался. Заработанные в колонии деньги десятки раз мысленно распределялись и перераспределялись, но все равно на что-нибудь не хватало. А тут на тебе, ни за здорово живешь!
Обижайся не обижайся, Максим, — как можно миролюбивее заговорил Иванников, — но я не для того освобождаюсь, чтобы с места карьер, прямо за воротами заняться грабежом. Пусть твои дружки сами разбираются, а меня оставь в покое. И на мои деньги не рассчитывай: не дам.
Филипчук побагровел, сжал кулаки. Юрий спрыгнул с койки.
Уймись, Максим. Мы один на один. Помяни мое слово: сунешься — отбивную сделаю.
Вбежавший в спальню дружок Филипчука Генка Разумов изменил соотношение сил: в пору занимать круговую оборону.
Подожди, Максим, давай…
(Сльный удар кулаком в лицо прервал «мирные» переговоры.
Ну что же, он этого не хотел, сами напросились. Юрий швырнул Филипчука подушку и, пока тот на секунду замешкался, обхватил его за плечи и повалил на пол. Они катались между койками, нанося друг другу удары куда придется.
Разумов сунулся было сзади, но Иванников изловчился и ударил пяткой в низ живота. Тот скорчился и на время выбыл из драки.
Правота и злость прибавили Юрию силы, и он с остервенением колошматил Филипчука, дав волю прорвавшейся ненависти.
Только вмешательство вошедших в спальню воспитателя и контроля спасло бывшего «бугра» от медчасти — но не от дисциплинарного изолятора, куда Филипчука препроводили мимо идущего на работу грядя.
Умывшись, Юра посмотрел на себя в зеркало. Разорванная майка и расцарапанная грудь в расчет не шли, а вот ссадина на брови была слишком заметна.
Приложив к глазу ладонь с холодной водой, он вытерся, вернулся снялыно, надел парадную форму и предстал перед старшим воспитателем.
Па этот раз ничто не напоминало ночной непринужденной обстановки. Воспитатель в кителе с капитанскими погонами, как всегда, подтянут и строг. Не обрывая выслушал рапорт, потребовал подойти к столу,
Ни о каком «садись!» и речи нет. Сухо спросил:
Причина драки, воспитанник Иванников?
Я защищался.
Что послужило причиной?
Не скажу.
Из пяти освобожденных трое с побитыми лицами. Не много ли, Иванников?
Многовато.
Я могу быть уверенным, что за воротами колонии никаких происшествий не произойдет?
С моей стороны ничего не будет.
Я вам верю. Идите.
Последние часы тянулись изнурительно долго. Юрий бесцельно болтался по плацу, потом отсиживался в спальне.
Наконец построили. Последнее напутствие, последняя нотация и первая встреча на свободе с родными.
Как Юра и ожидал, с мамой приехал Архипов.
Дед привез для него Валеркину одежду, рассудив по-стариковски, что покупать загодя новую не имеет смысла: может не понравится или не подойдет, а на первый выход и эта сойдет.
Имеете с ними стояли родители других ребят, поодаль топтались Зотов и Елкин.
В бухгалтерии Юра расписался за триста одиннадцать рублей и, пока он прятал деньги во внутренний карман пиджака, парнишка, помучивший за ним, стыдливо опустив глаза, незаметно сунул в руку две бумажки по двадцать пять рублей.
Возьми назад.
Иванников вернул деньги и назидательно, никого не стесняясь, добавил:
Не бери никогда чужого, но и свое не отдавай.
Повернулся и оставил ребят с открытыми от удивления ртами. На у вице направился прямо к дружкам Филипчука. Начал с ходу без всяких там «здрасте»:
Что слетелись, как воронье на падаль?! Сегодня не отломится.
Те недоуменно переглянулись.
Звонили от «бугра», передали, что ты… — начал было Зотов, ни Юра перебил:
Филипчук давно уже не «бугор», а я вам не «чушка», так что пишите отсюда подобру-поздорову.
Значит, прикарманить решил, — констатировал Елкин и, ткнув пальцем в рассеченную бровь, пригрозил: — Тебе этого видно мало, так мы добавим.
Только не думай: не здесь и не сейчас, — уточнил Зотов. — Найдем и время, и место поудобнее.
Видя, что они не уходят, и опасаясь, как бы сами, без посредника не обобрали ребят, Юрий дождался всех и они пошли на электричку.
Сзади плелись дружки Филипчука и с ними ниточка колонистской злобы.
Архипов с матерью, да и родители других ребят понимали, что что-то произошло, но, не желая омрачать приподнятого настроения, отложили выяснение.
Решив разрядить обстановку, дед было начал:
Целый час из дома добирались.
Но Юра невесело перебил:
А я до дома четыре года…
Комнаты стали миниатюрными, давили потолки, сжимали, не давали развернуться, степы. Мама, так та вообще еле' доставала ему до плеча. О вещах и говорить нечего: стулья под ним скрипели, ноги не помещались под столом, прилег на диван так хоть скамейку подставляй. А ведь в свое время умудрялся на «Школьнике» кататься по квартире…
На семейном совете во время праздничного обеда совместными усилиями распределили заработанные Юрой деньги и втроем отправились в универмаг. Оттуда вышел новенький Иванников.
Теперь все по росту, нигде не топорщится, не жмет, не висит мешком. Никакого сравнения ни с тем долговязым парнем, что утром был в колонистской парадной форме, ни с тем, у которого днем в электричке лопнул на спине Валеркин пиджак.
Мама была в восторге и то поправляла воротник рубашки, то разглаживала складку на рукаве. Дед удовлетворенно похмыкивал, а Юра не мог определить, нравится он себе или нет. Во всяком случае прохожие перестали обращать внимание,г он смешался с людским потоком и ничем не выделялся. Шляпу он, конечно, в жизни не надел бы, но из всех головных уборов, что перемерил, она лучше других прикрывала стриженую голову.
В своем дворе Юра никого не узнавал: в песке возились ребятишки, которые в его время дышали воздухом в колясках; а те, что тогда делали из песка куличи, бегут домой с ранцами за спиной. Сверстники, с которыми гонял мяч у зеленой беседки, служат в армии или учатся.
Даже самому себе Юра боялся признаться, с каким нетерпением ждет вечера, посматривая чаще, чем требовалось, на новые, тоже первые в жизни, подаренные мамой часы.