Поэтому мы с Кодзасовым занялись разработкой единой транскрипции для дагестанских языков. Это потребовало, конечно, учесть все их зафиксированные фонематические системы по описаниям. Предложения по такой транскрипции были опубликованы в [Кибрик, Кодзасов 1970].
В области грамматики надо было пойти аналогичным путем. Нужна некоторая универсальная схема, в идеале покрывающая все языковое разнообразие, так чтобы конкретный язык, с которым сталкивается полевой лингвист, предусматривался бы этой схемой. Такой теории в 60-е годы не было, нужно было разрабатывать некий эмпирический ее вариант. Поскольку работа с языком опирается на интервьюирование информанта, нужны анкеты и некоторые образцы высказываний на языке-посреднике для их перевода на исследуемый язык. За такими образцами лежат гипотезы о их внутренней структуре и возможных вариациях их конкретно-языкового кодирования. Перед работой в поле надо предварительно подготовить анкеты по тем разделам грамматики, которыми мы предполагаем заниматься.
Нужно также иметь набор наиболее важных лексических значений, с учетом идиоэтнических особенностей культуры, хозяйствования, географии. Эти значения, для удобства их сбора в работе с информантами, представляются не на абстрактном уровне, а русским словником.
Это были первые шаги к построению целенаправленной полевой работы, с замахом на универсальность, но и с учетом предполагаемых свойств конкретно выбранного языка.
В арчинской экспедиции было две партии – грамматическая (под моим руководством) и фонетическая (под руководством Кодзасова). Кроме руководителей и И.П. Оловянниковой, в ней участвовало шесть студентов-новобранцев, для которых это была первая экспедиция. Вместе с нами выезжала также группа Б.Ю. Городецкого, имеющая самостоятельную программу по полевой семантике и предполагавшая обследовать лакский и арчинский языки.
Перед выездом мы очень тщательно составили список необходимых нам продуктов питания на месяц (на месте практически ничего, кроме молока и яиц, купить нельзя) и выслали их почтовыми посылками. Обзавелись малогабаритными туристическими примусами для приготовления пищи, посудой, спальными мешками и надувными матрацами и всем необходимым для жизни и научной работы, в том числе батареечными магнитофонами.
Неожиданности начались уже в дороге. Добравшись до районного центра Цуриба, от которого до Арчи оставалось 40 километров, мы узнали, что только что прошли сильные дожди и все мосты через реку смыты. При нас под руководством секретаря райкома установили пешую переправу, перекинув через бушующую реку толстое бревно. По ней мы и перешли, как канатоходцы, на другую сторону. Но дальше автомобильной дороги тоже нет и долго не будет, поэтому пришлось, как и в прошлом году, добираться до Арчи пешком, с помощью нескольких ослов для нашего довольно объемного снаряжения.
В Арчи оказалось, что поселиться в одном хуторе невозможно, поэтому фонетическая и грамматическая партии разделились. Мы обосновались в третьем этаже жилого дома в хуторе Хилих, с выходом на обширную площадку, крышу второго жилого этажа, где обитали хозяева (первый этаж традиционно предназначен для скота). Дагестанские крыши плоские, покрытые утрамбованной глиной. Группа Кодзасова поселилась в хуторе Хиттаб, в 5 километрах от нас и на 300 метров ниже.
Я завел специальную амбарную книгу для ведения экспедиционного дневника. В ней я собирался фиксировать все подробности полевой работы. Однако меня хватило только на первую запись. Экспедиционная жизнь до краев заполняет внимание, требует постоянного обдумывания плана действий, принятия нетривиальных решений в самых разных направлениях (где найти информантов, чем каждый сегодня занимается, что значат постоянные сюрпризы в языковых данных, какое сегодня меню и кто сегодня дежурит, где достать бензин для примуса и т. д. и т. п.), а ведение дневника тоже требует времени, ритмичности и дополнительной затраты умственной энергии. Сейчас такого дневника очень не хватает, приходится надеяться только на память, но многие подробности в ней безвозвратно стерты.
Каждая из партий полюбила свою «новую родину», однако практическое отсутствие научного взаимодействия потребовало воссоединения, но в разных домах, так как в одном частном доме поселить девять человек трудно. Фонетисты перебрались к нам в Хилих. Надо сказать, что временное разъединение обернулось огромной удачей. В Хиттабе фонетисты познакомились с молодым арчинцем, студентом первого курса филфака Дагестанского университета Джалилем Самедовым. Он свободно владел русским языком (у нас кое-как мог объясняться практически только один чабан Буттай, приобщившийся к русскому языку в армии) и, самое главное, имел сильную мотивацию для работы с нами и прекрасное языковое чутье. Поэтому он каждый день приходил к нам в Хилих на полевую работу.
У нас появилась возможность ежедневно обсуждать результаты проделанной работы, проводить «пятиминутки» с отчетами участников о том, что они узнали нового по своим темам. По вечерам, а в горах темнеет рано и быстро, при керосиновой лампе многого не сделаешь, и мы собирались на крыше нашего дома и часами распевали туристический и блатной фольклор и становившиеся все более популярными песни Окуджавы, считая падающие метеориты.
Наш рацион все более и более сужался, так как посылки не приходили. В магазине в центральном хуторе, ничего кроме вермишели n-го сорта и медовой патоки, не было, даже бутылку спиртного не удалось нигде найти в день рождения Сандро, и мы чокались молоком. Но наш энтузиазм не спадал, нам казалось, что мы все больше и больше погружаемся в стихию арчинского языка, студенты работали с упоением. Для них это был первый опыт не ученического, а исследовательского процесса. Многие из них стали впоследствии известными лингвистами. Миша Алексеев стал профессиональным кавказоведом, Ира Муравьева позднее увлеклась чукотско-камчатскими языками после наших экспедиций в алюторский язык, Ира Самарина и Тамара Погибенко многократно ездили во Вьетнам в составе экспедиций Института востоковедения по изучению малых языков Вьетнама, Оля Богуславская защитила диссертацию по определительным конструкциям в дагестанских языках, в настоящее время она работает в группе Ю.Д. Апресяна по русскому словарю синонимов.
В середине нашего срока пришла телеграмма с факультета, предписывающая Кодзасову срочно вернуться в Москву [237] . Это был серьезный удар по нашим планам. Потом, вскоре после отъезда Кодзасова я серьезно заболел. Температура высокая, местный фельдшер ничего не понимает, но советует колоться пенициллином. В Арчи есть только пенициллин для овец, но колоть меня некому. Никто из студентов никогда такого не делал. К этому времени группа Городецкого переселилась из лакского селения Шали в один из арчинских хуторов, и он приходил, как медсестра, делать мне эти овечьи уколы. Проболел я почти до самого отъезда, очень ослаб и идти не мог. Мостов по-прежнему не было, и мне нашли спокойную лошадь, на которой я и доехал до райцентра. Там нам и вручили наши посылки и почту за весь наш срок.
По не зависящим от нас обстоятельствам мы не смогли использовать все предоставленное нам время, хотя знакомство с языком состоялось. Еще в экспедиции у нас созрел план перевести Джалиля с филфака Дагуниверситета на филфак МГУ, и через некоторое время, несмотря на множество препятствий, нам это удалось. В Москве действовал я с помощью Звегинцева, в Махачкале – мой свояк Хадис, к тому времени уже окончивший аспирантуру и работавший в Дагуниверситете. Джалиля перевели на русское отделение, он сумел сдать порядочную разницу и успешно окончил факультет, а потом и аспирантуру. Диссертацию он писал по лексике арчинского языка. Поэтому открылась совершенно уникальная возможность – заниматься полевой лингвистикой в Москве в течение нескольких лет, и наш амбициозный план создать максимально подробное и глубокое описание арчинского языка был организационно обеспечен. Оставалось претворить его в жизнь.
3. 1969. Третья экспедиция. Шугнанский язык
Собственно выездная полевая работа с участием студентов продолжалась своим чередом. С целью расширить языковой кругозор я вернулся к идее Звегинцева поехать на Памир, и в 1969 году экспедиция направилась в шугнанский язык, по совету Д.И. Эдельман, присоединившейся к нам. Мы хотели выбрать более малочисленный язык, но нам нужно было много информантов в одном селении, так как ехало двадцать человек. В этой экспедиции значительный прогресс был в организации экспедиционной жизни, работы и быта. Чудом прогресса было участие в работе профессиональной машинистки, ежедневно печатавшей и размножавшей собранные материалы.
Это была фантастически богатая впечатлениями поездка, мы проехали через весь Памир и по республикам Средней Азии, увидели новый мир и культуру. Надеюсь, что на меня не обидятся ирановеды, но после зубодробительных дагестанских языков шугнанский показался нам очень пресным (ну почти как английский по своей морфологии), и мы предпочли далее вернуться на Кавказ.
4. 1970—1971. Четвертая и пятая экспедиции. Хиналугский язык
Снова встал вопрос о выборе языка. У нас с Кодзасовым был такой план. Работа над арчинским языком многолетняя и без привлечения студентов, но общий план типового лингвистического описания у нас теперь есть, есть также абрис основных параметров языка дагестанского типа и опыт сбора материала по стандартной программе. И у многих студентов уже есть некоторый опыт полевой работы. Поэтому стоит попробовать сделать эскизное описание какого-нибудь другого дагестанского языка по материалам коллективной работы со студентами.
Хотелось, чтобы этот язык как можно больше отличался от известных ранее лакского и арчинского и был бы малочисленным и чтобы по возможности им никто не занимался. Это мог быть один из закавказских дагестанских языков Азербайджана или Грузии. С этой целью в конце зимы 1970 года я отправился в командировку в Тбилиси и Баку. В Тбилиси отпал по внешним обстоятельствам очень меня интриговавший бацбийский язык. Все бацбийцы двуязычны и интенсивно переходят на грузинский язык, их мало для нашей коллективной экспедиции, и к тому же они, как правило, не знают русского языка. Из Тбилиси я проехал, сменяя маршрутные автобусы, по всему закавказскому маршруту, посетил Варташен и Нидж, где живут удины, и очень мне там понравилось, кроме того, что это не горы, а низменность.