136
Для Пушкина особенно важен, например, римский материал, через который он старается объяснить русскую историческую действительность.
137
Нельзя не процитировать по этому поводу слова Настасьи Филипповны: «Где вы меня видели прежде? Что это в самом деле, я как будто его где-то видела? <…> А как вы узнали, что это я» [Там же, 89].
138
В. Иванов замечает, что мотив Психеи-души, которая ожидает своего освободителя, звучит и в Бесах (хромая Мария Тимофеевна), но только в Братьях Карамазовых Психея-Лиза находит своего спасителя – Алешу.
139
В. Иванов очень тонко подчеркивает, как в сцене на вокзале, когда Мышкин находится первый раз в присутствии Аглаи и Настасьи Филипповны, последняя оказывается справа от него, а Аглая слева. Иванов комментирует: «Стало быть, по народному преданию, на стороне духа зла и соблазна…» [Иванов, 64].
140
«Свет вечный» – из латинского Реквиема: «И свет вечный да воссияет им».
141
Иногда такая финальная фраза помещена внутрь повествования, но конец сюжета в строгом смысле совпадает именно с ней:
«А потом ты проводила меня до калитки, и я сказал:
– Если есть будущая жизнь и мы встретимся в ней, я стану там на колени и поцелую твои ноги за то, что ты дала мне на земле» («Поздний час»).
142
Я думаю, это различие связано и с тем, что Чехов не был стихотворцем. Бунин, как поэт, должен был испытать силу двух этих крайних позиций текста: ведь стихотворная ткань, в сущности, состоит из сплошного начала и сплошного конца.
143
Морем, под которым она скрылась, для самого Бунина была европейская жизнь. Ее несхожесть с дореволюционной Россией обострила его ясновидческую ностальгирующую память, сообщила невероятную деталировку его описаниям минувших вещей. Мы же, его читатели, родившиеся на той же земле, благодаря его прозе и могли увидеть, что здесь безвозвратно исчезло и стерто из общей памяти – оказывалось: все. Ничего из вещей, обихода, разговоров, привычек, ритмов жизни, ничего из бунинского русского космоса вокруг не было. На местах действия его сюжетов стояли дворцы пионеров и дома отдыха. Советская эра погребла вещественный и психический мир, запечатленный Буниным, под глубочайшим слоем руин и новостроек. Разница между этим новым миром и старой Россией была куда фатальнее, чем между старой Москвой и старым Парижем. Но этого Бунин увидеть не мог.
144
Сила здешнего такова, что уникальным образом в этой строфе слово «платье» звучит выше и трепетнее, чем «распятье»!
145
Скажи поклоны князю и княгине За доброту небесную твою…
146
Относительным исключением является Б. Леннквист [см.: Леннквист, 13—26 – гл. «Мир чисел» и «Карнавал как праздник равенства»]; см. также: Obermayer; Niederbudde.
147
В этом университете учился и преподавал математик Николай Иванович Лобачевский (1792—1856), открыватель неевклидовой геометрии. С его новым отношением к вопросам пространства, имеющим важные импликации для теории относительности, труды его только к концу XIX в. обрели признание. Как известно, Хлебников высоко ценил Лобачевского и считал его своим предшественником.
148
Так как вторая книга шестого тома Дугановского собрания соченений, с текстом произведения Доски судьбы , еще не вышла, цитирую по: СС.
149
Началом изучения проблемы можно считать статью Л. Геллера, материал которой был представлен автором в 2000 г. на конференции в Потсдаме [см.: Геллер].
150
Этот журнал не издается с тех пор, как центр в Meudon закрылся.
151
Здесь же упоминается еще один труд: G.Th. Fechner “Elemente der Psychophisik” (Leipzig, 1860). Ср. также близкие идеи Н.Ф. Федорова.
152
См. упоминание об этом же в трактате Флоренского «О душе».
153
Имеются в виду синий, красный и желтый.
154
Сестра Флоренского Раиса (1896—1932) была художницей, близкой авангарду.
155
Упоминание о том, что «дамы любят», встречается и в «Напластованиях эгейской культуры», где говорится о кноссовской фрейлине и ее вкусе.
156
В колористических этюдах Флоренского чувствуется отзвук эстетических веяний эпохи, нашедших отражение и в хроматических теориях Кандинского (см. его трактат «Духовное в искусстве», создававшийся примерно в те же годы), и в clavier-á-lumière Скрябина.
157
Знаменательно, что в «Оро» Флоренский возвращается к литературному жанру, с которого начинал в юности, – поэзии. В 1907 г. он создал небольшой поэтический сборник под названием «В вечной лазури», возможно, не без влияния «Золота в лазури» А. Белого, с которым в те годы общался.
158
Когда его ссылают на Соловки, он тяжело переживает вынужденный отказ от этого исследования.
159
См.: Флоренский, 103, примеч. 79, и ссылку на Апостола Павла в Послании Ефесянам [Там же, 104—105, примеч. 89], где говорится о глубине, в которой надо «уразуметь превосходящую разумение любовь Христову» (Ефес., 3: 19).
160
Так же, как «Органопроекцию» можно назвать итогом научно-технического опыта, а «Философию культа» – философско-теологического.
161
Я не уделяю внимания генографическому аспекту этой поэмы, о котором подробно говорит А.И. Олексенко в послесловии к публикации «Оро» [Оро, 199—213].
162
В рамках данной статьи нет возможности подробно останавливаться на метрико-стилистическом аспекте поэмы, так как область моего интереса в данном случае сводится к выявлению ее автобиографического пласта.
163
Николай Иванович Быков (1885—1939) был заведующим на мерзлотной станции, где работал Флоренский с 10 февраля до 17 августа 1934 г. Результаты их общей работы легли в основу книги Н. Быкова и П. Каптерева «Вечная мерзлота и строительство на ней» (М., 1940).
164
Мику он пишет 22—23 апреля 1935 г.: «Пишу для тебя „Оро“. Однако меня задерживает отсутствие рукописи, т. к. я не могу вспомнить того, что уже написано» [Оро, 96].
165
Флоренский спрашивает у жены: «Доходят ли они <стихи> до вас и доходят ли до вашего сознания. Ведь они автобиографичны <…> мне хотелось бы, чтобы вы видели в них <…> итоги жизненного опыта» (4–5.07.1936) [Оро, 124].
166
Здесь же он излагает и некоторые творческие соображения, связанные со своим пониманием поэмы: «…если произведение не натуралистично, а истинно творческое, то автор отображает свой внутренний мир не в одном лице, а во всех, т. к. <…> часть их, не будучи связана с основной интуицией произведения, была бы бесполезным балластом. А с другой стороны ни одно из лиц не выражает автора целиком» (декабрь 1935) [П, 339].
167
Включая в письма к семье по небольшим фрагментам, Флоренский переписал, таким образом, почти всю поэму.
168
Тогда я еще не была знакома с этой поэмой, но, исходя из содержания мемуаров, интуитивно почувствовала отраженную в ней глубокую привязанность Флоренского к Грузии. Флоренский был представителем уже третьего поколения семьи, которое проживало в Грузии: первым здесь обосновался его дед и вырос отец.
169
Этот принцип лежит в основе и его магистерской диссертации «Столп и утверждение Истины», написанной в эпистолярной форме (что вызвало в свое время неодобрение); в форме диалога написана также вторая часть «Иконостаса».
170
Нам известна запись об этническом составе его гимназического класса, где учились представители почти десяти разных национальностей.
171
В воспоминаниях о детстве читаем: «Как слышу прибой моря в набегающих и отбегающих ритмах баховских фуг и прелюдий» [Д, 50]. Старшему сыну он пишет, что северное море не море, а какая-то неряшливость [П, 155].
172
Методологический принцип, предложенный в свое время Ю.М. Лотманом, позволяет в данном случае максимально приблизиться к внутренней структуре такого текста, каким является поэма «Оро».
173
Которая в то время была сравнительно мало распространена в России.
174
Принцип диалогичности представляется мне, в каком-то смысле, вариантом обратной перспективы. Его своеобразную модель можно наблюдать в композиции «Столпа»: он состоит из 12 писем, за которыми следует «обратно пропорциональный» первому раздел «Разъяснение и доказательство некоторых частностей, в тексте предполагавшихся уже доказанными», которому посвящено 494 страницы.
175
Не всегда удается установить, в какое время писались труды Флоренского; здесь указывается предполагаемая окончательная дата.
176
Этот интерес восходит к глубокому впечатлению, которое произвел на молодого Флоренского кутаисский храм Баграта с его поразительными капителями, открывшими ему смысл соотношения между архитектурной изобразительностью и философской мыслью, о чем свидетельствуют трактат «Философия культа» и «Напластования эгейской культуры» [см. брошюру «Первые шаги в философии» (1917), куда вошли «Лекция и Lectio» (1910), «Пращуры любомудрия» (1910) и «Напластования эгейской культуры» (1913)].
177
Речь идет о внуке, с которым не был знаком.
178
Konzentriert man die textkritische Lektüre auf die “eigentliche” Berliner Kindheit , so ergibt sich für den Zeitraum 1931—1938 eine Variantenreihe verschiedener Fassungen, beginnend mit der Berliner Chronik aus dem Jahr 1932 über die Vorabdrucke in der Frankfurter Zeitung in den Jahren 1932/1933 und die so genannte Gießener Fassung von 1934 bis hin zu der in der Pariser Bibliothèque Nationale aufbewahrten Fassung von 1938 als textgenetischem Fluchtpunkt (vgl. etwa Schöttker 2000, Schütz 1993, 2004 oder Witte o.J., von dem das Wort von der “fortschreitende[n] Auszehrung des Faktischen” [Witte o.J.: 1] stammt). Die Beobachtung, dass Benjamin zuletzt von Faktischem weitgehend absieht, lässt jedoch keineswegs den Schluss zu, dass die Welt der Berliner Kindheit nicht durch Dinge und an diese geknüpfte Ereignisse konstituiert sei. Geradezu umgekehrt erscheint im Gegenzug zur Auszehrung von Daten, Namen und “Physiognomien” die kindliche Welt der Dinge zusehends verdichtet. – Benjamin hat die