Я смотрел на замершую рядом Елену. Она не дышала, любовалась на зайцев, корчила им мимишную рожицу. И я понял, что теперь у нас с Руплой ничего не будет как прежде. Потому что Елена стоит рядом и сжимает от волнения мою руку. От волнения за зайцев.
После этого я записался в хоккей. Туда же, куда она ходит на коньки. Хотя всегда любил лыжи. Но Елена подолгу пропадала в этом своем ледяном зале. Мне было жизненно необходимо тусить неподалеку.
Я смотрел с трибуны, как она катается. Из-за обруча выбивалась прядка волос, ползла по влажной щеке, гибкая ящерка. Так хотелось заправить эту прядку обратно за ухо, чтобы не лезла ей в рот, не мешала. Чтобы Елена не вдохнула ее, не поперхнулась случайно, пока гоняет по льду.
Мне казалось тогда: она знает, про что я думаю, и нарочно не убирает – дразнит. Я видел, что она давит косячка в мою сторону, хотя и делает вид, что ей безразлично, кто смотрит на ее прыжки. Однажды их уже отпустили, я подумал, что она сейчас пойдет в раздевалку, а она сделала мне так рукой, как Билли Айлиш, наверное, делает очумелой публике, и поехала себе дальше круги нарезать. Ну Елена. Вот ведь.
Дальше не для тренера, чисто для меня выкручивалась. Давала разглядеть себя. Разогналась и ка-а-ак поедет на меня на одной ноге! Изогнулась ласточкой. Куртка распахнута. Вырез. Я от счастья по бортику растекся. Маза! На тебя едет маза! Вырез ближе и ближе. Там тепло и темно. И я такой во все глаза. А она подъехала совсем близко и орет: «Куда смотришь, дебил!» И ржет. Трудно бороться с пубертатом. Ну Елена! Вот ведь какая.
Там с ней один катается. Латинос. Ёга-баба, как он меня бесит. Вот почему эти жгучие парни всюду лезут? Конфетный типок. Красава, брови вечно поднимет, типа ему по барабану все. «Какие плечи, что за Геркулес». Ага, разок в таблище заряжу, тогда узнает. Прямо так и чешусь Руплу подписать на это дело. Но не могу. Я же Рупле не говорил ничего про нас. Ладно, встретимся еще с этим амиго в раздевалке. Пожалеет, что не в хоккей пошел.
Ору ему:
– Писло подбери! Калитка нараспашку.
А он мне:
– Говори по-фински, не понимаю.
Вежливенько так. Вот тварь. Сам идет, полотенчико с Мюмлой. Гладкий, как надувной. Бреют их там, что ли?! А я такой сижу на скамейке, не смотрел бы на себя. Коленки пузырями, сразу под ними голые нервы, а дальше шерсть. Почему одни люди как с билборда, а другие как с помойки?
А Елена ржет! Еще и троллит меня. Я ей, видите ли, сказал, что не люблю целоваться. Когда она ко мне полезла. А она глазами на латиноса – ты-дыч. И мне так загадочно:
– Это потому, что ты не умеешь.
Сама-то много умеет, можно подумать! Вот ведь какая.
Оказалось, Елена – поклонница вселенной «Марвел», фанатеет от «Мстителей», «Защитников», прочей дребедени. Она мне постоянно про них задвигала, ну и я на них немного подсел.
Так мы и ходили с ней. То на треню, то с трени. В библу завернем, комиксов полистаем, тут же трейлеры гуглим, спорим, кто круче. Я ее троллил слегонца. Типа против Хранителей или Отряда Самоубийц твой Спайдермен – отстой. А она мне обещала выставить против моего Озимэндиаса Айронмена и еще заявила, что будет танцевать на льду Рейвен Мюстикко, а этот ее латинос – Логан Волверин[36]. Ну я тут же немного загрузился. И на моем лице стало написано, наверное. Потому что она сказала, чтобы я особо не грузился, типа Мюстикко и Волверин не пара, между ними война.
У меня сейчас такое чувство, что домой я только ночевать приходил. Вообще не ел там ничего, не пил даже. Питался Еленой. Ну и фастфуд, конечно. Ничего, вполне прокатило. Повезло, что дома не докапывался никто. Наверное, им тоже было не до меня.
Однажды вечером Рупла поймал меня на выходе у ледяного зала. Ну Ёга-баба. Не ожидал его там встретить. Даже моя каша немного вскипнула в груди. Хотя казалось бы! Это же Рупла. Но получилось так, что вроде как я скрывал от него Елену. И сам скрывался. Впервые мне было что скрывать от лучшего друга.
– Ну? Где твоя Манька Облигация[37]?
– Чего?
– Где твоя гроза преступного мира, спрашиваю.
– А-а-а… сейчас выйдет. Откуда узнал?
– Я твой друг, а не идиот.
Я опустил глаза. Смотрел, как Руплино колесо нетерпеливо приплясывает на асфальте.
– Значит – всё? Уже не будет, как было?
– А что изменилось? Мы с тобой не поссорились.
– Ладно, я погнал.
– Погоди.
Не сказать «погоди» я не мог. А чего годить? Что я мог ему предложить?
– Я реально сейчас… ну… не могу без нее. Это не значит, что я не с тобой.
– Ага, давай, чатани, чуть что.
– Ну Рупла! Заведешь девушку – тогда узнаешь.
– Хрен там, я чау-чау заведу! Забыл?
Рупла скроил рожу, как будто все идет как надо. А все шло прахом. Ну Ёга-баба, я ведь люблю Руплу. Но он уехал. Когда вышла Елена, впервые не засияло все вокруг.
Я извинился, сказал, что у друга проблемы и мне надо идти.
Он не успел далеко отъехать. Я позвал его в ближайший «Хес»[38]. Мы взяли по бургеру с колой. Если сидеть тихо, то кажется, что в стаканах кто-то нежно скребется. Мармозетка, например. Это пузырьки побеждают лед. Но мы же не можем сидеть с Руплой тихо. Мы обычно стоим на головах. Но сегодня был день не для стояния на головах.
– Эт самое… Чё как неродной в последнее время? Не хочешь – не говори, но у тебя вродь как мать вернулась.
– И чё?
– Я думал, ты рад.
– Да? Ты был бы рад?
– Да фиг знает, – протянул с сомнением Рупла. – Я рядом кароч, и диван мой. Только он подразвалился слегонца.
Еще бы не подразвалился! Когда меня выпустили из клиники, я поначалу только и пропадал у Руплы. Фрики из Little Big, на наше счастье, записали «Фараденцу» и «Скибиди». Только ими и спасался. Нельзя всерьез морочиться в ужасах жизни, если в этот момент кто-то произносит на серьезных щах «Ля бока де ля Кока».
Мы кривлялись и ржали до безумия. Как диван под нашими прыжками не рухнул – вот вопрос. «Скибиди уа-па-па»! Я тогда сразу понял, что так дергаться может только тот, кто «поверил алгеброй гармонию» и «музыку разъял, как труп». И это меня до жути веселило. Почему всякие гадости так привлекательны? Вот кто скажет? Сальери просто не повезло. Сейчас бы в топе был, отвечаю.
– Ты вот о чем мечтаешь? – решил я тему сменить.
– «Я мечтаю, чтобы коммунизм на всей Земле победил»[39].
– Ты разве коммунист?
– Я пессимист.
С Руплой никогда не угадаешь, всерьез он или шутит. Наверное, такими и должны быть настоящие стендаперы.
Я люблю Руплу. Он тогда сказал:
– Я пессимист, потому что я знаю, о чем мечтаешь ты.
Рупла умный. Я мечтал про Елену. Как-то после трени мы с ней шли, и она спросила:
– Скажи мне что-нибудь на русском. А я угадаю.
Я молчал. Оказалось, не так просто произнести вслух, что чувствуешь. Ясное дело, она ждала признаний! Не про погоду же ей задвигать.
Но даже если твоя девушка не понимает, что именно ты ей говоришь на чужом языке, это непросто. Оказалось, дело вовсе не в том, что кто-то тебя слышит. А в том, что сложно подобрать слова. Сложно сделать свою мысль одушевленной. Произнести – значит дать своему чувству крылья, и оно полетит, и остановить его будет уже невозможно. Оно будет жить вне тебя. Оно будет жить отныне и навсегда еще в ком-то.
– Елена, – сказал я.
Она хихикнула:
– Ты говоришь мое имя.
Она ждала. Каша заворочалась в груди, прилила к горлу. Но ее уже тугими толчками уминало сердце. Сердце месило мою ненавистную кашу, пока та напрочь не выпала в осадок.
– Елена, – сказал я.
И вспомнил «Вели – умру. Вели – дышать я буду лишь для тебя». По ходу, так оно и было. Я чувствовал именно это, как у Пушкина. В любом случае прочесть Пушкина проще, чем объяснить, что чувствуешь. Запинаясь и откашливаясь, я это произнес.
Она сплющила губы, чтобы не заржать. Сделала хитрое лицо.
– Ты типа сказал, что я тебе нравлюсь, да? Угадала?
И въехала в меня своими сплющенными губами. Куда-то мне в скулу. Туда, где я когда-то затаился. После ее оглушительного чмока тот маленький я пулей вылетел наружу. Мне там стало тесно. И жарко. И в глазах – как будто сквозь огонь смотришь. Я заполнил собой все тело. Кажется, я становился собой.
Я хотел отвернуться от нее, но не мог. Как отвернуться от ее глаз.
Так что я не сразу заметил, что они ездят куда-то. Отец с этой. Мы же тогда то с Руплой с ума сходили, то с Еленой я с ума сходил. Вот опять! До чего широкий язык. Два одинаковых выражения. А совсем разный смысл.
Короче, они часто ездили куда-то, может, в полицию, – я не спрашивал, а по ним понять было вообще невозможно, что происходит. Они возвращались с лицами, как будто годами питались рисом без всего. Как вьеты. Фиг догадаешься, что они там себе думают. Невозмутимые создания. Племя эльфов.
Но я их вычислил. Заметил все же, что они куда-то ездят вместе. Наверняка из-за этой пиявки у отца проблемы начались. Легализовать же ее как-то надо по жизни! Есть ли у нее хотя бы документы? В канализации, небось, их не выдают. Я не спрашивал. Еще не хватало что-то спрашивать! Что я им – аусвайс-контрол?
Однажды ночью пошел вниз. Дай, думаю, молока возьму. Вдруг слышу – они сидят на кухне и тихо говорят. Не слышно что. И вдруг отец произнес очень сильное слово, очень нехорошее. Он не назвал ее «плохая женщина». Он назвал ее плохим человеком.
Меня проняло до одури. Я ушел к себе тихо-тихо. Ёга-баба! Заплакал. Так жалко его стало. Что отцу пришлось произнести это слово моей маме, которую он так любил. Что до этого дошло. Такого человека довели до этого. Что он перестал быть собой. Сколько его знаю – он не мог произнести такого слова. Но произнес. Зато теперь, надеюсь, он все про нее понял! Что это просто пиявка из реки.