– Давай так. Никакого замка на твои двери мы не поставим. Во-первых, потому что я волнуюсь за тебя. Во-вторых, потому что в этом доме у нас никто ни от кого запираться не будет. Это наш дом, а не тюрьма.
– Сомневаюсь! – успел крикнуть я.
– Но я тебе обещаю, – продолжал он, – что к тебе никто не войдет, если ты этого не захочешь.
– Ты не понимаешь! Она…
– Ты ведь всегда верил мне. Я не обманул тебя ни разу. Она тоже не войдет, я обещаю.
– Хорошо, ко мне не войдет. А к тебе? Да Ёга-баба, ты совсем? У нас по дому ходит монстр. Чудовище. Что оно может сотворить? Убьет нас?
Отец смотрел участливо. Наверное, действительно силился понять.
– Давай так. Ты мне все расскажешь. Только обещай сильно не волноваться. Где твой пшик? Просто расскажи мне, почему ты так решил.
– Если я расскажу, ты меня в психушку сдашь.
– Не сдам. Тогда не сдал, и сейчас не сдам. Просто расскажи мне, что ты видел.
Я молчал. Он привалился ко мне плечом, чтобы расслышать, что я шепчу.
– Это в душе было. Внизу. Я случайно зашел. Но это не она была. А как… русалка. Водяной из реки. Просто как струя воды. Она эту воду в себя всасывала из канализационного слива. Наполнилась. И тогда стала как живая. Я все видел.
Пауза.
– Ты не пил ничего, просто спал?
– Спал.
– На ночь смотрел что-нибудь?
– Да при чем тут это! Смотрел. Играл.
– Проснулся и писать пошел?
– Да.
– Свет горел?
– Да. Тот, маленький.
– Дверь осталась открытой?
– Да. Наверное. Не знаю.
– Я все проверю, – сказал он. – Не волнуйся.
Отец у меня дотошный. Если что обещал – сделает. Так что я плюнул на замки. Он даже в трубах ковырялся, я сам видел. Все простучал. А поздно вечером устроил проверку. Я совершал марш-бросок на кухню за бутером, смотрю – подозрительный кипеш у ванной комнаты. А он двери туда-сюда вертит, свет включает-выключает. И командует этой – больше напор, меньше напор. Хотел, наверное, сам разглядеть, что я там видел. Вот смешной. Разве ж эта пиявка ему правду скажет?
Ел я теперь у себя в комнате. То, что приносил отец. То, что он готовил. Я верил ему. Я всегда ему верил. И ко мне в комнату никто не заходил, как он и обещал.
Мне пришлось мириться с ее присутствием. А куда деваться? Но бомбило меня не по-детски. «Мне день и ночь покоя не дает мой черный человек». По утрам я быстро скатывался с лестницы и выметался вон. Уходил как можно наподольше. В ту ванную внизу даже не заглядывал. Редко замечал в кухне, в углу – эту. Тихую как рыба. Я не произносил ни слова. Брал что надо и сваливал.
Но следы ее были повсюду. Ёга-баба! У нас постоянно лилась вода! Что эта тварь все время намывает? Честно говоря, меня это приводило в бешенство. Эти мокрые следы в коридоре. Разводы от резиновых тапок. На темной столешнице мокрый след от пальцев. Это если я войду на кухню, она руки сразу со стола отдернет. Противно, как если бы слизняк прополз.
Долго не мог взять в толк, что с ней еще не так. Почему вроде она, но вроде другая. Потом понял – эта лицо не красит. Видимо, ей вода не дает. Просачивается, и краска стекает. Поэтому эта не красится. Всему можно найти рациональное объяснение. Даже если живешь с монстром.
Если специально не свернуть к берегу, то его с нашей улицы не видно. Я потащил Руплу на реку, почему-то захотелось.
Ивняк к этому времени уже весь обглоданный. Камыши – как мятое эскимо. А весь пляж изгваздан зубной пастой. Это наши толстощекие гуси так территорию метят. Если берег в этих выжимках, значит, они уже паслись тут пару дней и сдристнули в теплые края.
Ничего, снег все смоет. Осенью от какашек проходу нет, весной – хоть бы одна попалась. Куда все девается.
Рупла предложил пойти в будку.
– В какую еще будку?
– В этот, как его, «наш домик», – вдруг глумливым голосом пропел Рупла и сделал пальцами в воздухе кавычки. И добавил чуть погодя: – До чего дурацкое прозвище. Для одуванов.
Мне стало горько. Раньше мы не спорили из-за терминологии, нас устраивали наши детские тайны. Но это хорошо, что Рупла был не в настроении. Потому что я тоже был не в настроении. По ходу, он прав – с детством пора завязывать.
Рупле я заявил, что, пожалуй, не пойду в лукио[24], а сразу двину в какую-нибудь хабзу пострашнее. Главное – подальше отсюда. В стране их дофигалиард, есть куда приткнуться.
Рупла смотрел на меня, как на психа. Ненавижу, когда он так смотрит. Вроде и с жалостью, а вроде и гадливо.
– Чё вдруг-то? Тебя Пушкин ждет. «А ты тут мозги пудришь. Плохо кончится, родной»[25]. Всем понятно, что твое место в лукио. Не пойму, что за фантазии себе жизнь ломать.
– Хочу и ломаю. Ты же в хабзу намылился. Чем я хуже?!
– Ты себя со мной не ровняй.
– А чё так?
– Дурака-то выключи. Смотри! Ты: дылда, блондин, лыжи. И – Койвунен! И я: жирный маленький брюнет. С непроизносимой фамилией. Так что все пути тут кому открыты? Угадай с трех раз. А я буду народ веселить. Взорву, так сказать, систему изнутри.
– Санич, вот чё ты заранее кипишуешь?! Все у тебя получится. Сам подумай. Три языка на уровне родных. Тарахтишь на финском почище Мертаранта[26].
– А в документах у меня что будет? Материнский язык[27] – русский. Все. Дальше можно не напрягаться, я по низшему сорту пойду.
– У тебя башка на месте. Ну все при тебе.
– Да не хочу я! Рвать пукан. Там, где другим рвать не надо. Вот и все. А ты не вздумай! Поступишь в лукио, потом в универ. Будешь щеголять в цветных комбезах[28]. «Когда у общества нет цветовой дифференциации штанов, то нет цели».
Я помню, как мы у Руплы в прошлом году на НГ смотрели странный фильм, в котором вообще не было цвета, но все хотели желтые штаны. Рупла сказал, что это крутая фантастика, но там не было никакой фантастики, только ржавая техника и чумазые люди. Такие у нас на вошке сидят. Я не въехал, почему они всей семьей смеются. А в конце дядя Коля немного заплакал. Он сказал, что мне не понять, потому что я никогда не жил там, где в магазинах одни спички, лавровый лист и водка. Но вообще-то он уже изрядно набрался к тому времени, как фильм кончился.
В детстве всерьез не задумываешься о том, кем хочешь стать. Просто живешь, и все. Возможно, есть такие: уже в начальной школе пацан хлопает себя по лбу и говорит – хочу стать бухгалтером! Но я таких не встречал.
Мы с Руплой просто хотели как-то существовать. Росли. На трени ходили. Ржали. Становились, конечно, и взрослее. Знали, что это взросление куда-то нас выведет. Что, скорей всего, придется кем-то становиться. Где-то работать. Что-то делать всю жизнь.
Но как это соотнести с тем, что сейчас ты готов целыми днями гонять на велике, рубиться в «контру»[29], слушать «Фараденцу»[30], валяться у реки в траве? Нет, это совершенно несовместимые вещи. Как гений и злодейство. Мы – отдельно, будущее – отдельно. Мысли о будущем были тяжелые и далекие, как строительные краны, которыми утыкано небо чужих кварталов. Мы просто объезжали их стороной.
Иногда нам навстречу шли работяги со стройки. Они говорили на непонятном языке. Не финский, не русский, не английский. Гастарбайтеры. Рупла косился на них и начинал кипятиться. Поддерживать эти геополитические споры я не любил, потому что со стороны Руплы они подпитывались из семьи, а мы дома про такое обычно не говорили. Вот и сейчас он снова завелся на ровном месте.
– Развелось, как… Ты знаешь, какая в стране безработица? Нет, ты скажи.
– Знаю.
– И?
– Что – и? Сам лучше меня знаешь.
– Я тебя спрашиваю, чего всех местных не заставят работать? Сидят на шее народа, между прочим. А эти понаехали.
– Да сто раз говорил уже, снова завел. Как ты себе это представляешь? Ты пойдешь по улицам загонять безработных на стройки?
– А чего бы нет? И загнал бы. Если Сипиля[31] не может. Вот мой отец тут сколько отпахал, а кризис хлобысь, и все. И кто ему помог работу найти? Никто! И работы нет, и попрекают.
– Да ладно, ему ж хорошо вроде. Дома всегда.
– Чё дома делать-то? Взяли бы его обратно в порт – он хоть меньше пил бы, дольше пожил. Порт развалили, типа кризис. Так на то ты и правительство, чтобы за кризис впрягаться.
Мы нашли место посуше, где не было гусиных какашек. Колупали в земле камни, пуляли в воду.
– Не работает он, а виноват как будто я. Орет-то он на меня. Не понимает, дурилка картонная[32], что скоро он будет на пенсии, а я буду главный. И он будет от меня зависеть. Так чего орать? Меня беречь надо. Я ж потом найду, как отыграться. Козыри всегда у нас! У тех, кто моложе.
– Это сейчас ты моложе. А потом помоложе нас найдутся. Так что особо не радуйся.
Но мысль Руплы показалась мне дельной. Я скоро вырасту, и все будет зависеть от меня. От моих решений. Надо потерпеть чуток. «Пускай ее заставят меня держать как сына, не как мышь, рожденную в подполье». Я сам и заставлю. Мы заставим всех делать то, что нужно. Ведь мы скоро вырастем.
– Рупла, тебе в парламенте самое место.
– Я артистом буду.
– Не смеши.
– Не смешу! Как раз смешу, точнее. Видал, сколько их показывают? Снялся в одном фильме, и за неделю тыщу раз показали. У отца телик всегда на один канал настроен, я наизусть все фильмы знаю. Прикинь, сколько бабла? Там авторские гонорары, все такое.
Я сомневался насчет гонораров. И не мог удержаться, чтобы не потроллить его.
– То есть сам на стройку ты идти не хочешь.