Профессиональных преступников, осуждённых по 35-й статье УК РСФСР, называли «тридцатипятниками». Как поясняет в статье «Строители Волжского узла гидросооружений» М. И. Буланов, «тридцатипятники» — «это выходцы из городской и деревенской бедноты, дети рабочих и крестьян, с малых лет выброшенные на улицу и никогда не знавшие ни любви, ни ласки. Искалеченные проклятым капиталистическим прошлым, толкнувшим их в омут, на воровство и пьянство, — эти дети трудящихся являются социально близкими нам людьми, и нельзя считать их окончательно погибшими и потерянными. В лагерях ОГПУ проводится огромная работа по перевоспитанию тридцатипятников, и на примере Белморстроя мы видим, какие изумительные результаты она дает. Едва ли не самые прекрасные страницы вписаны в историю Белморстроя именно тридцатипятниками…»
Одним из таких «тридцатипятников» был и Колька-Ширмач.
«Героем трассы в пламени труда»
Многие обличители советских мест лишения свободы пытаются навязать обывателю мысль, будто бы перевоспитание преступников — «нелепая выдумка» большевиков. Александр Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ» пишет: «В старой России существовал (а на Западе и существует) неверный взгляд на воров как на неисправимых, как на постоянных преступников (“костяк преступности”)». Слово «неверный», разумеется, использовано в смысле ироническом. И далее автор проводит мысль о том, что исправление «социально близких» уголовников является изобретением советских идеологов. Выдумана эта теория якобы для того, чтобы, опираясь на блатных, унижать, эксплуатировать и уничтожать политических заключённых.
Однако и на Западе, и в России идеи исправления закоренелых преступников имеют глубокие корни, основанные на христианском мировоззрении. Любой человек греховен по природе своей. За его душу идёт постоянная борьба между дьяволом и Богом. Божьи заповеди люди преступают по искушению сатаны. Мысль о невозможности исправить преступника, привести его к покаянию является признанием всесилия дьявола. А это — страшная ересь. Правда, долгое время на практике в отношении грабителей, воров, убийц предпочитали применять колесование, четвертование, костёр, отсечение головы и прочие прелести. Однако уже в XVIII–XIX веках европейская цивилизация стремится перевоспитать преступников на религиозной основе. В России такая организация — «Попечительное о тюрьмах общество» — возникла в 1819 году и ставила задачей наставление арестантов в правилах христианского благочестия и нравственности. Правда, толку было мало, поскольку попечители не касались режима содержания, устройства тюрем и законодательства. Профессор Михаил Гернет в книге «История царской тюрьмы» пишет: «Создавалось совершенно нелепое положение: нравственное воздействие должно было оказываться на людей, сидевших в тюрьмах на шейных цепях, вделанных в тюремные стены, с кандалами, колодками и рогатками». Как бы то ни было, но в 1877 году краеугольным камнем российской тюремной реформы становится именно принцип исправления преступников. Появилась градация исправительных наказаний: арестантские отделения, смирительные дома, рабочие дома, тюрьмы. Первые три вида предполагали обязательное использование заключённых на различного рода работах.
Кроме того, официально узаконенной политикой царского правительства являлось освоение новых земель руками преступников. Сначала предпочтение отдавалось ссылке. Она рассматривалась как средство колонизации огромных территорий России и возможность использовать дармовую силу. В 1761–1765 годах огромное количество ссыльных было брошено на заселение Барабинской степи и на строительство дороги между Тобольском и Иркутском. Здесь от непосильного труда и невыносимых условий жизни погибли тысячи людей. Произвол властей и бесправие ссыльных проявились и в начале XIX века при заселении Нижнеудинского округа. Людей держали на положении рабов. К середине XIX века таких поселенцев в Сибири насчитывалось более 200 тысяч, и к ним каждый год добавлялось по 18 тысяч человек. Правительство не оказывало им никакой помощи: самые выносливые и так выживут и освоят земли! Нужно будет больше — сошлём ещё!
Существовала также каторжная система наказаний с рабским трудом и бесправием «сидельцев». Это пятно дикого варварства (вкупе с опытом освоения новых земель ссыльными поселенцами) и послужило прообразом ГУЛАГа. Так что лагеря придумал не Френкель, не Берман и вообще не большевики. Лагеря есть творческое развитие опыта царской каторги, традиция, порождённая психологией деспотизма.
Заметим, что в царской России отдавалось предпочтение карательному уклону. В середине XIX века ссылка теряет свой приоритет. Михаил Детков в исследовании «Наказание в царской России» приводит цитату из отчёта чиновника тюремного ведомства, которая касается ссылки: «Она была наказанием весьма тяжким, когда ей предшествовали мучительные телесные казни, утомительное следование по этапу, в кандалах… и когда затем, по малой ещё населённости Сибири, водворённый в ней преступник должен был отыскивать пропитание почти в безлюдной местности. Но с отменою телесных казней, с введением усовершенствованного способа перевозки арестантов по железным дорогам, на пароходах и лошадях и с умножавшимся в последнее время населением Сибири, ссылка туда очень приблизилась к простому поселению». Какая тоска по кандалам, кнуту, голоду!
Итак, большевики не были первооткрывателями ни в деле перевоспитания преступников, ни в использовании их как рабочего скота. «Заслуга» Великого Вождя заключается лишь в том, что он сумел объединить исправительное и карательное начала дореволюционной уголовно-исполнительной системы. Блестящая мысль, будто бы каторжный труд способствует нравственному перерождению преступника — это шедевр, до которого не додумались старорежимные столпы тюрьмоведения.
Но перейдём к Стране Советов. Многие историки настаивают на том, что сталинская репрессивная машина обрушивалась в первую очередь на политических противников и безвинных граждан, попадавших под молотилки разоблачительных кампаний. Блатных же власть якобы рассматривала как «социально близкие элементы» и использовала для подавления общей массы арестантов. Это — очень примитивный взгляд.
Тоталитарное государство характеризуется полным контролем над всеми сферами жизни общества. Между тем организованная преступность (каковой следует признать институт «воров в законе») — это теневая структура, которая заменяет для уголовников государственную власть и даже противостоит ей. В демократическом государстве борьба против такой структуры затруднена соблюдением правовых норм. Тоталитаризм стремится устранить «очаг скрытой оппозиции» любыми средствами.
Правда, у фашистских тоталитарных систем было значительное преимущество перед сталинской. Их идеология строилась на принципе превосходства своей нации (гитлеровский национал-социализм, итальянский фашизм). Сталинская система подавления личности построена на классовом принципе — превосходстве пролетариата и крестьянства над «имущими» классами. Гитлер и Муссолини довольно быстро и эффективно расправились с внутренней преступностью под знаменем борьбы за «чистоту нации», объявив уголовников (а заодно проституток, бродяг, инвалидов и др.) «отбросами» и «недочеловеками», уничтожив физически, загнав в концлагеря или выдавив из страны. Так Муссолини нанёс мощный удар по сицилийской мафии, многие представители которой эмигрировали в США. Большевики же изначально причислили уголовников к «угнетённым» массам, вынужденным преступать «эксплуататорские законы». Отказаться от такой установки красные идеологи не могли. Преступность считалась пережитком прошлого, в СССР (по мысли революционных теоретиков) для её существования не было социальной базы. Бывшие преступники по мере победного шествия социализма должны понять, что, когда мир насилья разрушен, нет смысла грабить, разбойничать и воровать. Признать «социально близких» неисправимыми врагами общества значило нанести удар по большевистской идеологии. Совсем другое дело — сталинская теория «обострения классовой борьбы» по мере продвижения к победе социализма.
Классовая теория ограничила идеологов тоталитарного социализма в средствах борьбы с преступностью. Нельзя было единым махом расстрелять или утопить весь «социальный мусор». Наоборот, «близкие» нуждались в поблажках (отсюда — Уголовный кодекс 1926 года с его смешными сроками наказания для профессиональных преступников). Приходилось искать другие способы — «большевистские». Так появляется идея «перековки трудом». Решение гигантских задач индустриализации страны требовало привлечения огромного числа заключённых, так что вместе с уркаганами «перековывать» предлагалось и «вредителей», «кулаков», «контриков». Авторы сборника «Беломорско-Балтийский канал имени Сталина», выпущенного в 1934 году и прославлявшего великую стройку, описывают этапы заключённых: «Эшелоны прибывают и прибывают… Встречаются былые студенты, урядники, коммивояжёры, эсперантисты, антиквары… И квадратные тугие пальцы деревенского бытовика, и тонкие — тридцатипятника, и бледные руки интеллигента — всем одинаково трудно взять топор и подступиться к этому лесу».
Особенно потрясают эсперантисты. Этим просто на роду написано валить лес рядом с антикварами и коммивояжёрами. Да за одно только звучание подобных «буржуйских» специальностей не грех сразу к стенке ставить. Впрочем, власть жестока не ко всем. Гнусные «вредители»-инженеры живут в приличных условиях, поскольку без них «товарищи» никакого канала вырыть не смогут — разве что могилу…
Впрочем, нам важно, насколько политика «перековки трудом» касалась именно профессиональных уголовников. Приходилось ли им вкалывать на «великих стройках», мёрзнуть в бараках? Приносила ли результаты чекистская система «перевоспитания»?
Ответить на этот вопрос непросто. С одной стороны, загнав уголовников в лагеря, власть продолжала с ними игру в «социально близких». Отношение к ним было несколько иным, нежели к «вредителям» и «контрикам». Если кто и мог рассчитывать в первую очередь на доверие