Итак, поговорка утверждает, что знаменитый канал в короткий срок не был бы построен без взрывчатки и очковтирательства. И это правда. Однако под «туфтой» подразумевается не только приписывание объёмов работ во время строительства и имитация бурной деятельности при отсутствии реальных результатов. Имелось в виду и другое. Канал длиною 227 километров, в систему которого входят 19 шлюзов, 15 плотин, 51 дамба, 12 водоспусков и другие гидротехнические сооружения, менее чем за два года в нормальном виде вырыть было невозможно, тем более без соответствующей механизации. А рапортовать надо! И тогда чекисты, ответственные за строительство, «зарядили туфту»: велели рыть канал значительно мельче, чем было предусмотрено в проекте. Средняя глубина канала была около 5 метров.
«В мае 1933 года по нему прошёл первый корабль “Чекист” с членами карельского правительства, которые принимали работу. Прямо за ним двигался земснаряд и доделывал огрехи. А в июле того же года на канале появился и первый пассажирский пароход — старенький “Анохин”, специально пригнанный сюда из Вознесенья.
Захватив с собой Кирова, Ворошилова и Ягоду, по Беломорканалу отправился в путешествие Сталин. Говорят, стройкой вождь остался недоволен. “Канал получился мелкий и узкий”, — якобы заявил он. А в Сороке Сталин даже отказался принимать парад моряков, завершивших проводку по каналу в Белое море эскадры военных кораблей, ставших основой Северного флота. Прав был Сталин: канал действительно получился узким — на нем с трудом разойдутся два больших теплохода. А развернуться, так вообще не получится».
Однако Беломорканал всё же сыграл свою роль: в первую навигацию по нему перевезли 1 143 000 тонн грузов и 27 000 пассажиров. В 1940 году объём перевозок составил около миллиона тонн, что составляло 44 % пропускной способности. Сталин строил канал, готовясь к войне. По нему до последнего перебрасывали военные суда и грузы, а перед самым подходом врага в декабре 1941 года были взорваны шлюзы — с первого по седьмой. В июне 1946 года канал восстановили и перебросили через него 400 судов, полученных по репарациям с Германии. А затем долгие годы шла реконструкция.
Пик грузоперевозок по Беломорканалу пришёлся на 1985 год — 7 300 000 тонн грузов. Такие объёмы перевозок сохранялись на протяжении последующих пяти лет, после чего интенсивность судоходства по каналу резко снизилась. В начале XXI века объёмы грузоперевозок по каналу начали постепенно расти, но они остаются намного ниже прежних. В навигационный период 2007 года по каналу было перевезено 400 000 тонн, по нему путешествовали 2500 пассажиров. На канале также действует Выгский каскад гидроэлектростанций, построенный позже — с 1949 по 1967 год.
И всё же надо признать: знаменитый Беломорско-Балтийский водный путь необходимо серьёзно расширять и углублять. Он явно не соответствует современному речному и морскому судоходству.
Но это уже — не вина Кольки-Ширмача. Он сделал всё, что мог…
Как воровка не стала прачкой, но зато вошла в поговорку«Плыви ты, наша лодочка блатная»
Нет смысла говорить о двух шедеврах блатного фольклора — «Плыви ты, наша лодочка блатная» и «Перебиты, поломаны крылья», которым посвящены этот и следующий очерки, если хотя бы вкратце не рассказать об удивительной, драматической судьбе их создателя — Сергея Яковлевича Алымова. Сегодня о нем знают немногие, но в сталинское время его имя было на слуху.
Сергей Алымов родился 5 апреля 1892 года в селе Славгород Харьковской губернии Ахтырского уезда в дворянской семье. Родители уготовили сыну предпринимательское поприще и после гимназии отдали в Харьковское коммерческое училище. Однако учёбы Сергей не завершил, поскольку был исключён в 1908 году «за руководство забастовкой учащихся», как он пояснил позднее при вступлении в Союз писателей СССР, — и присовокупил, что в юношестве активно занимался революционной борьбой, изучал марксизм, составлял прокламации, распространял нелегальную литературу. За это его несколько раз арестовывали и даже водворяли в тюрьмы.
На самом деле Алымов к марксизму имел отдалённое отношение, гораздо ближе ему были идеи анархистов. Увлечения юноши из старинного дворянского рода в конце концов завершились печально: за участие в «Летучей боевой железнодорожной харьковской группе анархистов-коммунистов» его снова арестовали в феврале 1910-го, продержали год в одиночной камере и в марте 1911-го по приговору Харьковской судебной палаты отправили на каторгу. Вернее, как несовершеннолетнему ему заменили каторгу поселением в Канском уезде Енисейской губернии, откуда Алымов, недолго думая, сбежал.
Причём революционер так резво взял разгон, что остановился только на краю света — в Австралии. Жизнь на этом континенте изрядно его потрепала: Сергей работал грузчиком, землекопом, лесорубом, мясником на скотобойнях, чистильщиком сапог, на рыбных промыслах, на рубке тростника — сменил почти два десятка профессий. В стране кенгуру, коалы и птицы кукабарры он впервые стал писать стихи и сотрудничать с русской и местной прессой.
Харбинский кумир, скандалист и оборвыш
После февральской революции 1917 года молодой человек вместе с другими политэмигрантами выехал по направлению к родине, однако до России не доехал и осел в Маньчжурии (нынешняя территория северо-восточного Китая и Внутренней Монголии), в городе Харбин.
Харбин возник ещё в царское время, после прокладки Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД), которая строилась с 1897 по 1903 год и соединила Читу с Владивостоком и Порт-Артуром. Поскольку Маньчжурия вклинивалась в территорию России, экономически выгодным было провести дорогу не в обход Китая, а по его землям, что и было сделано по договорённости с китайской стороной. Так на месте небольшого маньчжурского села Альцзинь вырос удивительный русский город — с тенистыми аллеями, яркими клумбами, фонтанами, декоративными прудами и горбатыми ажурными мостиками через них, скверами, наполненными ароматами сирени, жасмина, черёмухи… В первые десятилетия XX века Харбин называли «маленьким Петербургом», «маньчжурским Сан-Франциско» и даже «восточным Парижем». Здесь действовали 13 вузов, три консерватории, две студии балета, симфонический оркестр в составе 60 музыкантов, оперный и драматический театры, сеть русских школ и даже киностудия, выпускавшая собственные фильмы!
После Октябрьского большевистского переворота 1917 года население Харбина стало пополняться эмигрантами из России. В китайский регион КВЖД с 1917 по 1922 год прибыли от 145 до 250 тысяч русских беженцев. Значительная их часть осела именно в Харбине. Как пел незабвенный Остап Бендер Кисе Воробьянинову в дворницком подвале: «Белой акации, цветы эмиграции…».
Сергей Алымов с головой окунулся в творческую жизнь города. Он пробыл здесь почти десять лет — с 1917 по 1926 год. Алымов ведёт бурную деятельность: входит в состав дальневосточной футуристической группы «Творчество», публикуется в газетах «Шанхайская жизнь», «Вестник Маньчжурии» и других, в ноябре-декабре 1920 года редактирует литературно-художественный ежемесячник «Окно», с октября 1921 года — редактор ежедневной вечерней газеты «Рупор»… За это время он также успел побывать в Корее и Японии.
Среди эмигрантов в Китай нахлынуло множество творческой интеллигенции — артистов, художников, поэтов. В 1919 году они организовали студию «Кольцо». Эталоном для литературно-художественного Харбина служил русский Серебряный век. Алымов, поклонник эгофутуризма, становится кумиром части харбинской молодёжи. В период эмиграции он издал три книги стихов: «Киоск нежности» (1920), «Оклик мира» (1921), «Арфа без молний» (1922). Впрочем, многие определяли эстетско-вычурную поэзию Алымова как «парфюмерную». Большинство его стихов выглядели как дурная, манерная пародия на Игоря Северянина. Вот, например, молодой поэт в своём «Лимузине-саркофаге» описывает гибель светской львицы, случайно попавшей в водоворот революционной смуты:
Ты была у Поля в Красоты Салоне…
Ароматной Фриной села в лимузин,
В вазочке кареты цвёл пучок бегоний…
Знала: в будуаре мучится грузин…
Маленькая пулька, пчёлкою порхая,
Стенку продырявя, юркнула в корсаж.
А на оттоманке, бешено вздыхая,
Грезил о блаженстве исступлённый паж.
Ты не разделяла трепета истомы…
Около метались бороды бродяг,
Щёлкали затворы… отдавало ромом…
И авто качался, словно саркофаг.
Вся эта безвкусная муть отдаёт осетриной третьей свежести, являясь не только дурным подражательством Северянину («Королева играла в башне замка Шопена, и, внимая Шопену, полюбил её паж») или Николаю Гумилёву («И летят шрапнели, словно пчёлы, собирая ярко-красный мёд»), но и доходя до несуразной пошлятины с «будуарным грузином».
Но Алымов не довольствовался сочинительством стишков, он выступал со статьями, лекциями, в начале 1921 года возглавил Харбинское Литературно-художественное общество, где изучали русскую, немецкую, французскую и английскую литературу. В то же время известный поэт-эгофутурист проявлял склонность к пьянству, эпатажу, скандалам. Как вспоминала знавшая его Юстина Владимировна Крузенштерн-Петерец: «Ему не везло. Стихи не кормили, пришлось пойти работать в газету репортёром. Стал пьянствовать, буянить. На балу в “Модерне” разбил кому-то физиономию. Иногда допивался до того, что знакомые отшатывались от него на улице. В последний раз я видела Алымова в 1926 году, в кабаре “Фантазия”. Он явился туда грязным, небритым, в опорках на босу ногу, в пальто, под которым, вероятно, ничего не было. Присел на перила одной из ложи, болтая голыми ногами, заговорил со знаменитой тогда в городе красавицей. Красавица, вся в золотых кружевах, — смутилась, муж её вызвал метрдотеля. Публика заволновалась — будет скандал! Но скандала не было. Метрдотель прибежал, пошептал что-то на ухо Алымову: тот встал, грустно обвёл всех своими чудесными глазами: — Разве я кого-нибудь обижаю… — и тихо вышел, придерживая у горла воротник пальто».