Как отмечают исследователи, в новой России наркомания перестала быть «столичной болезнью», охватив губернские, уездные города и даже сёла. Лидером по распространению являлся именно кокаин. Врач Л. М. Василевский в брошюре «Дурманы» (1924) писал: «В последние годы у нас кокаинизм в крупных городах принимает грозные размеры, чему способствует контрабандный ввоз яда, особенно из Эстонии и Латвии. “Белый порошок”, “марафет” всё более распространяется… не только среди подонков столиц и особенно среди проституток и их “котов”, но и среди советских служащих, врачей и особенно актёров».
Москва и Питер считались признанными кокаиновыми лидерами. Одним из самых популярных мест, облюбованных «занюханными» в Белокаменной, были Сухаревские подземные уборные, где кокаинисты резались в карты и тут же, просадив всё, бежали на «дело». В Головине переулке, между Трубной и Сретенкой, находился так называемый «кокаиновый домик», держали его мать и сын Новиковы. Немало кокаиновых притонов было на Цветном бульваре и Домниковке. Популярным считался и «волчатник» в Проточном переулке. Хозяйка его, грубая одноглазая баба, скупала краденые вещи или обменивала их на порошок. «Королём кокаина» в Москве считался некто Батинин-Батулин. В январе 1925 года его арестовали агенты угрозыска и обнаружили при обыске небольшую «наркоразвесочную фабрику» с тремя работницами.
Борис Пильняк в повести «Иван Москва» писал: «В притонах Цветного бульвара, Страстной площади, Тверских-Ямских, Смоленского рынка, Серпуховской, Таганки, Сокольников, Петровского парка — или просто в притонах на тайных квартирах, в китайских прачечных, в цыганских чайных — собирались люди, чтобы пить алкоголь, курить анашу и опий, нюхать эфир и кокаин, коллективно впрыскивать себе морфий и совокупляться… Мужчины в обществах “Чёрта в ступе” или “Чёртовой дюжины” членские взносы вносили — женщинами, где в коврах, вине и скверных цветчишках женщины должны быть голыми. И за морфием, анашой, водкой, кокаином, в этажах, на бульварах и в подвалах — было одно и то же: люди расплескивали человеческую — драгоценнейшую! — энергию, мозг, здоровье и волю — в тупиках российской горькой, анаши и кокаина».
Не отставал и Питер. Здесь тоже социальной базой наркомании были преимущественно маргиналы: сутенёры, наводчики, мелкие грабители и второстепенные бандиты. Особо прогремело в 1925 году дело Григория Кутькова по прозвищу «Комендант чумного треста». Он контролировал уличную торговлю наркотиками между улицей Марата и Лиговкой — в самом криминальном районе Ленинграда. На него работали десятки беспризорных ребят, уличных проституток и содержательниц притонов. «Этот тип вращался среди ночных “фей” и распространял запасы отравы через знакомых ему передатчиц», — писал журнал «На посту». Когда «Коменданта» задержали, при нём обнаружили кокаин и шприцы для морфия. Репортёр справедливо отметил: «С десяток активных торговцев привлечены, но это только маленький отряд в армии “зачумлённых”, которыми кишат по вечерам и ночам наши улицы».
Временем расцвета кокаинизма стал нэп. В «Словаре жаргона преступников» того времени этот наркотик имел восемь синонимов: антрацит, кикер, кокс, марафет, мел, мура, нюхара, нюхта. Сюда можно добавить уже упоминавшуюся «кошку», «белую фею» и «бешеный порошок». Причина такой популярности очевидна: кокаин не требовал специальных притонов для курения, как опиум и гашиш, или шприца, как морфий. «Кокс» втягивали в нос с гусиного пера, ладони, ногтя, бумажки и т. д. Правда, торговцы разбавляли кокаин аспирином, мелом, хинином. В комедии Булгакова «Зойкина квартира» Аметистов спрашивает: «Кокаину принёс?.. Отвечай по совести: аспирину подсыпал?» Чистый кокаин («кошка») был большой редкостью. Поэтому многие кокаинисты в двадцатые годы прошлого века принимали дозы по 30–40 граммов в день без особых последствий.
Профессор-криминолог Михаил Гернет в исследовании 1924 года выяснил, что кокаин употребляли 82 % опрошенных им бездомных ребят. А. Р. Зиман в работе «О кокаинизме у детей» (1926) привел результаты опроса 150 беспризорных, из которых 106 (70,7 %) достаточно долго употребляли кокаин. Современный исследователь Станислав Панин пишет: «Опросы беспризорных детей об их состоянии во время “занюханности”, проведённые в 1920-е гг., выявили следующую картину. Дети были нечувствительны к холоду, голоду и иным житейским невзгодам. Имея достаточно кокаина, они могли по несколько дней не есть и не спать и были мало чувствительны к побоям. “Тепло”, “есть совсем не хочется”, “тебя бьют, а не больно совсем, только потом, как пройдёт понюшка, тело от побоев болит”. Выход из кокаинового опьянения, как правило, был связан с резкими головными болями, чувствами усталости, сонливости, разбитости и резкой тягой к новой “понюшке”. А при отсутствии последней у ребят очень часто наблюдался психоз, сопровождавшийся галлюцинациями. В конечном итоге употребление кокаина детьми приводило к целому букету душевных недугов, физическому, психическому и моральному вырождению личности».
Британский дипломат Роберт Ходжсон в 1926 году приводил в своем докладе статью из советской газеты, согласно которой от 50 до 80 % бездомных детей нюхали кокаин. Дети-кокаинисты зарабатывали попрошайничеством, пением в вагонах, но в основном — кражами, были среди них и убийцы. Беспризорники нюхали кокаин перед тем, как идти «на дело»: он придавал им смелость.
Что касается вырождения личности, лучше всего обратиться к свидетельству сэра Бертрана Джеррама, который примерно в это время посетил клинику для детей-наркоманов: «Все были искусными карманными воришками и представителями других антисоциальных профессий. Принимались только мальчики, старшему было четырнадцать лет. Врачи и медперсонал рассказали… об отвратительных патологических и сексуальных отклонениях отдельных девяти- или десятилетних беспризорников… Врач мог лишь констатировать, что большинство из них пролетарского происхождения и что русский пролетариат страшно беден. Он признался, что до революции не было ничего подобного».
В 20-е годы наркотики стали активно проникать и в среду молодых рабочих. Так, М. Белоусова, исследуя проблему кокаинизма в 1926 году, выяснила, что среди «занюханных» рабочие составляли 10,7 %. Она же сообщала, что употребление кокаина распространено даже… в среде работников правоохранительных органов! Причина примерно та же, что и в период мировой войны: в первой половине 20-х годов в Республике Советов действовал запрет на производство водки, традиционного элемента рабочего досуга. Поэтому в качестве «заменителя» рабочие нередко использовали «белую фею».
Как «зелёный змий» развеял «серебряную пыль»
Нельзя сказать, чтобы руководство первого в мире пролетарского государства закрывало глаза на критическую ситуацию с наркотиками. С 1919 года за распространение «дури» стали приговаривать к лишению свободы на 10 и более лет. Правда, из Уголовного кодекса 1922 года этот состав преступления исчез. Появился он только в УК 1924 года и закрепился в УК РСФСР 1926 года. Однако статья 104 этого УК была более мягкой и предусматривала до трёх лет лишения свободы. Употребление наркотиков преступлением не считалось и не преследовалось.
Все эти меры, впрочем, не дали особых результатов. Не помог даже декрет ВЦИК и СНК РСФСР от 6 ноября 1924 года «О мерах регулирования торговли наркотическими веществами», которым воспрещалось свободное обращение опия, кокаина и их производных, а ввоз и производство наркотиков попали под контроль государства.
Главный удар по наркотикам советская власть нанесла… водкой! Той самой водкой, которую до этого запрещала выпускать, что, как мы уже отмечали, стало одной из причин чудовищного роста наркомании.
Вообще-то большевистское правительство в отмене запрета на водку вряд ли руководствовалось благими целями борьбы с кокаином, морфием, опием, гашишем и прочей гадостью. Во всяком случае, уж точно эти идеи не были у него на первом месте. Просто стало ясно, что государство теряет огромные деньги, которые идут в карманы самогонщиков.
Сначала в августе 1924 года на прилавках появляется государственная «полуводка» — «Русская горькая» крепостью 20 градусов по цене полтора рубля за бутылку. Только за сентябрь было продано около 200 тысяч бутылок этого «живительного напитка»! При этом резко упал уровень самогоноварения. Но вскоре интерес к 20-градусной пародии на водку у населения охладел, народ снова потянулся к самогонщикам. Тогда в декабре крепость «Русской горькой» пришлось поднять уже до 30 градусов; за неполный месяц народ раскупил уже полмиллиона бутылок! Ободрённые успехом, партия и правительство сделали очередной шаг навстречу трудящимся: в стране вводится государственная водочная монополия, и «Русская горькая» наконец-то становится 40-градусной, как положено всякой честной водке. Воодушевлённый народ тут же окрестил её «рыковкой» по имени председателя Совета Народных Комиссаров, который подписал судьбоносный декрет от 28 августа 1925 года о порядке производства водки и торговли ею (ходили слухи, что сам Рыков крепко «закладывает за воротник» и лечится за границей от запоев).
С этого времени начинается закат наркопотребления в СССР. Крепкие напитки стали легко доступны, а каналы доступа к наркотикам постепенно, но неотвратимо перекрывали: укреплялись границы («железный занавес» сыграл свою положительную роль), ужесточался контроль продажи и использования обезболивающих препаратов в больницах и аптеках.
Радость советских граждан оказалась безмерной; они с таким рвением бросились утолять жажду, что в стране резко подскочило количество жертв «зелёного змия». В 1923 году на 100 тысяч жителей Питера приходилось 1,7 случая смерти от алкоголя, в 1925-м — 6,4, в 1926-м — уже 10,9, в 1927-м — 18,8, в 1928-м — аж 44! Но это — совсем другая история.
Непосредственно в борьбе с наркоманией советская власть не лютовала. Употребление «дури» воспринималось как «наследие проклятого царского режима», поэтому меры предлагались не карательные, а преимущественно лечебные. Так, в начале 1925 года конференция Наркосекции Мосздравотдела решительно отвергла идею НКВД — создать спецлагеря, чтобы изолировать в них наркоманов. Принудительное лечение считалось допустимым лишь для «социально опасных» потребителей «дури». Как утверждает С. Панин, «властные инициативы 1920-х гг. по отношению к наркоманам предвосхитили самое гуманное отношение к этим больным людям, характерное сегодня для многих западных стран». Например, в Свердловске вплоть до 1929 года наркоманы имели возможность получить наркотики без особых затруднений в любой аптеке. А в 1929 году распоряжением Горздравотдела наркозависимых прикрепили к одной аптеке, где наркотики им отпускались по рецептам наркопункта.