Моление о святой Марии
Но главное в этой истории — то, что последовало сразу же вслед за убийством Луженовского. Охрана губернского советника так растерялась, что не могла определить, кто и откуда стрелял. Спиридонова вспоминала в «Письме об истязаниях», опубликованном кадетской газетой «Русь» 12 февраля 1906 года: «Обалделая охрана в это время опомнилась; вся платформа наполнилась казаками, раздались крики: “бей”, “руби”, “стреляй”. Обнажились шашки. Когда я увидела сверкающие шашки, я решила не даваться им живой в руки. В этих целях я поднесла револьвер к виску, но на полдороге рука опустилась, и я, оглушённая ударами, лежала на платформе. “Где ваш револьвер?” — слышу голос наскоро меня обыскивавшего казачьего офицера. И стук прикладом по телу и голове отозвался сильной болью во всем теле… Удары продолжали сыпаться. Руками я закрывала лицо; прикладами руки снимались с него. Потом казачий офицер, высоко подняв меня за закрученную на руку косу, сильным взмахом бросил на платформу. Я лишилась чувств, руки разжались, и удары посыпались по лицу и голове. Потом за ногу потащили вниз по лестнице. Голова билась о ступеньки, за косу я была взнесена на извозчика».
По некоторым источникам, казачий есаул Аврамов позднее признал: если бы Маша сама не закричала «Расстреливайте меня!» и не приставила к виску револьвер, она легко могла бы скрыться. Девушке не дал застрелиться казак, который вышиб у неё револьвер ударом приклада.
Но это было только начало. Есаул Аврамов и помощник пристава Жданов, отвечавший лично за безопасность губернского советника, доставили юную девушку в полицейское управление, раздели донага и в течение 12 часов подвергали её жестоким, циничным издевательствам (о них речь впереди). Именно издевательства над Марией Спиридоновой всколыхнули всё русское общество. Адвокат Николай Тесленко, один из самых известных членов ЦК партии кадетов, взывал к суду: «Перед вами не только униженная, поруганная, больная Спиридонова. Перед вами больная и поруганная Россия».
По всей России разошлись стихи из вышедшей в 1906 году брошюры репортёра «Руси» В. Е. Владимирова «Мария Спиридонова», подписанные М. Волошиным:
На чистом теле след нагайки,
И кровь на мраморном челе…
И крылья вольной белой чайки
Едва влачатся по земле…
Она парила гордо, смело,
И крыльям нужен был простор…
Но — вот, в грязи трепещет тело,
И вольной птицы меркнет взор…
Многие нынешние исследователи, ничтоже сумняшеся, приписали эти строки Максимилиану Волошину, хотя на самом деле они принадлежат менее известному стихотворцу Михаилу Волошину и позже были воспроизведены в его киевском сборнике 1909 года «Саломея».
Советский учёный-экономист Константин Островитянов, который в 1906 году учился в Тамбове, вспоминал, что на гимназистов и студентов процесс Спиридоновой произвёл огромное впечатление: «По рукам ходили в большом количестве её портреты, с них смотрела девушка с пышными волосами, расчёсанными на прямой пробор, и с упрямым взглядом серых глаз, в которых светились воля и убежденность, доходящая до фанатизма».
Маруся Спиридонова действительно обращала на себя внимание удивительной красотой. Одна из её гимназических подруг описывала юную боевую эсерку следующим образом: «Хорошенькая, совсем крошечная, стройная, с светло-каштановыми волосами, которые, распущенные, закрывают всю её фигуру ниже колен, с тонкими чертами небольшого лица, с нежной прозрачной кожей, с синеватыми, широко открытыми глазами — вот внешность Маруси. Много свежести, мягких светлых красок на этом прелестном лице. Верхняя губа её немного короче нижней и придает ее смелому открытому лицу что-то детское и вместе с тем твердое и решительное».
Не одни студенты попали под очарование Машиной внешности и характера. Писатель Михаил Пришвин после встречи с героической боевичкой отметил в дневнике: «Маруся, страдающая душа, как в святцах, мученица нетленная». На Тамбовщине возникает культ Спиридоновой в образе «новомученицы Марии». Об этом, в частности, мы узнаём из статьи «В чёрные дни (Из письма крестьянина)» поэта Николая Клюева, опубликованной на страницах «Нашего журнала» в 1908 году: «Портреты Марии Спиридоновой, самодельные копии с них, переведённые на бумажку детской рукой какого-нибудь школяра-грамотея, вставленные в киот с лампадками перед ними, — не есть ли великая любовь, нерукотворный памятник в сердце народном тем, кто, кровно почувствовав образ будущего царства, поняв его таким, как понимает народ, в величавой простоте и искренности идёт на распятие». После покушения на Луженовского жители села Пески послали в Борисоглебск своего ходока, чтобы узнать, кто стрелял, и отблагодарить его. Узнав, что их палач умер, а его убийца находится на грани жизни и смерти, крестьяне Тамбовской губернии ставили свечи во всех церквах за здравие «новомученицы Марии».
Но благородную террористку боготворили не только православные. Член еврейской партии «Бунд» София Дубнова-Эрлих вспоминала о нелегальном собрании у «старого Шлеймы»: «На комоде, покрытом вязаной скатёркой, стоит старинный семисвечник. На стене ряд снимков, по-видимому, семейных; с изумлением нахожу среди них лицо лейтенанта Шмидта с плотно сжатыми губами и почти иконописный лик Марии Спиридоновой с широко открытыми глазами мученицы. Эти глаза смотрели на меня со стен разных студенческих комнат, но между мезузой и семисвечником они — полная неожиданность».
Не остался в стороне от происходящего и Владимир Ульянов-Ленин. В марте 1906 года (когда публиковались репортажи Владимирова в газете «Русь») лидер большевиков пишет статью «Победа кадетов и задачи рабочей партии», где посвящает героической террористке отдельную главу — «Об истязании Спиридоновой и диктатуре революционного народа». На примере расправы над эсеркой великий вождь показывает, что такое диктатура народа: «Представьте себе, что Аврамов увечит и истязает Спиридонову. На стороне Спиридоновой, допустим, есть десятки и сотни невооружённых людей. На стороне Аврамова горстка казаков. Что сделал бы народ, если бы истязания Спиридоновой происходили не в застенке? Он применил бы насилие по отношению к Аврамову и его свите. Он пожертвовал бы, может быть, несколькими бойцами, застреленными Аврамовым, но силой всё-таки обезоружил бы Аврамова и казаков, причём, очень вероятно, убил бы на месте некоторых из этих, с позволения сказать, людей…»
Слова Владимира Ильича насчёт убийства «с позволения сказать, людей» воплотились в жизнь неожиданно скоро. Уроженца Старогригорьевской станицы, есаула 3-го Сводного Донского казачьего полка Петра Аврамова эсеры застрелили уже 21 марта (3 апреля по новому стилю) 1906 года (по другим сведениям, это случилось 11 апреля). А 6 мая несколько пуль настигли и помощника жандармского пристава Жданова. На этот раз социалистов-революционеров опередили двое неизвестных молодых людей. Убийцы приблизились к Жданову сзади и разрядили в его спину две пистолетные обоймы.
«…что дочку-эсерку на свет родила»
Примерно в это время, вскоре после суда над эсеркой, и появляется песня, посвящённая Марии Спиридоновой, которая исполнялась на мотив, схожий с мелодией романса «Умер бедняга в больнице военной». К сожалению, полного текста «спиридоновского» романса до нас не дошло, остаётся довольствоваться несколькими куплетами:
Сумрачно в женской тюремной больнице,
Сумрачный день сквозь окошко глядит.
Грустно, вся в черном, при дочери милой
Старая женщина плачет-сидит.
Эта несчастная дочь её Марья
С грудью разбитой при смерти лежит,
Места живого на теле не видно,
Череп проломлен, и глаз не глядит.
Слабую руку она протянула,
Чтобы родную ей руку пожать.
Мать поцелуями руку покрыла
И начала еще громче рыдать.
Но почему песня о Спиридоновой описывает не её отважную расправу над притеснителем крестьянства, не её героизм, а именно сцену прощания с матерью в тюремной больнице? Думается, причин тут несколько. С одной стороны, это — фольклорная русская традиция прощания умирающего героя с матерью. Вспомним хотя бы ямщицкую «Степь да степь кругом»:
Ты лошадушек
Сведи к батюшке,
Передай поклон
Родной матушке…
Или знаменитый «Чёрный ворон»:
Передай платок кровавый
Милой матушке моей.
Ей скажи, моей родимой,
Что за родину я пал.
Да ведь и в исходном романсе «Умер бродяга в больнице военной» речь тоже идёт о прощании с матерью. То же самое встречаем в городском романсе «Вот тронулся поезд в далёкую сторонку», который послужил основой для блатной песни «Летит паровоз по зелёным просторам» (или в более популярном нынче варианте — «Постой, паровоз, не стучите, колёса»):
Не жди меня, мама, хорошего сына,
А жди мошенника, вора:
Меня засосала тюремная трясина,
И жизнь моя — вечная игра.
Заметим, что в «Паровозе» так же, как в песне о дочке-воровке, появляется мотив тюремной больницы и прощания с матерью — хотя и несостоявшегося:
Я буду лежать на тюремной постели,
Я буду лежать и умирать,
А ты не придёшь, моя родная мама,
Меня приласкать-поцеловать…
С большой долей вероятности можно предположить, что этот эпизод обязан своим появлением романсу о героической эсерке. Ведь в романсе, послужившем основой для блатного «Паровоза», сцены с тюремной больницей нет (что вполне понятно, поскольку песня принадлежит к числу «рекрутских», «солдатских»). Помимо фольклорной традиции, свою роль сыграло и причисление Марии Спиридоновой к лику «новомученицы»: в христианской, тем более в Русской православной церкви именно муки и страдания святых являются предметом преклонения и воспевания.