К этому «джентльменскому набору» хотелось бы добавить… кирпич. Впрочем, на самом деле речь пойдёт не столько о кирпиче, сколько о часовом. Для начала вспомним строки из песни каторжан:
Сижу я в темнице, сижу я в сырой,
Ко мне тут подходит солдат-часовой:
«Погиб ты, мальчишка, погиб ты навсегда»…
Зря он это сказал. Прямо скажем, погорячился. Циничные уличные сказители отыгрались на часовом по полной программе, включив в песню «Когда я был мальчишкой» несколько куплетов и пополнив число жертв подлого мальчугана. Д. Гаврилов на одном из форумов приводит их в следующем варианте:
Сижу я за решёткой
И думаю о том,
Как дядю-часового
Угробить кирпичом.
Я первый раз промазал,
Второй — я не попал.
Но в третий так я вмазал,
Что дядя в гроб упал.
Музыка играет,
Барабаны бьют,
Дядю-часового
На кладбище несут.
В связи с последним куплетом россияне, чьё детство пришлось на советскую эпоху, сразу же вспомнят детсадовскую песенку про Ленина, где не только повторяется история с выносом тела, но и мистическим образом возникает мрачный образ кирпича:
Камень на камень,
Кирпич на кирпич —
Умер наш Ленин,
Владимир Ильич.
Музыка играет,
Барабаны бьют,
Ворота открываются,
Ленина везут.
Думается, немотивированный «ленинский кирпич» и описание траурной процессии возникли именно по ассоциации с песней о весёлом маньяке. А авторы хулиганской переделки каторжанских причитаний вполне могли позаимствовать кирпич из задорной народной частушки:
Меня ьььбили, колотили
В три кола, в четыре гири.
Мне, мальчишке, нипочём —
Не убить и кирпичом.
Позже трагическое повествование о героической гибели дяди-часового выделилось в отдельную песню:
Сижу я за решеткой
И думаю о том,
Как дяде-часовому
Заехать кирпичом.
Музыка играет,
Барабаны бьют,
Дядю-часового
На кладбище везут.
И вновь я за решеткой
И думаю о том,
Как дяде-часовому
Заехать кирпичом.
Случается, впрочем, что убиенного караульщика даже на кладбище не пускают, заставляя его разделить судьбу погибшей ранее сестрёнки-гимназистки:
Но кладбище закрыто
И похоронок нет,
И дядю-часового
Спускают в туалет!
Правда, чаще всего до исполнения этих величественных планов дело не доходит: многие варианты завершаются лишь мечтами мальчишки о расправе над охранником. Но уже само по себе упоминание часового в негативном контексте прямо отсылает нас к одесской песне «Погиб я, мальчишка».
«А бедный Чарли Чаплин окурки собирал»
В некоторых версиях песенного триллера упоминание о часовом отсутствует. Зато появляется неожиданная ссылка на «волшебную силу искусства», а ещё точнее — кино:
Я мать свою не слушал,
Отца я зверски злил,
Сестрёнку-гимназистку
Безжалостно лупил.
Я плохо был воспитан,
Всё надоело мне.
Так сильно разозлился,
Что сделал, как в кине:
Я мать свою зарезал,
Отца я застрелил,
Сестрёнку-гимназистку
В колодце утопил…
Завершается история покаянием убийцы, который просит прощения у родителей, при этом почему-то совершенно упуская из виду сестрицу:
А сам сижу на нарах,
Кляну свою судьбу.
Прости меня, мамаша!
Отец, прости, прошу!
Однако нас интересует не факт амнезии, а указание на то, что мальчишка совершил преступление под воздействием некоего кинофильма, перенеся жестокий сюжет картины в жизнь. Вопрос: идёт ли речь о «художественном вымысле» или такой фильм действительно существовал?
Обратимся к истории отечественного немого кино. В дореволюционном русском кинематографе одно время существовал уклон в экранизацию известных песен и романсов. Песня «Из-за острова на стрежень» — о расправе Стеньки Разина над персидской княжной — стала основой фильма «Стенька Разин» («Понизовая вольница», 1908). Дважды создавались картины на сюжеты «Ухарь-купец» (1909 и 1916), «Последний нонешний денечек» (1911, 1915), «По старой Калужской дороге» (1911, 1917), трижды — на сюжет «Ваньки-ключника» (1909 и дважды в 1916). Особой любовью режиссёров пользовались «скаковые» и «ямщицкие» песни: «Вот мчится тройка почтовая» (1915), «Запрягу я тройку борзых, тёмно-карих лошадей» (1916), «Когда я на почте служил ямщиком» (1916), «Ямщик, не гони лошадей» (1916). Дважды выходил «кинороманс» «Пара гнедых» (1911 и 1916). Экранизаций удостоились «Хаз-Булат» (1913), «Очи чёрные, очи страстные» (1916), «Ах, зачем эта ночь так была хороша» (1916), «Бывали дни весёлые, гулял я молодец» (1916), «Есть на Волге утёс» (1917) и другие.
В 1916 году создаётся фильм на «жестокий фабричный романс» «Маруся отравилась», и мэтры отечественного кино решают дальше разрабатывать благодатную тему. А годом позже на экраны России выходит «Погиб я, мальчишка, погиб навсегда» по мотивам каторжанской песни. Именно эта картина и упоминается в пародийно-издевательской переделке «Когда я был мальчишкой».
Возможно также, отражением сюжета кинокартины является встречающийся в некоторых версиях песни куплет, где указан род занятий родителей жестокого мальчишки:
Мать моя актриса,
Отец мой капитан,
Сестричка гимназистка,
А сам я хулиган.
Не зря профессор Александр Чижевский в исследовании «К вопросу о природе хулиганства» (1926–1927) специально подчёркнул: «Хулиганство перешло на широкую арену кинематографа. Доблесть хулиганов и их прообразов воспевается в кинофильмах. Рукопашные схватки, поножовщина, боксёрские дуэли, массовые побоища и т. д. попадаются в каждой картине. Там же мы встречаем акты убийства, насилия, воровства и прочих сногсшибательных “подвигов”, которые с необычайной силой действуют на воображение лиц с ослабленной сопротивляемостью психики, с предрасположением к нервным или психическим заболеваниям».
Я склонен рассматривать вариант с упоминанием «кина» как один из наиболее ранних, поскольку вряд ли уже в первые мирные годы Республики Советов приветствовались и тем более демонстрировались фильмы на мотивы «душераздирающих» дореволюционных романсов. В новой России насаждалась совсем иная кинопоэтика. «Прокатить» кровавая история о семейной резне могла разве что в годы Гражданской войны. Вспомним трагикомедию «Гори, гори, моя звезда…» Александра Митты, где персонаж Евгения Леонова крутит бездарные образчики немой кинопродукции с милыми комментариями типа:
Пока они так
Развлекались шутя,
У них утопло
Родное дитя!
Рабочий на фабрике,
Крестьянин в поле,
А буржуй-кровосос —
На Чёрном море!
Подчёркиваю: первоначальные варианты песни-пародии «Когда я был мальчишкой» появились значительно раньше, когда хулиганы ещё носили в карманах складные финские ножи пуукко и аккуратные американские кинжалы Финка в компактных ножнах. Уже в революционные годы поставки этой продукции на российский рынок естественным образом прекратились и более не возобновлялись. Но и «киношная версия» была одной из первых.
Кино вообще оказало на песню о «мальчише-плохише» серьёзное воздействие. Возможно, на образ юного убийцы в соломенной шляпе накладывались образы персонажей тогдашних звёзд немого кино Гарольда Ллойда и Бастера Китона, для которых канотье было непременным отличительным признаком. В 20-е годы картины с Ллойдом и Китоном пользовались огромным успехом по всему миру, не исключая Россию. Гарольд Ллойд между 1913 и 1947 годами снялся примерно в 200 юмористических фильмах, Бастер Китон — «комик без улыбки» — поражал миллионы зрителей способностью разыгрывать на экране абсурдные ситуации, сохраняя невозмутимое выражение лица. Кстати, популярнейший комик немого кино Макс Линдер в пародии на «Трёх мушкетёров» тоже надевает на своего д'Артаньяна канотье.
Им подражали и отечественные актёры. Так, в «Записках следователя» Лев Шейнин, описывая костюм одесского взломщика, выходящего на ленинградский перрон в шляпе-канотье и с массивной тростью, замечает, что этого уголовника легко можно было принять «за международного злодея из фильмов выпуска киностудии “Русь”».
Но упоминание кино в песне «Когда я был мальчишкой» не завершается одной лишь строчкой. Если кому-то имена Гарольда Ллойда и Бастера Китона покажутся искусственно притянутыми, то уж имя Чарли Чаплина из песни точно не выкинуть!
«Когда я был мальчишкой» наряду со многими другими образчиками русской низовой песни (с тем же «Цыплёнком жареным», например) давно и прочно вошёл в детский фольклор. Одно из ранних свидетельств этого находим в повести «Сестра печали» Вадима Шефнера. Речь идёт о детдомовском детстве писателя, выпавшем на середину 20-х годов:
«Я пел старую детдомовскую песенку:
Когда я был дежурным,
Носил я брюки клёш,
Соломенную шляпу,
В кармане — финский нож!
Подметки рантовые
И торба на боку…
Подайте, Христа ради,
Работать не могу!»
Но куда более известна песня с неожиданным и немотивированным вступлением, которое популярно у ребятишек и по сей день: