В первое десятилетие советской власти угасшая было во время Первой мировой войны «кулачная традиция» возродилась с небывалой удалью. Бои собирали до полутора тысяч человек! После 1917 года часть рабочих переселилась с фабричных окраин в центры городов, занимая квартиры «буржуев», туда же переместился и кулачный бой. В первые годы Совдепии этот обычай так распространился, что Петроградский губком РКП(б) в феврале 1923 года был вынужден принять специальное решение об искоренении кулачных боёв. Но они всё равно продолжались.
Георгий Андреевский в книге «Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху» сообщает: «Со временем из-за того, что власти не поощряли этот вид развлечения, драчуны стали выбирать для боёв более укромные места. Например, 28 января 1923 года на железнодорожных линиях между Александровским (Белорусским) и Савёловским вокзалами сошлись в кулачном бою жители Ямской слободы и Сухаревского рынка. Участвовало до тысячи человек. Главную силу дерущихся составляли ломовые и легковые извозчики… Когда драка была в самом разгаре, нагрянула милиция, потребовала прекратить побоище, но на неё никто не обращал внимания. Правда, кто-то рявкнул: “Вас, что ли, бьём, уходите, пока целы!” — и снова полез в драку. Утихать бой стал лишь после того, как милиционеры открыли стрельбу. Ещё 7 марта 1926 года, в Прощёное воскресенье, кулачный бой должен был состояться у Бабьегородской плотины, но конная и пешая милиция его быстро пресекла».
Такие бои являлись отличной школой для «хулиганского сословия». В них вырабатывались не только стойкость, умение принимать и наносить удары, но и жестокость, презрение к здоровью и жизни противника. С кулачными боями прямо связан рост хулиганства. На это указывает единый ареал распространения обоих явлений — рабочие окраины, кварталы, улицы.
Ещё раз подчеркнём: с начала XX века и особенно в первые советские десятилетия кулачный бой вновь становится безжалостным и кровавым. Александр Дым в работе «Насилие.ру» рассказывает: «Уже в начале XX века (демографический взрыв!) отмечают ужесточение драк: появление перчаток с утяжелителями, разного рода кастетов, дубин и т. п. …упоминается также использование ножей и огнестрельного оружия». Автор анализирует задиристые куплеты «под драку», которые пели деревенские парни: «Тексты происходят из Ярославской, Тверской, Олонецкой, Архангельской губерний и Псковско-Новгородского региона. Раны упоминаются в 60 текстах. Из них в 30 — раны в голову, 7 — в лицо (в “морду”, глаз, ухо и зубы), 1 — в горло, 5 ранений в грудь, 2 — в живот, 9 — без точной локализации (но характерны мотивы разъятия тела: “Нас избили, изорвали”, “Пусть меня побьют, порежут, на капусту иссекут”)».
Приведём в качестве иллюстрации примеры из песен «под драку»:
Эх, кони вороные,
Передочки кованы.
Наши головы побиты,
Раны забинтованы.
…
Голова моя, головушка,
Я тобой не дорожу.
Разобьют тебя, головушка,
Я платочком повяжу.
…
Меня били-колотили
В чистом поле на крестах.
Проломили мне головушку
В семнадцати местах.
…
Оп-па сразу,
Врезали по глазу!
А угадали по плечу —
Я стою и хохочу!
…
Ваньке стукнули свинчаткой
Да подбили левый глаз,
И теперь ему, косому,
Из девчат никто не даст!
То есть рассуждения о «милосердных правилах» и табу на удары по голове в XX веке выглядят анахронизмом. При этом Александр Дым оправдывает драчунов: «Ранение в голову, кровь на голове воспринимались как сигнал к окончанию драки. Ударить в грудь — в душу — считалось излишней жестокостью; целились чаще в голову, в зуб, в лицо… Были специальные приёмы и орудия, нацеленные на нанесение максимального эстетического ущерба. В Печорском районе Псковской области использовали в драках холщовый мешочек с песком; раскрутив его, целились противнику в глаз, причем своеобразный шик требовал, чтобы выбитый глаз повис на мешочке». Глаз, болтающийся на мешочке, — несомненно, высшая степень проявления гуманизма…
В куплетах советской эпохи отражены и попытки властей остановить хулиганский беспредел, связанный с кулачными боями. Однако певцы призывают ничего не бояться и плевать на законы:
Эй, товарищи, гуляйте,
Чтоб летели косяки.
Неужели нас посодють
За такие пустяки!
Эй, товарищ, бей по глазу,
Я вдарю по другому-то.
Заработаем статью
По новому закону-то.
Подраться, побороться —
Вот моя профессия.
Меня, мальчика, судила
Выездная сессия.
…
Ты, товарищ, бей по рамам,
А я буду дверь ломать.
Нам милиция знакома
И тюрьма — родная мать.
И действительно, многие хулиганы проходили через места лишения свободы по несколько раз — пока власть не закрутила гайки и «озорники» не стали попадать под расстрельные статьи.
Особенности национальной схватки
Как это ни кощунственно прозвучит, но баллада о Кольке Аржакове продолжает традиции русского песенного фольклора. Ещё раз освежим фабулу «Аржака» в той части, где речь идёт о столкновении героя с бандой «коллег»-хулиганов. На Кольку наваливается целая ватага и убивает его. Никаких понятий о справедливом поединке, о честном бое. Никаких правил и моральных ограничений. Главное для «отморозков» — достичь цели: наказать «чужака» любыми средствами.
Но и в русском былинном творчестве мы встречаем примеры ровно такого же подхода! Обратимся к народным песням о черкесе Кострюке (Темрюк, Мамстрюк и т. д.). Под этим именем безвестные авторы вывели военного и политического деятеля эпохи Ивана Грозного кабардинца Михаила Темрюковича Черкасского. В 1552 году Кабарда присягнула на верность России, чтобы защититься от татар и турок. В 1558 году валий (старший князь) Кабарды Темрюк Идаров присылает в Москву младшего сына, 15-летнего Салтанука. После крещения тот становится Михаилом и остаётся при дворе Ивана Грозного, участвуя в военных походах царя. Летом 1561 года Михаил Черкасский привозит в Москву свою сестру Гошаней, которая после крещения принимает имя Марии, выходит замуж за Ивана Грозного и становится царицей.
Михаил Черкасский входит в круг знати, получает боярство, он — первый человек после царя. Став одним из руководителей опричнины, Михаил Темрюкович лично истязал и убивал тех, кто попадал в царскую немилость. В 1567 году Черкасский «рассёк на части казначея государева Тютина с женой, двумя сыновьями и двумя юными дочерьми». Но в 1569 году Мария Черкасская неожиданно умирает. Спустя два года после смерти сестры Михаил не смог остановить набег крымского хана Девлет-Гирея. Царь бежал к Ярославлю, а малочисленная рать опричников во главе с Черкасским не сдержала 120-тысячное татарское войско. Хан захватил Москву и сжёг её. По дороге из Москвы в Серпухов князь был схвачен по приказу Грозного и посажен на кол. Впрочем, вскоре самодержец «посмертно реабилитировал» шурина.
Вот этот царский родственник и вошёл в фольклор — иногда почему-то под именем своего брата Мамстрюка, который в 1570 году попал в плен к крымским татарам и пробыл там семь лет. Возможно, обоих сказители объединили в один персонаж: Мамстрюк и ещё несколько братьев — Темрюковичей тоже занимали должности при царском дворе. В песне рассказывается, как «черкешенин» похваляется перед царём молодецкой силой и утверждает, что на Руси никто не сможет его побороть. Но находятся два «братца-калашничка» (пекари или торговцы калачами), которым удаётся одолеть кавказца. В других версиях их называют «дети калашниковы» («дети Калашниковы»). Не исключено, что Михаил или Мамстрюк впрямь были искусными борцами, и это могло раздражать царя. Точных свидетельств не сохранилось, но ведь и до сих пор кавказские борцы — одни из лучших в мире.
Заметьте: чтобы побороть черкеса, потребовалось двое братьев! Подчёркивается и страшная сила инородца:
Кострюк бросился, всю силу помял,
Тридцать татаринов, полтораста бояринов,
Семьсот Донских казаков.
В большинстве версий «черкешенин» борется с братьями по очереди. Кавказская и азиатская борьба в основном подразумевала борьбу на поясах, то есть один на один. Борьба «в пояски» была распространена и у славян… Однако, судя тексту песни, с черкешенином при царском дворе боролись по русским правилам «охотницкой борьбы», «на вольную»: дозволялись захваты за тело и одежду, подножки, подсечки, захват руками ног соперника.
С первым, старшим братом схватка продолжается до вечера и оканчивается вничью.
Как схватился с ним большой брат,
Они возились осенний день,
Из утра да и до вечера:
Как никто никого не одолел,
Как никто никого не оборол.
И лишь второй брат одолевает Кострюка. Причём поступает с ним, мягко говоря, неблагородно: раздевает догола, снимая дорогое платье и украшения. Отдельные сказители повествуют, что русский борец расшибает противника насмерть, а значит, обирает мертвеца, что просто отвратительно. А ведь, по чести сказать, победу можно назвать «грязной»: противник вымотан тяжёлой схваткой, которая длилась весь день! Чем же гордиться? Поэтому позже песняры стали придавать братьям вид захудалый и затрапезный для контраста с удалым царским шурином:
На ногах они низёшеньки,
Во плечах широкошеньки,
На ножку прихрамливают…
Ино вышли два борца,
Два Андрея, два Андреевича.
Уж собой они малёшеньки,
У них ноги коротёшеньки…
Короче, сирые и убогие, инвалиды с детства. Их победа над черкесом выглядит уже несколько по-иному. Впрочем, как ни крути, двое на одного… И в конце концов двух братцев заменяет один Потанюшка, на которого и вовсе без слёз глядеть нельзя:
Выходил тут из угла Потанюшка,