Вскоре были найдены дополнительные топливные ресурсы. Обнаружилось, что в угольном трюме кое-что оставалось незамеченным. В пазах там и сям чернело драгоценное топливо. В конце концов нам удалось наскрести в трюме двухмесячный запас топлива для камельков. Тем самым мы сохранили некоторые деревянные постройки, которые были обречены на сожжение.
Мы знали, что навстречу нам будет выслан мощный ледокол. Но ледокол мог встретить непреодолимые льды, в то время как «Седов» где-нибудь поблизости уже мог находиться на чистой воде. Надо было планировать подготовку к выходу из льдов с таким расчетом, чтобы наш корабль был в состоянии хотя бы несколько дней вполне самостоятельно двигаться.
Зная злой характер Гренландского моря, где сжатия льдов происходят чаще, чем где бы то ни было, мы на совесть готовились к отражению атак дрейфующего льда на корабль. Были выгружены на лед запасы аммонала. Палубная команда отремонтировала ледовый инвентарь.
Вновь были тщательно проверены и учтены все запасы. Продовольствием мы были обеспечены сравнительно неплохо, хотя сильно ощущался недостаток свежих продуктов.
Мы решили рассчитывать расход запасов, ориентируясь исключительно на сроки дрейфа «Фрама». После двухлетнего пребывания во льдах растянуть остатки продовольствия еще на год было довольно трудно. Но все же нам удалось выработать такие нормы, которые обеспечивали снабжение экипажа основными видами продовольствия до сентября 1940 года включительно. (До 1 марта мы располагали вполне нормальным пайком, а в дальнейшем из нашего обихода должны были выпасть такие продукты, как сухие овощи, вермишель, макароны и ряд других. Зато сливочного масла, мясных консервов, сгущенного молока, какао, чая, сахара, муки и тому подобных основных продуктов хватило бы с избытком до 1 сентября.)
Особенно важно было в этот период поставить как можно шире гидрологические исследования. Мы могли бы организовать регулярные суточные гидрологические станции, чтобы с исчерпывающей точностью выяснить колебания температур и солености на различных горизонтах. Это помогло бы уточнить решение вопроса о характере сточного течения, прослеженного папанинцами.
Но мы не обладали достаточным количеством надежных термометров. Крупный ущерб нашему и без того весьма бедному гидрологическому хозяйству нанесла случившаяся летом авария: при обрыве троса три батометра с лучшими термометрами ушли на дно.
Недостаток научного оборудования ощущался и на других участках наших наблюдений. Все же мы старались по мере возможности организовать работу так, чтобы и в третью зимовку дать науке как можно больше.
За эти осенние месяцы мы проникли дальше, чем когда бы то ни было, на север. Находясь в непосредственной близости от полюса, сделали ряд крайне ценных наблюдений. И на первое место среди них, бесспорно, следует поставить неожиданное открытие больших океанических глубин, превышающих 5 километров.
Глубоководные измерения мы, невзирая на четыре обрыва троса, проводили с методической точностью. Надо сказать, что эти измерения стали своеобразным делом чести всего коллектива. На судне не было ни одного человека, который так или иначе не участвовал бы в подготовке и проведении каждого промера.
Астрономические координаты каждого промера определялись с большой тщательностью. Все промеры производились под моим наблюдением и подробно записывались в судовой журнал.
Летом мы измеряли глубину приблизительно раз в декаду, стараясь производить промеры через каждые 20—25 миль пройденного пути.
Уже летние измерения показали, что «Седов» дрейфует над глубинами, значительно превышающими 4 километра, в то время как измеренные «Фрамом» глубины Ледовитого океана не превышают 3850 метров.
Измерение таких больших глубин было настоящим испытанием для нас. Со своим кустарным снаряжением мы рисковали остаться вовсе без троса, который мог не выдержать натяжения и лопнуть. Приходилось прибегать ко всяким ухищрениям: на конец линя наращивали тонкую легкую проволочку, вместо гирь брали старые колосники весом в 20 килограммов, травили трос очень медленно.
Добытые таким путем сведения давали основание предполагать, что к северу от линии нашего дрейфа находится бассейн с глубинами, значительно превышающими 5 тысяч метров. Границы этого бассейна, видимо, простираются по ту сторону Северного полюса, к американским берегам. (Сам полюс, как показали измерения станции «Северный полюс», находится вне этого глубоководного бассейна, и глубина океана там меньше 5 километров.) Надо полагать, что глубина в 5180 метров, измеренная нами, не является самой большой в Северном Ледовитом океане. Как показали наши исследования, ложе его очень неровно. В некоторых случаях уклон дна превышал 6°. Поэтому в не исследованных до сих пор районах Центральной Арктики возможно открытие весьма глубоких океанических впадин12.
Глава одиннадцатая. Третья зима во льдах
28 сентября «Седов» пересек государственную границу СССР и вышел в район арктических владений Норвегии. За какой-нибудь месяц мы спустились к юго-западу примерно на 80 миль. Заканчивая приготовления к зимовке, наш коллектив перестраивал свой режим, приспосабливаясь к обстановке начавшейся полярной ночи.
Особым приказом продолжительность рабочего дня на судовых работах была сокращена до пяти часов. Мы хорошо понимали, что надо заинтересовать людей чем-то новым, дать какое-то занятие, которое увлекло бы их и помогло забыть о трудностях третьей ночи.
И такое занятие было найдено. Мы открыли курсы механиков третьего разряда и судоводителей малого тоннажа.
На этот раз решили создать на корабле нечто подобное настоящему учебному заведению: со строгим расписанием и дисциплиной, с твердым, раз навсегда установленным распорядком. Хотелось поставить дело таким образом, чтобы учеба занимала у людей большую часть их свободного времени, не оставляя пустых часов, когда в голову невольно лезут тоскливые мысли о разлуке с семьей, о трудностях зимы, о приближении встречи с негостеприимным Гренландским морем.
Когда стало ясно, что третья зимовка неизбежна, я начал вести с нашими командирами разговоры об организации курсов.
Постепенно удалось полностью укомплектовать штат преподавателей: Буйницкий взялся читать лекции по геометрии и русскому языку и вести курс проекционного черчения, Трофимов – паровые котлы и паровые машины, Токарев – двигатели внутреннего сгорания, Соболевский – курс химии, Ефремов – устройство и теорию корабля, алгебру и физику, а я стал преподавателем навигации, лоции, морской практики и политэкономии. Уже один перечень предметов показывает, с каким размахом ставилась на этот раз учеба на корабле.
– Тот, кто захочет по окончании дрейфа получить диплом механика или судоводителя, – сказал я на собрании экипажа, – должен в эту зиму как следует поработать. Заниматься будем по четыре, по шесть часов в день. У кого хватит сил довести дело до конца, тот пускай записывается в школу.
Со всех сторон посыпались вопросы, как будет организована учеба, где придется сдавать экзамен на получение диплома, какие права дадут эти дипломы. Чувствовалось, что наша идея заинтересовала.
Утром 30 сентября в кают-компании был вывешен приказ о начале учебного года и тщательно составленное, даже перепечатанное Андреем Георгиевичем на машинке, расписание уроков.
Как и следовало ожидать, учеба увлекла людей.
Невзирая на сильную усталость, все занимались весьма прилежно. Расписание соблюдалось строго и неукоснительно, хотя преподавателям часто бывало трудно его выполнять: ведь мы работали в особых условиях дрейфа, когда так часто возникают самые непредвиденные и самые срочные дела. Кроме того, мы не имели никакого права ослаблять научные наблюдения; наоборот, программа их все время расширялась.
Арктическая ночь, как всегда, надвигалась очень быстро. Уже
1 октября на небе ясно были видны и не только самые крупные звезды, а в 20 часов заметно темнело. Семь дней спустя мы простились с солнцем – только высокий светлый столб поднялся над горизонтом в том месте, откуда раньше всходило дневное светило. Затем исчезло и это напоминание о далеком солнце, а 16 октября ударил тридцатиградусный мороз, затрещали деревянные части судна, началась пурга, и мы почувствовали себя в привычной обстановке полярной зимы.
24 октября у нас большой праздник. Мы получили поздравления от руководителей партии и правительства со второй годовщиной дрейфа.
Вверху телеграфного бланка было написано:
«Из Москвы 420—52—24—0020
Вручить немедленно ледокол «Седов»
Капитану Бадигину
Помполиту Трофимову
Во вторую годовщину дрейфа шлем всему экипажу «Седова» большевистский привет. Желаем вам здоровья, победоносного завершения всех невзгод, возвращения на родину закаленными борьбой с трудностями Арктики.
Жмем ваши руки, товарищи!
По поручению ЦК ВКП(б) и СНК СССР
И. Сталин.
В. Молотов».
Снова заиграли над кораблем призрачные сполохи полярного сияния, снова растворились во мраке окружающие «Седова» льды.
Весь день возились у правого борта: пытаемся пробить майну для глубоководных промеров. Сделали котлован глубиной свыше
2 метров, но до воды не добрались. К счастью, наш дальновидный боцман еще с осени приметил у правого борта одну сквозную проталину и теперь вспомнил о ней. В 16 часов удалось нащупать эту проталину, и через 2 часа прорубь была готова. Теперь возобновим промеры океанских глубин и гидрологические станции.
С большим вниманием слушаем «Последние известия» по радио: у микрофона выступают специалисты, высказывающие суждения о перспективах нашего дрейфа; подробно описываются приготовления ледокола «И. Сталин» к походу.
Сколько времени мы еще проведем в Ледовитом океане? Как будет проходить в дальнейшем ваш дрейф? На эти вопросы ученые в Москве не могли ответить с необходимой точностью. Природа льдов в Центральной Арктике изучена слишком мало. В то же время наши ледоколы не могли вывести «Седова» из ледового плева: недоступные, тяжелые льды окружали нас. Только в Гренландском море, где ледяные поля дробятся и раскалываются, можно было рассчитывать на подход ледокола. Но когда мы будем в Гренландском море?