«На Москву». Из истории белой борьбы — страница 29 из 83

Таким образом, под флагом Земско-городского комитета, возглавляемого князем Львовым, укрылась группа лиц, использовавшая вывеску чужого заслуженного имени для своих собственных целей. Князь Львов, так же как и во время своего злосчастного председательствования во Временном правительстве, оказался во главе и вновь под контролем так называемой революционной демократии. Был сделан общественный подлог, было приобретено расположение американского и французского общественного мнения, но с русским обществом не сочли нужным считаться.

Что значило русское общественное мнение? Ведь русские были признаны беженской массой, ничего не значащей величиной в глазах демократических верхов, к тому же реакционно настроенной, а в силу этого и не заслуживающей никакого внимания. Так сложился высший орган попечения о русских за границей, якобы аполитичный, в действительности же находившийся под контролем политической группы левого направления, хозяйственный орган, стоивший на свое содержание значительных сумм, расходовавший средства по своему усмотрению с полным игнорированием армии. Этот орган попечения о русских беженцах, созданный по настоянию французского правительства, не мог пользоваться доверием в русской среде, вместе с тем он не приобрел и авторитета в глазах иностранцев. Пожертвования на нужды русского беженства не притекали в кассу Земско-городского комитета, а армия благодаря такому направлению политики была оставлена без поддержки и без средств.

Быть может, в той обстановке, которая сложилась в Париже, при вздутых демократических настроениях, господствовавших в то время, и трудно было создать какой-либо иной орган русского представительства за границей, но все те, кто был связан с армией, не могли не почувствовать, что вслед за левой общественностью и посольское совещание отвернулось от армии, и сделано это было под давлением иностранной державы, в то самое время, когда с таким отчаянием армия боролась за свое существование.

* * *

Мысль о создании единого центра русского представительства за границей возникла тотчас же после оставления Крыма Русской армией. Однако попытки осуществления такого национального объединения в Париже, наподобие чешского и польского во время мировой войны, потерпели крушение, выродившись в ряд враждующих между собою отдельных групповых представительств: Учредительного собрания, Парламентского, Земского, Торгово-промышленного, а впоследствии правых монархических организаций и Национального Союза. Получился разброд, а не единство.

Необходимость создания общественного центра, находящегося в связи с армией, сознавалась в Константинополе и получила свое выражение в образовании Русского Совета, состоявшего из выборных представителей от парламентских комитетов, земских и городских организаций, торгово-промышленных и финансовых кругов, а также из лиц, приглашенных Главнокомандующим.

Хотя в Константинополе борьба за армию, полная трагизма, происходила на виду у всех, тем не менее только по истечении нескольких месяцев, с преодолением многих трений, удалось, наконец, организовать и открыть Русский Совет. Трения эти происходили потому, что и в константинопольской общественной среде были течения если не враждебные по отношению к армии и к ее Главнокомандующему, то и не такие, которые могли бы слиться в одно русло. Пережитки прошлого, интеллигентская отчужденность от армии и военной среды, наконец, роль, сыгранная некоторыми в революции, отталкивали их от сближения с военными кругами.

Психология таких общественных деятелей двоилась. Они признавали армию, но что они больше признавали – армию или так называемые завоевания революции, оставалось невыясненным; их непреодолимо тянуло к левым течениям, более родственным для них, и отталкивало от того, где им мерещились правые настроения. Одних обольщало то, что другим было ненавистно. Значительное же большинство, как и всегда, в своем поведении руководствовалось тем, где можно лучше устроиться, и психологию свою приспособляло к создавшейся обстановке. А так как в это время, под давлением французского правительства, уклон совершился в сторону Земско-городской организации, державшей в своих руках денежные средства и назначения на места, и напротив, быть на стороне армии – значило подвергать себя ударам, то естественно, что большинство предпочитало держаться в стороне от центра напряженной борьбы и не становилось определенно ни на ту, ни на другую сторону.

И если в Константинополе тем не менее создалось общественное представительство, всецело ставшее на сторону армии, то произошло это потому, что нашлись такие люди из русской общественной среды, которые были связаны с армией кровными узами, сжились и сроднились с нею. Они и образовали то крепкое ядро, вокруг которого сгруппировался Русский Совет.

Конечно, Русский Совет не оправдал ожиданий тех, которые надеялись найти в нем центр русского национального объединения за границей. Он и не мог сделаться таким центром. Константинополь был слишком удален от Парижа, где разрешались все вопросы международной политики, печать находилась под строгой цензурой оккупационных властей; наконец, многие из членов Русского Совета, проживая в других странах Западной Европы, не могли принимать в нем участия, и по необходимости Русский Совет замкнулся в сравнительно тесный круг Константинополя.

И тем не менее Русский Совет, несмотря на все затруднения, сыграл значительную роль в деле организации русского общественного мнения за границей. Такого центра, в котором объединялись бы самые различные политические направления, не сложилось ни в Париже, ни в Берлине; он сложился только в Константинополе. Никогда и тени партийного разногласия не замечалось в заседаниях Русского Совета. А там сидели рядом друг с другом Г. А. Алексинский, наводивший ужас своими выступлениями во II Государственной думе, и Шульгин, бросивший обвинение к сидевшим на левых скамьях той же II Думы, «не принесли ли они с собой в карманах бомбы», князь П. Долгоруков, представитель конституционно-демократической партии, одно имя которого было ненавистно для правых, и правые В. П. Шмит и граф Уваров, к которым столь же враждебно относились в кадетских кругах, товарищами председателя были – И. П. Алексинский, народный социалист, и правый – граф Мусин-Пушкин. Соединить всех на одну дружную работу при такой злобной партийности, которая раздирала русское общество, можно было только благодаря тому, что члены Русского Совета подчинялись высшей задаче – служению Русской армии. И в этой работе, которой все одинаково были преданы, партийные разногласия смолкали.

В политической борьбе, в отстаивании Русской армии, как против нападок левых, так и против иностранного посягательства, Русский Совет оказал всю свою поддержку общественного представительства Главнокомандующему. В этой тяжелой борьбе армия не была оставлена одна. В то время как другие партийные организации стремились подчинить своему влиянию армию, сделать из нее орудие своих партийных достижений, только Русский Совет, в своей согласованной работе с Главнокомандующим, сумел осуществить единство общественных сил и представительства армии, столь необходимого при полном разладе в русской эмиграции.

* * *

Милюков достал деньги от тех парижских кругов, которые считали нужным поддерживать демократическую политику, сводившуюся, в сущности, не к борьбе с большевизмом, а к противодействию Белому движению, из опасения, как бы борьба против большевиков не привела к восстановлению старого строя с его полицейским режимом, притеснениями евреев, инородцев и пр. Вместе с Винавером он стал издавать «Последние новости» и получил, таким образом, в свои руки орган печати в Париже.

Изо дня в день в газете писались статьи, дискредитировавшие армию и Главнокомандующего, помещались обличительные заметки и разоблачения за подписью целого ряда имен офицеров, совершенно так же, как это после делалось в сменовеховских изданиях, сообщались сведения, полученные из французских источников и оказавшиеся затем ложными, о том, например, что генерал Врангель сложил с себя власть и Главное командование и оставил армию и т. д. Словом, это была работа упорная и последовательная над разложением армии, работа тем более пагубная, что она шла как раз в русле французских правительственных стремлений отделаться так или иначе от Русской армии.

Во главе французского правительства встал политический делец Бриан. Он очень скоро подпал под влияние Ллойд Джорджа, обольщенный блеском таланта британского премьера. Правда, в правительственном заявлении Бриана в первый раз с парламентской трибуны были признаны заслуги Русской армии в мировой войне, но это нисколько не помешало новому министерству принимать такие меры против последних остатков той же Русской армии, которые совсем не вязались с чувством благодарности за помощь, оказанную для спасения Парижа. Французская политика пошла на поводу у Ллойд Джорджа, а этому последнему русские военные части на берегу Босфора мозолили глаза, служа помехой для заключения торговой сделки с большевиками.

В январе ушел командующий оккупационным корпусом генерал Нейрталь де Бургон, оставивший по себе самую лучшую память среди русских. Он уехал во Францию на свою ферму, о которой всегда мечтал, тяготясь разлукой с родиной. Его заменил штабной генерал Шарпи – полная противоположность своему доброму и сердечному предшественнику. Сухой, раздражительный в обращении Шарпи был точным, до педантизма, исполнителем предписаний своего начальства и строгим, взыскательным начальником в отношении к своим подчиненным. К нему перешло дело русского беженства и военных контингентов, и он проявил все бессердечие штабного бюрократизма в таком вопросе, где болезненно ощущалось тысячами людей каждое жестокое прикосновение к незажившим ранам. Но какое дело было французскому генералу до страданий людей, раз бумага за № должна была быть исполнена.

14 января был издан совершенно секретный приказ, подписанный Шарпи, ясно характеризовавший как самого человека, так и то направление, в котором он намерен был вести русские дела. Приказ этот объяснял, что одной из главных задач в настоящее время является возможно скорейшая эвакуация на постоянное жительство русских беженцев, как гражданских, так и военных, и далее содержал в себе предписание комендантам лагерей тех мер, какие должны быть приняты для осуществления этой цели.