В ответной речи генерал Врангель сказал: «Я не ошибусь, если скажу, что громадное большинство моих соратников мыслит будущую Россию под Московским Царем. Так мыслю и я. Однако, с той минуты, как волею судеб я оказался во главе Русской армии, и принял то знамя, которое в минуту развала России впервые поднял генерал Корнилов и на котором начертано одно слово: „Отечество“, я призываю русских людей всех оттенков политической мысли идти со мной. Армия ныне на чужбине. Она – последнее ядро национальной России. Вокруг этого ядра собираются все те честные русские люди, которые Россию ставят выше партий и лиц. Со дня, когда армия станет орудием одной определенной партии, она перестанет быть национальным ядром. Каждый из нас, русских воинов, сознательно относящийся к происходящему вокруг него, конечно, имеет определенные политические убеждения, но в целом армия вне политики. То знамя, которое из рук генералов Алексеева, Корнилова и Деникина перешло ко мне, я сохраню на чужбине. Я скорее сожгу это знамя, чем изменю начертанное на нем священное слово: „Отечество“. И тем из вас, которым армия дорога, кто учитывает ее национальное значение, я говорю: „Щадите армию, не смущайте ее, не зовите на гибельный путь“».
Мы видим отсюда, что взгляд Главнокомандующего, вполне разделяемый Русским Советом, находился в резком противоречии с общественным настроением русских беженцев той страны, которая должна была дать приют этому Русскому Совету и от которых должны были производиться дополнительные выборы в Совет. В Русский Совет вливалась новая и чуждая ему партийная струя, что должно было в корне не только изменить «партийное соотношение сил» в Русском Совете, но и самый его дух.
«Партийного соотношения сил» в константинопольском Русском Совете, прежде всего, не существовало. Условия жизни в Константинополе исключали возможность партийного оттенка. В противоположность мнению П. П. Юренева, что Русский Совет должен быть «не деловым, но политическим органом», он превратился в Константинополе исключительно в деловое учреждение. «Дел», как мы знаем, было достаточно, чтобы забыть о партийных лозунгах, ибо все «дела» покрывались одним: спасением армии и предоставлением ей возможности жить.
Благодаря отрицательному отношению к Русскому Совету со стороны левых и даже либеральных кругов, ему не удалось получить общерусского значения: его характер остался чисто местным. Но по условиям того времени это местное значение приобретало особую ценность, ибо ближайшая задача его сводилась к местным действиям, имеющим для армии гораздо большее значение, чем общие лозунги.
С переездом в Сербию – самое главное назначение Русского Совета было уже осуществлено: армия расселилась по Балканским странам, была материально обеспечена, приспособлялась к новым условиям жизни. Армия была спасена. Оставались «текущие дела», и терялся пафос непосредственной и упорной борьбы.
В этой обстановке естественного замирания Русского Совета в него вливался новый элемент с определенными политическими заданиями. Политическая работа монархических организаций, вплоть до совета воздерживаться от регистрации, если не будет выкинут монархический лозунг, заставляла быть настороже старых членов Русского Совета. Новые члены – все представители правых монархических организаций – в свою очередь видели в другой половине Совета прежде всего своих политических противников. С их появлением, совершенно с другой стороны, осуществлялось пожелание г. Юренева о создании «не делового, но политического органа», и как раз в тот момент, когда политическое положение требовало величайшей осторожности.
Справа и слева стала вноситься политическая страстность. Вместо прежнего делового органа Русский Совет становился ареной для чисто политической борьбы.
Это побудило Главнокомандующего внести предложение о прекращении деятельности Русского Совета.
Последнее заседание Русского Совета в Панчеве 20 сентября 1922 г. было бурным. Часть членов высказалась против закрытия Совета – по причинам формальным и по существу. С формальной стороны указывалось, что роспуск Совета противоречит Положению о нем. По существу – что нет серьезных мотивов для роспуска, и что значение Русского Совета продолжает оставаться прежним. Однако было констатировано, что при отрицательном отношении Главнокомандующего к Русскому Совету, дальнейшее его функционирование было бы бесцельным – и Совет постановил прекратить свое существование.
Функции наблюдательного органа по вопросам финансовым перешли к нескольким лицам по назначению Главнокомандующего, составившим Финансово-Контрольный Комитет.
Интересно отметить речь председателя собрания В. П. Шмита, одного из противников закрытия Русского Совета. Отметив разногласия между членами Совета и Главнокомандующим, В. П. Шмит сказал: «Мы никогда не должны забывать, что разногласия эти не должны выливаться в борьбу, в огульные обвинения. То, к чему это приводит, нам хорошо известно по недалекому прошлому. Несмотря на чувство горечи, вызванное нашими разногласиями, для достижения общей нам всем цели – эта поддержка должна быть неизменной».
Через три дня, в последнем заседании президиума Русского Совета, генерал Врангель утвердил постановление о прекращении его существования. При этом Главнокомандующий сказал:
«Упреки некоторых из гг. членов Русского Совета в том, что ликвидация Русского Совета является преднамеренным решением из-за боязни засилья одной из политических группировок, обвинение одного крыла другим во „взрыве“ Русского Совета, – все это свидетельствует, что будь Русский Совет сохранен, работа его протекала бы неизбежно в обстановке партийной борьбы. Я не хочу никого в этом винить. Эту новую черту в работе Русского Совета, которой не было в Константинополе, я не ставлю никому в вину, но я должен найти ей объяснение. Там, в Константинополе, объединились вокруг Русского Совета самые разнообразные политические течения, но у них было одно общее – все эти люди шли с армией годами, они сроднились с нею, и безграничная любовь к армии заставила их смягчить остроту их партийных взглядов. При переходе армии в Сербию, в Русский Совет вошло большое число лиц, также искренно сочувствующих армии, но более далеких ей в прошлом. Трудно требовать, чтобы они отрешились от неизбежной для них яркой партийности. Работа Русского Совета, в случае продолжения его деятельности, протекала бы неизбежно в условиях политической борьбы, и он утратил бы характер органа надпартийного, каким он мыслился при своем создании».
Таким образом, Русский Совет прекратил свое существование. Возгоревшаяся через него борьба за овладение армией была потушена.
Но рассматривая эту страницу происходившей борьбы, мне до сих пор не ясно, не был ли роспуск Русского Совета «политической ошибкой», как на последнем его заседании сказал граф В. В. Мусин-Пушкин?
Для меня очевидно, что в новой обстановке Русский Совет терял свое значение сплотившейся вокруг капитанского мостика команды в час кораблекрушения. Достичь «партийного» равновесия было легко – назначением согласно Положения о Совете соответственного числа членов для «нейтрализации» фланга. Но это было бы внешнее равновесие – и из смеси воды и масла не получилось бы больше однородной эмульсии.
Да, для Русского Совета начинался новый период партийных схваток. В этой взаимной борьбе Русский Совет едва ли бы мог принести непосредственную пользу Русской армии.
Но тем не менее, оставался бы центр русской общественной мысли в непосредственной близости к Русской армии. «Русский Совет важен не тем, что он делал, а тем, что он был», – сказал в своей речи граф В. В. Мусин-Пушкин. Кто знает, может быть, эта близость к Русской армии удержала бы некоторых партийных деятелей от тех ошибочных шагов, объективно вредных для самой армии, которые начались тогда, когда эта непосредственная близость прекратилась? И кто знает – в последующих попытках русских людей найти объединяющий центр – не потянулись бы люди к тому центру, который, может быть, ничего не «делал», но уже «был»?
Ответить на эти вопросы трудно. Но они не могут не возникнуть, если беспристрастно и спокойно изучать то, что стало уже достоянием истории.
Глава V. Борьба направо
Вскоре после роспуска Русского Совета уже стала проявляться активная деятельность монархистов, сперва в форме усиленной пропаганды лозунга «За Веру, Царя и Отечество», а потом и в смысле шагов к созданию обособленной военно-политической организации: все эти действия производились теперь «через голову Главнокомандующего».
Уже 23 декабря 1922 года военный представитель в Константинополе доносил, что монархическая пропаганда развивается, причем во время пребывания здесь генерала Мартынова, приезжавшего в Константинополь по делам галлиполийского отряда, была сделана попытка привлечь его – а с ним и отряд – к участию в монархическом движении, попытка, разумеется, встретившая в лице генерала Мартынова должный отпор.
В мае 1923 года Парижский Союз Участников Великой Войны на общем собрании своих членов, по предложению одного из участников, «скинуть забрало», единогласно ввел в Устав Союза девиз «За Веру, Царя и Отечество». Этот шаг несомненно должен был вызвать подражание и во всяком случае иметь на офицеров большое влияние. Тот же военный представитель в Константинополе в донесении от 30 мая 1923 г. сообщил, что в местном Офицерском Союзе «произвело чрезвычайно сильное впечатление описание заседания Парижского Офицерского Союза. Морские офицеры заключают из этого, что таковой лозунг надо было выкинуть и остальным военным союзам, ибо, очевидно, Парижский Союз, имея во главе весьма солидных руководителей, совершил этот акт, вполне учитывая его серьезность и его своевременность».
Этот шаг Парижского Союза отвечал не только настроению офицеров, но в их глазах мог, действительно, казаться и серьезным, и своевременным.
Великий Князь Николай Николаевич не находил возможным открытое свое выступление, но имя его было названо, и названо не только политическими организациями, но самой Русской армией. В мае 1923 г. генерал Врангель впервые сказал в своей публичной речи: «Если бы Великому Князю удалось объединить вокруг себя русских людей, я, зная, каким обаянием Его имя пользуется среди нас, был бы счастлив повести армию за Ним». Таким образом, мнение Великого Князя было для Русской армии не только ценным и авторитетным, но морально обязательным.