В ближайшее время выяснилось, что и не имевшие в Сербии своих представителей офицерские союзы в других странах – в Болгарии, в Венгрии, в Германии – приняли тоже приказ к исполнению.
Наиболее болезненно вопрос проходил в Париже. В январе 1924 г. в Париже в общем собрании Офицерского Союза произошел бурный инцидент, с оскорбительными выражениями по адресу Главнокомандующего и выходом из зала в виде протеста целой группы галлиполийцев. После очень упорной и длительной борьбы сторонников и противников приказа – и только в мае 1924 г. – старое Правление Союза – и ранее бывшее в оппозиции к председателю генералу Гулевичу было переизбрано, и председательское кресло перешло к генералу Ознобишину.
Руководительство в офицерских союзах повсюду переходило в руки офицеров, преданных идее единой Русской армии. Протесты и шероховатости проявлялись все с меньшей и меньшей силой. Утомленные политическим шквалом, чуть не уничтожившим общее единство, из разных мест (Венгрия, Германия) получались донесения, что союзы хотели бы перейти к другому началу, более отвечающему духу и навыкам офицерства, – к началу назначения. Неприличные выходки, вроде отпечатанного 5 сентября 1924 г. Правлением Союза Участников Великой Войны в Белграде листка с объявлением генерала Врангеля «врагом возрождения России», уже не только не встречали сочувствия, но вызвали явное и единодушное возмущение[29]. Буря утихала.
Русской армии, в тесном смысле слова, буря эта не коснулась совсем. Из частных писем того времени от различных офицеров, разбросанных по Балканам, можно было видеть, что приказ встречен сочувственно: «Армия – так армия. Довольно партийных комитетов».
На клокочущем вулкане наступало некоторое успокоение. И среди этого успокоения раздался манифест Великого Князя Кирилла Владимировича с объявлением себя «Императором Всероссийским». Те, кто провозгласил лозунг: «За Веру, Царя и Отечество», приглашались встать под знамена «Законного Царя из Дома Романовых».
Глава VI. «Император» и вождь
Великий Князь Кирилл Владимирович выступил впервые еще в 1922 г.
Выступлению этому предшествовала деятельная пропаганда правых монархических групп, начавшаяся еще с Рейхенгалльского Съезда: тогда впервые был выдвинут принцип – «Законного Царя из Дома Романовых».
Принцип этот углублялся, проникал в толщу эмигрантской массы и главным образом офицерства. Принцип этот утолял «монархическую тоску», возбуждал упавшую энергию и даже питал надежды на двоякий эффект: поддержку европейских государств и взрыв в советской России.
Создавалась упрощенная схема. Россия была сильна и могуча, когда был царь; теперешняя Россия не приносит Европе никаких выгод, но сулит одни беспокойства. Значит, Европа заинтересована в русском царе. Для франкофилов и приверженцев Антанты побудительным стимулом казались воспоминания об участии России в Великой Войне: будь Россия, одного слова монарха было бы достаточно, чтобы обезопасить Францию от всяких поползновений Германии. Для германофилов была другая упрощенная картина. Все немцы по существу – монархисты; могущество Германии тесно связано с восстановлением в ней монархии. Восстановление монархии возможно только тогда, когда восстановится монархическая Россия.
И те и другие приходили к выводу, что восстановление монархии в России для Европы выгодно.
Но кроме того, сотни газетных корреспонденций и десятки свидетельских показаний от «очевидцев» доказывали, что народ русский пресытился советской властью, мечтает о «хозяине» и о Царе. С умилением рассказывали, что «все крестьянство» бережно хранит царские портреты – и ждет только призыва, чтобы обрушиться на коммунистическую власть. А так как «красная армия» – плоть от плоти крестьянства, то предполагалось очевидным, что при имени «царя» произойдет какой-то психологический сдвиг.
Пока настроения эти упорно поддерживались и подогревались в эмигрантской толще, руководители движения принимали меры к конкретизации этих настроений: низы долго ждать не могли. Высший Монархический Совет желал найти выход из создавшегося положения через возглавление монархического движения Великим Князем Николаем Николаевичем.
Для того, чтобы придать этому акту торжественный характер и повлиять на Великого Князя, упорно не желавшего вообще выступать, решено было использовать день 27 июля – тезоименитства Великого Князя – как могучую церковно-политическую манифестацию. Все русские люди приглашались в этот день принять участие в торжественных молебствиях и обратиться к Великому Князю с мольбой о возглавлении.
Демонстрации совершились, не поколебав решимости Великого Князя остаться в стороне от политической работы. Но вся шумиха, связанная с этим делом, и вся подготовка к этим манифестациям побудили Великого Князя Кирилла Владимировича напомнить о своих правах, на основании закона о престолонаследии и, как раз накануне, 26 июля 1922 г., выпустить акт, объявляющий о возложении на себя «блюстительства российского престола». В этом акте, подписанном в Saint-Briac, Великий Князь Кирилл Владимирович говорит: «До того времени, когда Изволением Господним и на счастье возрожденной Родины нашей, Законный Государь возьмет нас под благостную десницу Свою, Русские люди не могут оставаться более без Возглавителя… Посему и за отсутствием сведений о спасении Великого Князя Михаила Александровича, Я, как Старший, в порядке Престолонаследия, Член Императорского Дома, считаю своим долгом взять на Себя возглавление Русских освободительных усилий в качестве Блюстителя Государева Престола».
Положение «организованного монархизма» создавалось весьма тяжкое.
Провозгласив принцип «монархии», Рейхенгалльский Съезд не остановился на этом, но уточнил этот принцип провозглашением права на престол Дома Романовых, в свою очередь сузив это право «законным» государем. Совершенно было бы нелепо, говоря о будущем монархе, пропагандировать «незаконного монарха»; очевидно, упоминание о «законности» стояло в тесной связи с основными законами Империи; вне этих законов, домогательства отдельных особ Императорской Фамилии должны были бы почитаться попытками узурпации власти, а лиц, не принадлежащих к ней, – вредным «бонапартизмом».
Однако, несмотря на это, первая же попытка осуществить идеи Рейхенгалльского Съезда в чистом их виде вызвала в Высшем Монархическом Совете резкую оппозицию: монархическое чувство, не могущее простить Вел. Князю Кириллу Владимировичу его революционных выступлений 1917 г., протестовало против осуществления его прав, хотя бы в форме «блюстительства». Скрытое намерение видеть «блюстителем престола» Великого Князя Николая Николаевича разбивалось теперь не только о его непреклонную волю – возглавить народное движение тогда, когда придет для этого час, но и о формальные затруднения, спорить против которых было очень трудно, не подрывая монархического принципа и, тем более, духа Рейхенгалльского Съезда.
Во всяком случае в рядах монархических групп намечался глубокий раскол, ибо апеллировать к «нецелесообразности» акта, или к «неприемлемости» лица – значило нарушать все то, что только что усиленно проповедовалось, и «монархический принцип» заменять «волеизъявлением», или личным произволом.
Опубликование акта Великого Князя Кирилла Владимировича по каким-то причинам задержалось. Первая заметка об этом появилась в газете «Temps» от 9 августа 1922 г., где указывалось о принятом Великим Князем решении и говорилось, что «он обращается к благородным стремлениям великого народа, раздавленного чудовищным рабством. Он хочет, чтобы мощный голос этого народа нашел бы отражение в решениях Земского Собора и чтобы просветленная Европа с радостью ожидала воскресения России». А через два дня из Dinard’a Главнокомандующий получил следующую телеграмму:
«Генералу барону Врангелю. Сремские Карловцы. Я, как Блюститель Государева Престола, неизменно рассчитываю на Ваше творческое сотрудничество и единодушие в великом деле спасения России. Высылаю манифест. Уважающий Вас Кирилл».
В официальном сообщении начальника штаба Главнокомандующего от 15 августа 1922 г. все части были оповещены о происшедшем заседании старших начальников в связи с обращением Великого Князя[30]. Позиция генерала Врангеля определялась следующими словами: «Главнокомандующий твердо решил сделать все, чтобы армия не была вовлечена в политическую борьбу; для ответа он ждет объявленного манифеста и, в зависимости от дальнейших шагов Великого Князя, оставляет за собою свободу действий». «В заключение, – говорилось в сообщении, – Главнокомандующий просил присутствовавших на совещании откровенно высказаться по затронутым вопросам; единодушие всех лишний раз показало полное единомыслие и совершенно одинаковое понимание обстановки и вытекающих из нее решений».
Отношение частей и в особенности офицерских союзов было далеко не так единодушно.
До слуха армии впервые за все время революции долетал голос члена Императорского Дома. В особом обращении к армии Великий Князь Кирилл Владимирович говорил, между прочим: «Молю Бога о том, чтобы, просьбе Моей вняв, верховное главнокомандование над Русской армией принял Его Императорское Высочество Великий Князь Николай Николаевич; а до тех пор надлежащие указания будут ей преподаны Мною, при участии испытанных и доблестных военачальников, уже заслуживших благодарность России».
Эти слова произвели особое впечатление не только в рядах чистых «легитимистов», но и в рядах, находившихся под влиянием Высшего Монархического Совета. Только что перед этим была развита энергичная агитация за «возглавление» Великого Князя Николая Николаевича; причем, «возглавление» это понималось в военных кругах не как «блюстительство», но как принятие Великим Князем Николаем Николаевичем Верховного Командования.
Обращение Великого Князя Кирилла Владимировича прямо указывало на это; слова «молю Бога» и пр. не могли допустить мысли, что акт этот издан без ведома и согласия Великого Князя Николая Николаевича. Значит, в среде Императорской Фамилии наступило полное согласие – и военным начальникам, которым «преподаны надлежащие указания», оставалось только повиноваться.