Мы видим отсюда, как с точки зрения «белого движения» ставился вопрос о возглавлении Великим Князем: «белое движение» в этом вопросе не попало в то противоречие, из которого с таким трудом вылезал Высший Монархический Совет.
Для Русской армии Великий Князь Николай Николаевич был прежде всего Верховным Главнокомандующим той Императорской Российской армии, от которой велось все ее родословие. Это был человек, стяжавший славу во время Великой Войны, всем известный и всеми уважаемый.
Для русских воинов, так же как и мы, сражавшихся с большевиками, но в рядах северных, западных, дальневосточных армий, преемственная власть, воспринятая генералом Врангелем от Корнилова и Колчака, была понятием слишком абстрактным. Его личное влияние могло распространяться на круг его соратников, перенесших с ним всю тяжелую борьбу и не оставленных им в моменты тягчайших испытаний.
Имя же Великого Князя было известно не только всем без исключения воинам, рассеянным по лицу чужой земли, но и миллионам русских солдат, сражавшихся в Великую Войну и находящихся ныне в пределах России. Великий Князь не принимал участия в гражданской войне; он не являлся «стороною» в том споре, который происходил между белыми и красными. Поскольку генерал Врангель мог считаться в их глазах представителем «карающей» белой руки, постольку Великий Князь Николай Николаевич оказывался только представителем национальной армии.
Не могло быть сомнения, что в смысле международного значения – Верховный Главнокомандующий Российской Императорской армии имел тоже большие преимущества. Для многих иностранцев, для которых Россия кончилась с момента выхода из Великой Войны и дальнейшая ее история представлялась, как частные антрепризы отдельных генералов, – для них во главе антибольшевистского движения становился тот, кто рука об руку с главнокомандующими союзных армий бился за общее дело.
Но выступление Великого Князя имело еще одно большое значение в смысле внутренней русской политики. Великий Князь Николай Николаевич удачно соединял в себе Верховного Главнокомандующего и старейшего по годам члена Императорской Фамилии. Для монархического чувства был прекрасный выход. Создавалось то положение, которое так блестяще было использовано немцами в факте избрания фельдмаршала Гинденбурга президентом Германской республики. Великий Князь не должен был объявлять монархические лозунги, как гарантию своих монархических убеждений: Великий Князь по своему происхождению, по своему прошлому и своему настоящему мог объединить вокруг армии национально мыслящие русские круги, в главной своей массе монархические.
Три года звал генерал Врангель русских людей объединиться вокруг армии. Вместо этого вокруг армии завязалась политическая борьба. В центре этой борьбы стояла армия, сплоченная, как всегда, «верная до конца», импонирующая своей преданностью, но в этих условиях политической борьбы терявшая свое значение государственного центра. Из «Русской армии» она превращалась в преданную своему вождю – «врангелевскую армию», против чего все время боролся Главнокомандующий. Надо было вернуть ей подобающее значение, надо было создать живую связь не только между соратниками по Крыму, но между всеми воинами, рассеянными в изгнании.
Вот почему генерал Врангель обратился в мае месяце 1923 г. к Верховному Главнокомандующему с просьбой обратить свое слово к русским людям с призывом «объединиться во имя страдалицы нашей Русской Земли» и вот почему, «много передумав за эти дни», он принял решение «пойти за ним, как старший солдат между солдатами».
Великий Князь Николай Николаевич не считал еще возможным выступить на политическую арену. В сообщении начальника штаба Русской армии указывалось, что «Великий Князь высказал, что в настоящее время он еще не считает возможным возглавить какое бы то ни было политическое объединение, так как Он полагает необходимым для принятия на Себя руководства национальным движением получение от всех крупнейших существующих организаций, стоящих на национальной точке зрения, определенного признания Его руководства»[32].
В мае 1924 г. Великий Князь впервые высказал открыто свои мысли в интервью с американским журналистом. В этом интервью Великий Князь говорил:
«Мы не должны здесь, на чужбине, предрешать за русский народ коренных вопросов его государственного устройства. Они могут получить разрешение только на русской земле в согласии с чаяниями русского народа».
По вопросу о своем выступлении Великий Князь сказал:
«Каждый день я получаю самые трогательные доказательства доверия. Я ничего не ищу для себя и, как старый солдат, могу только сказать, что я готов отдать все свои силы и всю жизнь на служение Родине. Но стать во главе национального движения я сочту возможным только тогда, когда убежусь, что наступило время и возможность для принятия решений в соответствии с чаяниями русского народа».
Интервью это обратило на себя внимание всей эмиграции. По существу, это в точности совпадало с тем взглядом, который проводился вождями белого движения и против которого шла такая упорная борьба с политического фланга.
Левые группировки не могли найти в тексте этого интервью каких-либо неприемлемых мыслей; они критиковали не самую декларацию, но выражали авансом недоверие к лицу, от которого она исходила. Центр вынес вполне отрадное впечатление – но, по своей обычной нерешительности, не предпринимал никаких шагов и занял выжидательную позицию. Правые – были заметно разочарованы отсутствием ярких политических лозунгов, но от критики декларации воздержались.
Широкими кругами эмиграции и армией декларация была встречена горячим сочувствием. Декларация эта вносила ясность и являлась одним из этапов к дальнейшим событиям.
Между тем Великий Князь Кирилл Владимирович не ограничился одним манифестом о «блюстительстве» и начал уже организационные шаги. В манифесте 5 апреля 1924 г. повелевалось «всем чинам армии и флота, всем верным подданным и всем объединениям, верным Долгу и Присяге, присоединиться к законопослушному движению, Мною возглавляемому, и в дальнейшем следовать лишь Моим указаниям», а 30 апреля из Ниццы давалось и самое «указание» объявлением «Положения о Корпусе Офицеров Императорских армий и флота». «Корпус Офицеров Императорских армий и флота, – говорилось в § 1 Положения, – образуется с целью произвести отбор достойных Русских Офицеров, верных Престолу и Основным Законам Российской Империи, и объединить их под Знаменем Законности для предстоящего служения Родине». Для «объединения под знаменем законности» учреждались особые приемочные комиссии, а в самом Корпусе, расширенном впоследствии военнослужащими вообще, намечалась иерархическая подчиненность, восходящая к самому Блюстителю.
То, что неявно пробовали создавать «объединенные монархисты», проводились теперь открыто, по строгому организационному плану. Формировалась не только армия, принявшая монархический лозунг, но подчиненная Блюстителю и враждебная «крамольному» Высшему Монархическому Совету, Императорская Российская армия.
Русской армии, связанной своей внутренней дисциплиной и ожидающей приказа своего Главнокомандующего, новый офицерский Корпус не коснулся почти совсем. Но в офицерских союзах, принявших монархический девиз, произошли значительные колебания. Кроме сомнений чисто идеологического порядка действовала и неприкрытая и грубая демагогия. «Кирилловцами» распускались слухи то о получении значительных денежных сумм, то о предстоящем походе. Слухи эти нервировали и без того изнервничавшуюся офицерскую массу, так как в том же манифесте 5 апреля говорилось: «Да усовестятся и образумятся упорствующие, да просветятся заблуждающиеся, и Родина предаст забвению их грехи и ошибки. Но недостойны места в будущей Императорской России те, кто и на этот раз, не вняв Моему призыву, не вступят на законный путь, продолжая свою разрушительную работу. Ни Царь, ни Россия не простят их преступлений перед Родиной и небрежения к Основным Законам и Божеской Правде».
Над обывателями повисла угроза – недопущения в Россию, в случае свержения большевиков и восшествия на престол законного Царя.
Вся зарубежная пресса отнеслась отрицательно к этому акту. В этом отношении было проявлено полное единодушие. Особенно резко выступило монархическое «Новое Время». В передовице от 22 апреля 1924 г. М. А. Суворин писал[33]:
«К этому манифесту – мы можем отнестись только отрицательно, и прежде всего потому, что он глубоко оскорбителен для каждого русского человека. Великий Князь говорит в нем всем тем, кто не внемлет Его призыву признать Его за вождя, что когда Он будет на престоле, то все эти ослушники Его желания не получат права возвращения на родину».
«Такой призыв, – говорил далее М. А. Суворин, – не похож на призыв Русского Монарха. Он не похож на призыв Минина и Пожарского. Он, как две капли воды, похож на призыв тех, кто сидит теперь на московском престоле.
Нет, мы не идем за Вами, Ваше Высочество! Мы русские люди не меньше, если не больше, чем Вы, Ваше Высочество. Мы не ходили на поклон к революции, – мы не на словах, а на деле показали нашу беззаветную любовь к нашей Родине. Мы пошли без зова, без принуждения, на защиту поруганной, – ни Вас, ни Вашего голоса не было с нами – и доказали на деле своими ранами, разорением, нищетой, нуждой и жертвами, беспредельными жертвами, всю глубину которых только Бог может видеть, эту любовь и преданность родной земле. И эта любовь руководит нами в изгнании, и только голосу Земли нашей мы послушны».
Статья эта, против «резкости» которой высказывались многие члены редакции, произвела огромное впечатление. Общая отрицательная оценка со стороны различных кругов отрезвила обывателя, готового поддаться под обаяние торжественных слов. Но внутренний раскол в монархическом фронте, хотя более медленно, но неуклонно продолжался. «Законопослушные» были гораздо сильнее в своих аргументах и последовательнее в своих выводах, чем «законоборцы». «Законопослушным» оставалось сделать только один последний логический вывод: он был сделан 31 августа 1924 г. новым манифестом о восшествии на престол «Императора Кирилла Владимировича».