Обращаясь к маршалам Франции, генерал Врангель указывал, что им делается все возможное, чтобы снять с Франции финансовое бремя содержания Русской армии. «Усилия наши далеко не бесплодны. Из 150 000 ртов, прибывших из Крыма, уже теперь осталось меньше половины – около 60 000 человек». Но мероприятия последних дней оскорбительны для чувства русского солдата; агенты французской власти пренебрегли «узами крови, коими скреплены народные армии двух великих наций, начиная с Марны и Восточной Пруссии, продолжая Соммой и Брусиловским наступлением и кончая самоотверженной гибелью русских офицеров, почти одних отважившихся на „революционное“ выступление 1917 г.».
Широкая волна негодования, отразившаяся даже во французской печати, спасла на этот раз армию от уничтожения. Российский посол в Париже В. А. Маклаков, в полном согласии с Совещанием Послов, предпринял энергичные шаги в Париже. Г. Перретти, ведающий русскими делами в Министерстве Иностранных Дел, заявил, что применение мер к распылению не требует немедленного и буквального исполнения. Но каждую минуту острота положения могла вновь усилиться. Упрекая генерала Врангеля в том, что он противодействует расселению войск, генерал Пелле писал 1 апреля 1921 г.: «В последний раз, генерал, я обращаюсь к Вашему уму и испытанному характеру, чтобы Вы выяснили для тех, кто последовал за Вами, всю печальную действительность в ее настоящем виде. Без этой помощи, мне кажется, невозможно предотвратить от катастрофы 60 000 солдат, остающихся в Галлиполи и на Лемносе, которая им угрожает со дня на день и ответственность за которую они впоследствии могут поставить Вам в вину».
Вслед за угрозой начался новый поход на армию. Французское правительство не остановилось перед дальнейшим ее разложением. Агентство Гаваса опубликовало 17 апреля 1921 г. сообщение, в котором обвиняло генерала Врангеля в том, что «он противится всем мерам, которые принимают французские военные власти, чтобы положить предел расходам, взятым на себя Правительством Республики из чувства гуманности», для чего «производит постоянное давление на своих бывших солдат». «Французское Правительство твердо решило в согласии с державами, что эти эвакуированные более не представляют армии». «Ввиду образа действий, принятого генералом Врангелем и его штабом, наши международные взаимоотношения заставляют нас вывести эвакуированных из Крыма из подчинения его власти, не одобряемой, впрочем, всеми серьезными и здравомыслящими русскими кругами»[45]. «Необходимо прекратить его общение с солдатами».
Препровождая это communiqué[46], верховный комиссар Франции писал: «Позвольте мне прибавить, что телеграмма эта в точности отражает мысли и намерения Правительства Республики, касающиеся решения в ближайшее время уничтожить существующую организацию беженцев, расселенных в окрестностях Константинополя».
Были получены тревожные сведения о решении ареста Главнокомандующего. Опасаясь быть арестованным на яхте «Лукулл», генерал Врангель с дивизионом своего конвоя спешно переехал в здание Российского Посольства в Константинополе.
Перед риском вызвать кровопролитие, которое сейчас же отразилось бы на выступлении 1-го Корпуса в Галлиполи, французы остановились в нерешительности.
Создавалось тревожное состояние неустойчивого равновесия.
В то время, как французское правительство почти официально обвиняло Главное Командование в сопротивлении мерам, чтобы «положить предел расходам», русский военный представитель в Венгрии вел энергичные переговоры с венгерским правительством. После длительной трехмесячной подготовки полковник фон Лампе обратился 1 апреля 1921 г.
Учитывая значение голоса представителей Антанты, полковник фон Лампе частным образом беседовал с верховными комиссарами в Будапеште. Верховный Комиссар Франции, г. Фуше, обещал сохранять в этом деле «нейтралитет». В том же смысле, – что это вопрос исключительно венгерского правительства, – высказался верховный комиссар Англии, г. Джонсон. Верховный комиссар Италии, князь Кастаньето, ответил, что вопрос этот – сложный, что сам он решить его не может, и что донесет своему правительству.
На просьбу о размещении наших контингентов Королевский Венгерский Министр Государственной Обороны, г. Беличка, запросил 9 апреля Междусоюзническую Военную Миссию, которая только 19 апреля сообщила, что «дело это касается вопросов общей политики», «не может быть решено компетенцией военных миссий» и должно быть передано Конференции Дипломатических Представителей Союзных Держав.
Конференция не торопилась с ответом.
Министр Обороны г. Беличка, видимо сам с нетерпением ожидавший ответа, сообщил полковнику Лампе 6 июля 1921 г., что «unbeschadet der Sympatien, die wir, ein kaum von der bolschewistischen Gefahr befreites Volk, den Mitgliedern der Armée des Gen. Wrangel entgegenbringen»[47], решить этот вопрос, «вследствие Трианонского мирного договора», возможно только после ознакомления со взглядом союзных держав. Министр Иностранных Дел венгерского правительства, по примеру Министра Государственной Обороны, подтвердил о полной готовности Венгрии принять часть армии. Все зависело теперь от согласия представителей Антанты.
Конференция представителей Антанты вынесла по этому делу решение 21 июня, но постановление это было сообщено венгерскому Министру Государственной Обороны почти через месяц – 19 июля. Постановление это подписано верховным комиссаром Италии, князем Кастаньето, и настолько чудовищно по своему содержанию, что я считаю необходимым привести его текстуально.
Бумага эта гласит[48]:
«Conférence des Représentants Diplomatiques
Des Principales Puissances Alliées à Budapest.
La Conférence des Représentants Diplomatiques vient de recevoir communication par voie de la Mission Militaire Interalliée d’une note en date du 9. Avril 1921. dans laquelle le Ministre Hongrois de la Défe se Nationale lui a transmis copie d’une lettre du Colonel Von der Lampe qui demande uni asile eu Hongrie pour 36 000 hommes et 12.000 officiers réfugiés de l’Armée Wrang’l. Les Haut-Commissaires des Principales Puissances Alliées se bornent à faire remarquer au Gouvernement Hongrois que malgré la grande désirabilité qui existe à ce que les effectifs indiqués soient dissipés dans le plus bref délai possible ils croient bien d’indiquer au Gouvernement Hongroi; que l’infiltration sur territoire hongrois de ces éléments et l’acceptation complète de la demande du Colonel Von der Lampe pourrait précipiter des esordres etfaciliter des intrigues antibоlchewistes contraires aux vrais intérêts de la Hongrie et du monde civilisé.
Budapest le 21 juin 1921.
Ответ князя Кастаньето, как мы видим, не только почти парализовал ту помощь, которую мы могли получить от Венгрии; в трагических условиях чуть ли не голодной смерти для недавних союзников, он не только прозвучал величайшим равнодушием и неблагодарностью; в мотивировке его, препровожденной министру страны, только что пережившей зверства Бела Куна, представитель Антанты счел возможным цинично говорить об «антибольшевистских интригах, противных истинным интересам Венгрии и всего цивилизованного мира»…
Последняя надежда была, конечно, на славянские страны на Балканах. Генерал Шатилов, А. С. Хрипунов и H. Н. Львов спешно выехали в столицы Сербии и Болгарии хлопотать о срочной помощи. Прибыв в Белград, генерал Шатилов представился 13 апреля Н. Пашичу и вручил ему письмо генерала Врангеля для Престолонаследника Александра, Регента Королевства. Королевич Александр принял генерала Шатилова в милостивой аудиенции. Но перед правительством самим стоял вопрос: что реальное оно может оказать?
Момент был чрезвычайно тяжелый. Экономические раны от Великой Войны были еще свежи. Финансы были расстроены. Белград еще был в развалинах. Вокзалы стояли обугленными – и подвижного состава, с выбитыми дверями и стеклами, не хватало для самых минимальных потребностей. К тому же Сербия была уже наводнена русскими беженцами – и удвоить их число было почти не под силу.
Внешнее политическое положение было тоже неблагоприятным для постановки вопроса о принятии армии. Правда, Сербия была доблестным членом союза держав-победительниц; но Адриатическое море – это яблоко раздора между Сербией и Италией – заставляло итальянцев чутко прислушиваться ко всем деталям размещения наших контингентов. Возможность размещения их на Далматинском побережье уже вызвала у итальянского посланника некоторое беспокойство.
Внутреннее положение тоже было неблагоприятно. Приезд генерала Шатилова в Белград совпал с окончанием разработки основных законов и началом заседаний Учредительного Собрания. Министру Внутренних Дел предстояло отвечать перед парламентом на запрос коммунистов по поводу принятых правительством энергичных мер, не предусмотренных законом: от результата голосования зависела участь кабинета. Смерть Военного Министра Иовановича и покушение на жизнь заместителя его, Министра Внутренних Дел Драшковича – отодвигали на второй план вопрос о спешной переброске частей.
К самому вопросу о принятии войск для расселения в Сербии существовало некоторое недоверие. Во-первых, правительство Королевства могло принять их не на свое иждивение, но как рабочую и – отчасти – военную силу: на постройки дорог и на пограничную стражу. Надо было получить гарантии, что, хотя на первое время, части армии будут обеспечены собственными ресурсами: денежный вопрос встал во всей своей полноте. Во-вторых, способность русских контингентов, в которых прежде всего видели «аристократов» и «белоручек», была для сербских властей под большим сомнением. Министр Путей Сообщения не доверял искусству наших солдат и казаков и почему-то сомневался в способности даже военно-технических специалистов. Военный Министр колебался в решении принять наши части на пограничную стражу: его смущала мысль о возможности проникновения через ее ряды большевистских агентов.