Что слышно у вас? Что говорит Великий Князь Николай Николаевич и генерал Врангель? Мы все еще бодры духом и телом… Команды „разойдись“ подано не было…
Но страшно. Заползает в голову мысль: а не умерла ли армия, не кончилась ли она в сырых шахтах Болгарии, на пыльных дорогах Сербии?
Так немного нужно, чтобы эти сомнения рассеялись. Мы бодры духом. Уверены в победе Добра над Злом… Достаточно одного слова».
И вот последнее письмо: «28 октября 1924 г. Крейсер „Генерал Корнилов“. Рейд Бизерта».
…«За время между этим и последним моим письмом я успел побывать в Тунисе, поработал там два месяца и снова вернулся сюда.
Слава Богу, что у меня хватило сил вернуться сюда сразу после задуманной цели – расплатиться с долгами. Слава Богу, что не захлестнули волны материальных интересов, которые потопили многих таких же русских, как и я. Слава Богу, что есть еще русская эскадра, служа на которой я со счастьем в сердце могу исполнить мой долг корабельного гардемарина.
Если бы ты знал, как страшно и тяжело думать о той жизни, которой живут там наши русские! Жизнь без родины, на сантимы и франки…
Когда я там работал и думал, что было бы, если бы не было эскадры и я не мог снова вернуться сюда, то у меня так больно сжималось сердце. Ведь эскадра – эта наша Россия, это кусочек нашей родины, кусочек силы ее, ведь над нашими кораблями поднят Андреевский флаг!..
15 числа этого месяца к нам на крейсер назначено 15 человек кадет, только что произведенных в гардемарины. И если бы ты знал, как теперь у нас хорошо! Правда, работы не меньше, а больше, и весь день проходит в судовых работах. Пока еще „молодые“ не научились, ходим с ними на шлюпках, и я с искренним удовольствием сбиваю ржавчину и учу это делать других, учу управлять парусами, занимаюсь какой-нибудь приборкой запущенных помещений… Ржавчина отпадает, как листья осенью, железо краснеет от сурика, и весь корабль становится чище…
Теперь у нас горнисты, и вся жизнь идет у нас по настоящим сигналам. Каждое утро в 8 часов флаг подымается, а вечером с заходом солнца опускается после „зори“. Когда флаг спущен, горнист снимает фуражку и читает „Отче Наш“.
И если бы ты знал, как это торжественно просто, как радуется сердце!..»
На том же листке нервным дрожащим почерком приписка:
«…30 октября в 10 часов утра французский префект прибыл в наш штаб на эскадренный миноносец „Дерзкий“, куда было приказано собраться всем гг. офицерам и корабельным гардемаринам. Сегодня, 30 октября 1924 г., в 10 часов наступило начало конца нашей русской эскадры: Франция признала советы».
И еще одна приписка:
…«Сегодня, в 17 часов 24 минуты в последний раз был спущен Андреевский флаг, более 200 лет носимый кораблями Российского Императорского флота.
Сегодня в последний раз мы сняли фуражку перед спускаемым в последний раз Андреевским флагом»…
Я не знаю, где теперь этот юноша. Но я знаю, что он уже не затеряется среди человеческой пыли. Куда бы он ни попал, он встретит тот электрический провод, который соединит его с десятками тысяч одинаково думающих и чувствующих людей.
Ценой невероятного напряжения, выдержки, воли – создан неистребимый аппарат Русской армии.
Для нее уже не страшна нужда: она привыкла к тяжелой и черной работе. Для нее не страшны гонения: она способна изменить внешние формы и уйти в подполье.
Для нее страшна только мысль перестать быть Русской армией, и потому она не способна только на одно: изменить своей сущности и отказаться от своего предначертания…
Глава XI. После долгих лет
Пять лет упорной работы, труда, преодоления чрезвычайных препятствий – завершились созданием единой зарубежной Русской армии.
Первый год был употреблен на создание крепкого и прочного ядра: без этого не могло бы быть и речи о сохранении армии.
Когда укрепилось это ядро, разделилась армия на две больших группы – в Болгарии и в Сербии, и каждая из них выдержала свое испытание.
К этим центрам потянулись отдельные воинские союзы, укреплялись, соединялись и по своим странам зарождали свои особые центры.
Основная часть Русской армии к этому времени выделяла новые и новые группы, которые разлетались по миру, вступали в связь с воинскими союзами и усиливали общую организацию в каждой стране.
Все такие центры объединены теперь одним Русским Обще-Воинским Союзом. Всеми руководит одна идея, все проникнуто одной организацией, но положение его в каждой стране совершенно автономно, форма его существования приспособлена к местным условиям, – и единству целого не грозит опасности.
Как в большом океанском корабле, его единый корпус перегорожен водонепроницаемыми перегородками, и снаряд, разбивший где-нибудь броневую сталь, не топит всего судна, так и теперь, если где-нибудь существование Союза стало бы невозможным, то уже нельзя потопить Русской армии.
Но на пути к достижению этой цели стояли преграды, которые, казалось, нельзя одолеть, и соблазны, которыми, казалось, нельзя не обольститься.
Преграды были в явном противодействии европейских государств, в недостатке необходимых средств, во враждебности и непонимании.
Соблазны были в попытках вовлечения армии в политическую борьбу, как внутри самой эмиграции, так и в тех международных конфликтах, которые то тут, то там вспыхивали по лицу послевоенной Европы.
Твердой волей преодолелись преграды. И не будь их, попади ядро Русской армии в тихую зыбь снисходительного благожелательства и добродушия, – кто знает, сохранилась бы ее героическая напряженность, ее жертвенная готовность, ее верность своим принципам и своим вождям? Под ударами судьбы закалялась ее воля; под тяжелым давлением извне создавалось то ощущение «локтя», которое так важно на поле битвы, ощущение, которое соединяло теперь простого солдата, рядового офицера, командира корпуса и Главнокомандующего.
Гонения в Галлиполи, на Лемносе, в Болгарии дали Русской армии еще новое приобретение: дали способность той эластичности, которой так чужда нормальная военная организация. «С нас могут снять внешние знаки принадлежности к Русской армии: скроем их в нашем сердце, – сказал генерал-лейтенант Миллер, приехавший в Болгарию вскоре после высылки генерала Кутепова, – из сердца нашего никто не может их вырвать». Закаленная в борьбе, армия могла теперь принимать те формы, которые не раздражали врагов и не «противоречили международному праву». Но для того, чтобы достичь этого и не потерять своего лица, надо было провести армию через полосу активной борьбы – и постепенно, шаг за шагом, переводить ее к новым формам.
Соблазн «зазываний» с разных сторон тоже был отбит: а соблазн этот был велик и опасен. Армия томилась в бездействии; «зазывающие» – они ведь сулили сделать ее активной.
Сулили ей действие те, которые соблазняли ее задорными словами «Свобода», «Равенство» и «Братство». За этими словами утверждения прав человека и гражданина слышался призыв освободиться от тяжелых уз подчинения – и рисовались возможности для новой борьбы, вместо прежней, как говорили они, – проигранной.
Сулили ей действие те, которые соблазняли ее дорогими словами «Вера», «Царь» и «Отечество». За красивыми буквами славянской вязи, которыми писались эти слова, как за узорчатой решеткой, виделись битвы во имя нового яркого лозунга, который принесет победы, тогда как старый, – говорили они, – давал только поражения.
Сулили ей действие те, кто пробовал положить русских офицеров на чашку весов в своем споре: турецкие «кемалисты» против греков, греки против кемалистов, болгарские «блокисты» против земледельцев, прирейнские немцы – против оккупирующих Рур французов, французы – против отстаивающих свою родную землю немцев. В смуте и междоусобии хотели уловить отдельных людей, нанять, как новых «ландскнехтов», для которых есть только нанявший их господин.
Армия прошла мимо этих соблазнов, не связывая себя ни с лицами, ни с партиями, ни с государствами. «Мы не наемники, а русские воины», – говорилось туркам и грекам. «Армия не вмешивается во внутренние дела», – давался приказ по Балканам. «Не должно быть „немецкой“ или „французской“ политики», – шло распоряжение тем, кто жил по обоим берегам Рейна. «Армия служит России, а не партии», – раздавался голос по всем странам, где живут русские люди.
И пройдя через все эти соблазны, свободная от соглашений, готовая идти со всеми, с кем ей по пути, строгой и незапятнанной, армия пришла к своему старому Верховному Вождю с тем же простым знаменем, на котором было написано одно слово «Отечество» и с тем же благородным сердцем, в котором пылало одно слово «Россия».
Оценена ли эта активная борьба внешним миром?
Пусть политики, делающие европейскую погоду на всемирных конференциях, не замечают ее. Но иногда и они не могут пройти мимо, сохраняя молчание. В дни, когда уезжал генерал Врангель из Константинополя, те верховные комиссары, главнокомандующие оккупационными корпусами, представители великих и малых держав, которые так недавно готовы были распылить Русскую армию и хотели видеть в лице ее вождя только «частного человека», чествовали его теперь, как Главнокомандующего армией, официальными прощальными банкетами и раутами. Это была не только дань уважения к лицу; это была дань уважения к той идее, которая возвысила это лицо. На прощальном банкете в российском посольстве наш посол А. А. Нератов сказал в своей приветственной речи: «Целые века мы с достоинством держали здесь русский флаг, опираясь на могучую силу, зная, что за нами стоит великое государство. Вы научили нас тому, что с таким же достоинством можно держать русский флаг и в обстановке бесправия и изгнания».
Оценена ли эта борьба русскими людьми за границей?
Левые группы продолжают то умышленно не замечать ее, то искажать, то с упорством повторять о «крахе белой идеологии». Но громадная часть эмиграции, правой по существу, поняла и эту борьбу, и ее значение. Борьба некоторых правых лидеров против беспартийного пути Русской армии не могла заслонить собою того чувства, которое питает широкая эмиграция к Русской армии. Русское беженство знает, что это – самое могучее организованное ядро русской эмиграции, что оно придает всей эмиграции особый смысл, особое государственное значение.