Я прочел об абсолютном слухе все, что о нем написано. За 130 лет, с 1860 по 1990 год, было опубликовано около сотни научных статей на эту тему. За 15 лет, прошедших с 1990 года, появилось еще столько же! Я заметил, что во всех экспериментах с абсолютным слухом испытуемые пользовались специальным словарем — названиями нот, которым владели только музыканты. Похоже, проверить абсолютный слух у немузыкантов не было никакой возможности. Или все-таки была?
Перри предложил выяснить, насколько легко способен называть высоту звуков обычный человек, ассоциируя их с произвольными названиями, такими как Фред или Этель. Мы решили использовать ноты фортепиано, камертона и всяких других инструментов (кроме казу, по очевидным причинам) и несколько камертонов, которые раздали людям без музыкального образования. Испытуемым предлагалось несколько раз в день в течение недели стучать камертоном по колену, подносить его к уху и пытаться запомнить звук. Половине людей мы сказали, что этот звук называется Фредом, а другой половине — что он называется Этель (в честь соседей Люси и Рикки из ситкома «Я люблю Люси»; кстати, забавно, что у них была фамилия Мерц, которая рифмуется с Герц, но об этом мы узнали лишь через несколько лет).
В каждой группе у половины людей камертон выдавал ноту до первой октавы, а у второй половины — ноту соль. Итак, мы их отпустили на неделю, потом забрали у них камертоны, а еще через неделю они снова пришли в лабораторию. Половину испытуемых попросили напеть «свою высоту звука», а другую половину — выбрать ее из трех нот, которые я сыграл на фортепиано. Подавляющее большинство испытуемых легко воспроизвели и распознали «свою» ноту. Это навело нас на мысль, что обычные люди могут запоминать ноты с произвольными названиями.
Мы задумались о том, какую роль играют названия в нашей памяти. Несмотря на то что курс закончился и я сдал итоговую работу, обнаруженный феномен нас по-настоящему заинтересовал. Роджер Шепард спросил, могут ли немузыканты запоминать высоту звука в песнях, даже если они не знают названий нот. Я рассказал ему об исследовании, которое проводила Андреа Халперн. Она попросила немузыкантов исполнить по памяти хорошо известные песенки, такие как «С днем рождения» и «Братец Жак», и проделала это еще раз спустя некоторое время. Она обнаружила, что, хотя разные люди поют в разных тональностях, каждый из них всегда исполняет песню в одной и той же тональности. Это наводит на мысль, что высота звука в песнях закодирована в долговременной памяти.
Скептики предположили, что результаты можно объяснить памятью о высоте тона, которую испытуемые воспроизводили, опираясь на мышечную память голосовых связок, поэтому и повторили ту же высоту звука. Но более раннее исследование Уорда и его коллеги Эда Бёрнса из Вашингтонского университета показало, что одной мышечной памяти недостаточно. Ученые попросили вокалистов с музыкальным образованием и абсолютным слухом прочитать партитуру с листа. Говоря иными словами, испытуемые воспринимали музыку, которую никогда не слышали, только зрительно, и им нужно было исполнить партию, опираясь на свой абсолютный слух и умение читать ноты. Это ведь именно то, что у них обычно хорошо получается. Профессиональные вокалисты способны прочитать партию с листа, если сыграть им первую ноту. Однако только те из них, у кого есть абсолютный слух, могут попасть в нужную тональность без аккомпанемента, глядя лишь на бумагу. Это происходит потому, что у них имеется некий внутренний ориентир, или память о высоте звука, связанная с названиями нот, — вот что такое абсолютный слух. Так вот, Уорд и Бёрнс надели на вокалистов, обладающих абсолютным слухом, наушники, в которых звучал ужасный шум, так что те не могли услышать собственного голоса, им пришлось полагаться лишь на мышечную память. Удивительное открытие заключалось в том, что мышечная память сработала не очень хорошо. В среднем вокалисты исполняли ноту в пределах трети октавы от той, которая была правильной.
Мы уже знали, что немузыканты каждый раз поют примерно одинаково. Но нам хотелось развить эту идею: насколько точно среднестатистический человек запоминает музыку? Халперн выбрала хорошо известные песни, у которых нет единственно верной тональности, — каждый раз, когда мы исполняем «С днем рождения», мы поем ее по-разному. Первый, кто запевает, начинает с той ноты, с какой ему удобно, а остальные подхватывают. Народные и праздничные песни исполняют так часто и так много людей, что у них нет объективно правильной тональности. Нет и записанного стандарта, который можно было бы считать эталоном такого рода песен. На жаргоне моей профессиональной области мы бы сказали, что у них нет единой канонической версии.
С поп- и рок-музыкой все как раз наоборот. У песен The Rolling Stones, The Police, Eagles и Билли Джоэла есть каноническая версия. В большинстве случаев существует одна стандартная запись — она и есть та единственная версия, которую всю свою жизнь слышало большинство людей (за исключением отдельных исполнений этой песни каким-нибудь кавер-бэндом в баре или самой группой на концерте). Мы, наверное, слышали такие песни столько же раз, сколько и «Deck the Halls» («Зал украсьте»). Но всегда, когда мы слышим, например, «U Can’t Touch This» («Это нельзя потрогать») в исполнении MC Hammer или «New Year’s Day» («Новый год») группы U2, они звучат в одной и той же тональности. Трудно вспомнить версию, отличную от канонической. Может быть, после тысячи прослушиваний высота звука в песне все-таки кодируется в памяти?
Чтобы это изучить, я воспользовался методом Халперн и просто попросил людей исполнить их любимые песни. Из эксперимента Уорда и Бёрнса я узнал, что для попадания в нужную тональность недостаточно одной мышечной памяти. Чтобы воспроизвести песню правильно, у испытуемых в памяти должны быть запечатлены четкие, твердые отпечатки высоты звука. Я набрал 40 немузыкантов со всего кампуса, попросил их прийти в лабораторию и спеть свою любимую песню по памяти. Я исключил те композиции, которые существуют в нескольких версиях, и те, которые записывались больше одного раза, то есть могли существовать где-то в мире более чем в одной тональности. Остались только песни, у которых единственная известная запись является стандартом, или эталоном, например «Time and Tide» («Время не ждет») Баси, «Opposites Attract» («Противоположности притягиваются») Полы Абдул — это ведь был 1990 год — и такие песни, как «Like a Virgin» («Словно девственница») Мадонны и «New York State of Mind» («Нью-Йорк — состояние души») Билли Джоэла.
Я набирал испытуемых по объявлению, в котором шла речь о некоем неопределенном «эксперименте с памятью». Испытуемые получали по пять долларов за десять минут участия (обычно именно так когнитивные психологи и набирают участников для своих исследований, развешивая объявления по всему кампусу; за томографию мозга мы платим больше — около 50 долларов — просто потому, что находиться в тесном шумном сканере несколько неприятно). Узнав подробности эксперимента, многие испытуемые громко возмущались. Они не были вокалистами, не попадали в ноты и боялись этим испортить мне исследование. Однако я уговорил их все-таки попробовать. Результаты оказались удивительными. Испытуемые в основном попадали точно в ноту или очень близко в тех песнях, которые выбрали. Я попросил их спеть еще по одной песне, и все повторилось.
Это убедительно доказывало, что у людей в памяти хранится информация об абсолютной высоте звука и что в ней содержится не только абстрактный, обобщенный образ песни, но и детали конкретного ее исполнения. Помимо попадания в ноты, испытуемые воспроизводили и другие нюансы оригинального исполнения. Они часто повторяли приемы и манеру вокалистов, например воспроизводили пронзительное «хи-и-и» Майкла Джексона в «Billie Jean» («Билли Джин») или восторженное «Хей!» Мадонны в песне «Like a Virgin», синкопу Карен Карпентер в «Top of the World» («Вершина мира») и скрипучий голос Брюса Спрингстина на первом слове в песне «Born in the U. S. A.» («Родился в США»). Я записал кассету, где на одном канале стереосигнала было пение испытуемых, а на другом — оригинальный трек. Звучало это так, как будто люди подпевают песне. Но мы не включали им запись — они подпевали лишь тому, что звучало у них в памяти, и сохраненный там образ оказался удивительно точным.
Мы с Перри также обнаружили, что большинство испытуемых придерживаются правильного темпа. Мы проверили, не поют ли они все песни в одном и том же темпе, — такой результат означал бы, что у них в памяти просто закодирован какой-то один распространенный темп. Но это оказалось не так — диапазон был достаточно широк. Кроме того, в собственных субъективных отчетах об эксперименте испытуемые говорили, что они «подпевали образу» или «как будто записывались в студии» у себя в голове. Как это соотносится с результатами нейробиологических исследований?
Я тогда уже учился в аспирантуре вместе с Майком Познером и Дугом Хинцманом. Познер, всегда скрупулезно относившийся к убедительности нейробиологических выводов, рассказал мне о новейшей работе Петра Джанаты. Петр тогда как раз закончил исследование, где наблюдал за мозговыми волнами людей во время прослушивания музыки и во время ее мысленного представления. Он использовал электроэнцефалограмму, располагая датчики, которые измеряют электрическую активность мозга, по всей поверхности головы испытуемых. И Петр, и я вслед за ним удивились, увидев, что, судя по полученным данным, почти невозможно определить, слушают люди музыку на самом деле или просто ее представляют. Структура мозговой активности оказалась практически идентичной. Это наводит на мысль, что для запоминания и восприятия музыки люди используют одни и те же области мозга.
Но что именно это значит? Когда мы что-то воспринимаем, определенная структура нейронов срабатывает определенным образом в ответ на определенный стимул. И аромат розы, и запах тухлых яиц задействуют обонятельную систему, однако сети нейронов задействуются разные. Вы же помните, что нейроны могут соединяться друг с другом миллионами различных способов? Одна конфигурация группы обонятельных нейронов может подать сигнал «роза», а другая — «тухлые яйца». Система усложняется еще и тем, что одни и те же нейроны имеют разные настройки, связанные с различными событиями во внешнем мире. Таким образом, акт восприятия предполагает, что группа взаимосвязанных нейронов активируется определенным образом, создавая у нас внутреннее представление об объекте внешнего мира. А воспоминание может задействовать ту же самую группу нейронов, которая сработала при восприятии, и точно так же формировать мысленный образ. Разрозненные нейроны, задействованные при восприятии, снова объединяются в одну группу и собираются тем же составом, несмотря на различное местоположение.