Четвертая сторона квадрата, прямо напротив судейского президиума состояла из прокурорско-государственного стола. Такого же длинного, как и у Вершителя Судеб. За ним, по обе стороны прохода, начинался мрачный партер – деревянные скамейки для зрителей. Все на редкость солидно и торжественно.
При появлении дедушки-судьи, одетого в киношную черную мантию, все поднялись. При этом три тополя на Плющихе невольно потрясли цепями и наручниками.
Как и положено, первой выступила прокурорша, смачно обвинив нас во всех смертных грехах. Особенно досталось мне, Идолищу Поганому, заточившему в гадскую кабалу воронежских красных девиц. Ей поддакивала и травила страшилку блондинка «с яйцами» – мужеподобная фэбээровка Дэбра Ватс.
Как только я увидел благожелательное покачивание судейской головы-метронома в такт нелепым обвинительным тирадам, мне стало страшно. По-настоящему. Иллюзии развеялись окончательно. Китайский болванчик посылал нам совершенно четкий мессидж – «на нары, бля, на нары, бля, на нары…»
Легкое тявканье щенка-адвоката («мои подзащитные не убегут: у них забрали все документы, у них здесь дочка, у них здесь собственность) не шло ни в какое сравнение с хриплым лаем правоохранительных овчарок («коварные и жестокие преступники, связаны с русской мафией, скроются в России»). Не удивительно, что в освобождении под подписку о невыезде нам отказали.
Судейское решение благочестивого законника было окончательным и бесповоротным. Тюрьма на время следствия или домашний арест с освобождением под залог в один миллион долларов США. Для нас с Викой.
Пальчикову, как иностранному гражданину, «передышка» перед смертью не грозила.
Теперь я знал, что хотя бы ради этой поблажки мне стоило получить американское гражданство. Не говоря уже о невозможности депортации на родину после отбытия срока. Синекожая паспортина хлеба не просила…
Поскольку ридикюль с требуемым мульоном я забыл дома, новоявленным уголовникам не оставалось ничего другого, как остаться на ночлег в Нью-Джерси. Закованных в наручники и кандалы, нас вывели из зала через потайную дверку и через черный ход спустили вниз. В судебную КПЗ, набитую под завязку чернокожей преступной шушерой.
Оказавшись в страшном «обезьяннике», я отчаянно попытался привести в порядок убегавшие мысли. К тому же мне надо было вступить в контакт с сидевшей в соседней дамской клетке бывшей супружницей. Дабы скоординировать действия и выработать стратегию.
Хотя Вика сидела в загончике через стену, нормально поговорить у нас не получилось. Общению мешали звериные рыки соседей по камерам. У меня сложилось впечатление, что сидевшим рядом с нами американским хулиганам и хулиганкам кто-то вколол тройную дозу какого-то возбудителя. Нажравшись шпанских мух, бандерлоги во всю заигрывали с бандерлогшами. Причем – активно и очень вульгарно. Задавали скабрезные вопросы: «А что ты любишь делать во время секса?» Или приказывали: «Потряси сиськами». Или пытались выманить врачебную тайну: «А у тебя большой член?»
«В хорошей компании сидим», – жалобно подумали мы с Петром Ивановичем.
Повышенная сексуальность и бесстыдная половая распущенность объяснялись достаточно просто: двадцать сидельцев мужской КПЗ и примерно столько же из ее «женского отделения» были свезены в казематы суда из нескольких близлежащих тюрем. Навстречавшись вволюшку со своими обвинителями и судьями на верхних этажах федерального учреждения, преступный народ социализировался с представителями противоположного пола. В ожидании спецконвоя из маршальской службы. Через стенку, как соседи по клеткам в зоологическом саду. Пример абсолютного тюремного «безрыбья». По приезду к местам прописки, в родные окружные СИЗО Нью-Джерси, Нью-Йорка, Пенсильвании и Коннектикута, разбойники и разбойницы в первую очередь рассказывали соседям не про уголовные дела, а про ребят и девчат из подземного вивария.
…Около шести вечера в полутемном «обезьяннике» появились охранники в ультрамариновых одеждах «US Marshall Service»[553]. Представители самой гнусной службы охраны порядка. Злые, наглые, бесцеремонные и тупые роботы, запрограммированные своей «почетной» работой на надругательство над человеком. Апологеты унижения.
Меня вытолкали в длинный коридор, где уже лежали аккуратными кучками коровьих какашек темно-коричневые ржавые кандалы.
Арестанты замерли вдоль стены у холмиков с цепями.
– Всем повернуться! Не разговаривать! Расставить ноги! Руки над головой и на стенку! – раздался громкий приказ одного из вертухаев.
Я впервые в жизни оказался в знаменитой позе «звездочка». С того памятного и бесконечного дня мне приходилось стоять «лицом к стенке» неимоверное количество раз. Иногда по десять за сутки…
Наконец очередь дошла и до меня. Голова фельдфебеля, надевавшего на ноги новобранцу промасленные железные цепи, оказалась на уровне пятой точки. В этот момент у меня промелькнула шальная хулиганистая мысль: «Интересно, что произойдет, если кто-нибудь пукнет ему в лицо? То-то смеху будет!»
Вопрос «на засыпку» оказался на редкость навязчивым. Дело ясное – я в очередной раз подхватил «obsessive compulsive disorder»[554]. С того дня я каждый раз представлял сероводородные атаки во время индивидуальных обысков или при надевании кандалов…
Преступный элемент, скованный тремя цепями вдоль и поперек, был готов к отправке по темницам. В подземном гараже нас дожидались невзрачные автозаки – зарешеченные микроавтобусы на десять уркомест.
Совершенно неожиданно из соседних дверей вывели уголовных девчат. Включая бывшую жену и нынешнюю подельницу – мать моего ребенка.
Видеть закованную по рукам и ногам Вику (как, впрочем, и других женщин) было очень неприятно. Это выглядело противоестественно. «Все-таки преступная дорожка – занятие мужское», – мрачно пронеслось в голове. Однако, кроме меня, никто, кажется, по этому поводу не рефлексировал.
При виде друг друга самцы и самки затрясли оковами и задницами с передницами. Послышались эротические приветствия. Как перед случкой в мире животных.
Я по-чегеваровски поднял руки и тоже потряс цепями. Емельян Пугачев в чистом виде. Только без бороды лопатой.
Попытался улыбнуться. Получилось не очень.
Как ни странно, но мне показалось, что Вика держалась вполне жизнерадостно и стойко. Насколько это было вообще возможно.
Маршалы быстро распределили контингент по зэковозкам.
Слава богу, мы с младшей рабовладелицей попали в одну машину. Я сидел в третьем, последнем ряду. Она – вместе с двумя шухерными негритянками – в первом.
Появилась более-менее приватная возможность обсудить «грехи наши тяжкие». На непонятном для охраны и соседей великом и могучем.
Час езды на север штата в забытый белой цивилизацией городок Патерсон превратился в передвижной совет в Филях. Несмотря на полное эмоциональное изнасилование, жажду и непередаваемую словами усталость, наши возбужденные мозги пытались быстренько сварганить план защиты. Чем больше мы говорили, тем меньше понимали, за что нас «взяли». За исключением визовых нарушений – сплошное вранье, демагогия и подтасовка фактов. В общем, попали как кур во щи…
Хотя я и ощущал себя перманентным авантюристом и латентным головорезом, но все-таки не до такой степени. Всему есть предел.
Государство, однако, думало иначе.
…Белый тюремный вэн с тонированными зарешеченными окнами и вездесущим носатым орланом въехал в приемный покой моего первого острога.
Новоявленный изгой общества на глазах превращался в путешественника и литератора. Именно в тот момент я и дал себе слово, что напишу быль о своих жизненных мытарствах.
Дверь открылась.
Началась выгрузка живого товара. Чудо! Встречавшие нас местные дуболомы проявляли чудеса этикета и подавали руки вылезавшим из ландо зэкам. Как субтильным таинственным незнакомкам.
Ларчик открывался просто: в машине отсутствовала лестница. Если бы нас не поддерживали, мы бы в буквальном смысле этого слова бились бы головой о бетонный пол тюремного перрона.
Тройные кандалы (руки, ноги, пояс и вертикальная цепь-соединялка) прочно держали нас в позе эмбриона. В результате, самостоятельно мы могли передвигаться только мелкими гусиными шажками. На полусогнутых, как белолицые японские гейши.
«Пост сдал…» «Пост принял…»
Маршалы собрали оковы в пластиковые ящики и скрылись. Вертухаи приступили к известной тюремной процедуре «R and D», «Receiving and Discharge» – «погрузке и выгрузке» невольников.
Позже через это формальное действо я проходил великое множество раз.
Каждый выезд в суд, к прокурорам или на внетюремную встречу с адвокатом, сопровождался не только побудкой в четыре утра, но и сверкой личных данных (имя, адрес, дата рождения, номер социального страхования). Плюс – «пальчиками» и фотографированием. Все почему-то делалось по старинке: с доисторическими полароидами, бумажными «карточками заключенного» и несмываемой черной мастикой. Компьютеры активно использовались в федеральных тюрьмах, но не в забытой богом окружной каталажке. Богу – богово, кесарю-кесарево, а каталажке – каталажково…
Новичков выстроили в темном и мрачном коридоре. Женщин увели. Мы остались одни. В окружении местных надзирателей, одетых в совершенно умопомрачительную форму.
На Брайтоне такую бы назвали «шикарной» или «богатой».
Хотя в силу понятных причин мне было не до смеха, я все равно пытался запомнить детали. Чтобы было, что потом рассказать. Или вспомнить на старости лет.
Самое удивительное, что в некоторые моменты, несмотря на все старания, мои стопроцентно трезвые мозги периодически полностью вырубались. «Тут помню, а тут – не помню». Как отопление в частных домах Америки со своим зловредным терморегулятором. Бедненькому гипоталамусу (или что там отвечало за память в моей бедовой головушке) время от времени требовались перерывы на обед. Особенно – в следственном изоляторе.