Спасайся, кто может – на войне, как на войне…
…Сказать, что Бумбараш был с тараканами, – значит не сказать ничего. Как правильно заметил Серега-Капитан, «парень включил дурака и не хотел его выключать». Пытался оставаться темной лошадкой, напуская на себя какую-то толстовскую покорность и разговаривая с нами чуть ли не на «вы». Такой старинушка Лука, всепрощенец и непротивленец.
Бумбараш, его жена и дети жили на два дома и два континента. Причем жили припеваючи, катались как сыр в масле. Дома, квартиры, бассейны и прочая «дольче вита». В приступе великодушия (в первый месяц после переезда) Игорь предлагал Капитану стать капитаном на коммерческом корабле, который он специально купит «под Сережу».
Мне он говорил другое:
– Уеду в Москву, построю себе нормальный дом на Рублевке, буду наслаждаться жизнью. Благотворительностью займусь и пожертвованиями патриотическим движениям. Поднимать Россию с колен будем!
«Ну, мало ли чего не бывает. С кем судьба в тюряге только не сводит… Вот и познакомился с серьезным «наркобароном-миллионщиком…» – думал я поначалу.
…Через месячишко-другой форт-фиксовский хроникер был абсолютно ошарашен, узнав, что мой «богач» намывает полы в камере за своих соседей. Уборка – доллар.
На очень-очень тактичный и осторожный вопрос: «What`s going on?»[594], Игорь занервничал, загримасничал и завелся:
– Лева, ты ничего не понимаешь! Раньше я настолько сладко жил, что теперь на зоне просто обязан себя испытать. Чем хуже, тем лучше! Я и не стесняюсь, что иногда дежурю за других!
Объяснение меня, мягко сказать, насторожило, но все же было принято: «Мало ли, ну хочется человеку поиграть в Павку Корчагина. Мешать не буду, каждый сходит с ума по-своему. Хотя именно на нарах «подогрев» с улицы важен, как никогда в жизни. Понаблюдаю, что будет дальше…»
А дальше было хуже.
Из ларька денежный мешок возвращался с покупками всего долларов на двадцать (проклятые сетки сразу же выдавали, «кто живет богато»). Но самое примечательное, что новоявленный трудолюб пошел на самый грязный из всех возможных отхожих промыслов, отбирая последний кусок хлеба у голытьбы из Мексики. Игорь Свешников занялся мытьем сортиров и стиркой загаженного тюремного белья! За деньги. Чужих трусов, зассанных моими «чистоплотными» соседями. Опустился на дно острожной жизни…
После этого всяческие вопросы к «Ротшильду» у меня отпали. Хотя Бумбараш продолжал пыжиться и что-то из себя строить, мне лично он стал неинтересен.
Не за мюнхаузенизм (в конце концов, этим заболеванием страдали сотни уголовников Форта-Фикс), а за мировоззренческое тупоумие, которое он, ничтоже сумняшеся, прикрывал туповатым объяснением:
– Лева, но нас же так воспитали! Я, как все…
…Свешников, проживший в Америке лет двадцать, страстно ее возненавидел. До безумия. До плотно сжатых в злобе тоненьких губок.
Чувство проснулось внезапно, как в том старинном романсе о садовых хризантемах.
После известия о высылке в Россию.
Хотя у меня тоже открылись глаза на многие прежде незамечаемые события и явления, я прекрасно понимал, что нас в Штаты никто на аркане не тянул. Зачем так огульно поливать страну, которая тебе на двадцать лет дала приют по подделанной «еврейской линии», на тот момент выгодной?
Второй причиной всех своих бед Свешников считал мировое еврейство («коварные жиды заманили его в Америку»). Они же по всему миру творили всяческие мерзости и пакости. Совершали экономические и военные преступления. Строили подлянки всем и вся («особенно великому русскому народу»). Сочинили историю про Холокост, чтобы «пробить в ООН образование Израиля». Обнаглели в России настолько, что «наоткрывали» своих синагог и еврейских центров («сидите смирно, не высовывайтесь, тихо работайте»). И все в том же духе. Запредельном.
От русско-еврейских арестантов свои прогрессивные антисемитские взгляды Бумбараш тщательно скрывал. Наоборот, молчал в тряпочку и даже поддакивал. Хотя при этом кривился, как Дракула при виде чеснока. Сокровенным и наболевшим он делился с Капитаном, видя в нем «русского», то есть потенциального соратника-хоругвеносца, а также со мной, инженером человеческих душ.
Свешников не оставлял попыток переделать не до конца потерянного для великой России ренегата Трахтенберга:
– Лева, стране нужны такие люди, как ты! Что ты в Америке прозябаешь? Ты что, не можешь жить без своего отстойного Брайтона? Возвращайся! Ты же не дурак! У тебя же русская душа! Америка прогнила и трещит по всем швам… Лева, только в России ты станешь уважаемым человеком. Настоящим писателем. Смотри, как ты наезжаешь на этих долбаных америкосов! Молодец! Давай, Лева, давай! В Москве зажигать будем!
Зашоренный русофил явно не понимал одной простой вещи: как еврей, я имел абсолютное право рассказывать анекдоты про Сару и Абрама. Как зэк, я имел право издеваться над перегибами в судопроизводстве, органах юстиции и пенитенциарной системе в целом. Как иммигрант – веселиться над нелепостями Брайтона. Взгляд изнутри в чистом виде, без всестороннего и огульного очернительства.
Мне всегда казалось, что я умею соблюдать баланс и отделять зерна от плевел. Ценил лучшее как в Америке, так и на родине. Гордился достижениями обеих стран. Переживал в случае осечек.
В отличие от многих. В том числе – от вновь поступившего контингента.
…Следующие несколько дней после переезда прошли в бытовых хлопотах и бесконечных «терках». Русские сидельцы активно общались между собой и пытались понять «ху из ху». Мы все подустали от одних и тех же физиономий, и поэтому новые лица с новыми (или подзабытыми) историями воспринимались на ура. Заводились знакомства, проверялись прошлые симпатии-антипатии, выяснялись отношения, подписывались сепаратные сделки, проверялись документы на предмет неблагонадежности. Все, как в детских играх возле песочницы: «Если ты будешь дружить с Наташкой (Васькой, Абрашкой, Саидкой и т. п.), то я с тобой играть не буду». Что-то в этом роде. Продолжение мужских игр на свежем воздухе.
Поначалу после ужина значительно распухшее в размерах русское землячество собиралось на сходки-толковища. Прямо рядом с «джимом» и неподалеку от аналогичного орлятского круга из местных итальяшек. Две мафии, одна судьба. Либерте, элигате, фратерните[595].
Со стороны наша «терка» выглядела достаточно дружным собранием. Особенно когда по компаунду разносились озорной смех и шутки на непонятном для окружающих русском языке. Бойцы вспоминали минувшие дни: московские, киевские, воронежские, одесские, минские, днепропетровские. Не говоря уж об объединяющих: нью-йоркских и американских.
Через какое-то время русскоговорящее форт-фиксовское вече самораспустилось. В отличие от прочих национальных меньшинств зоны мы не могли найти общий язык. Вместо стаи мы разбились на двойки-тройки-четверки. И только в очень-очень редкие дни русские узники переставали дуться друг на друга и заключали временное перемирие, как в древности – на олимпийские игры.
В дни еврейских праздников.
Глава 44Шолом, педофилы!
Вообще-то в американской тюрьме быть евреем было выгодно.
Как я хвастался перед завистниками из соседей-иноверцев: «It pays to be Jewish»[596]. Переиначивал на свой сионистский лад знаменитый рекламный слоган кредитной карты «It pays to Discover»[597].
На самом деле новое – это хорошо забытое старое. Никаких неожиданностей.
Поскольку я безостановочно «чистил себя» под мировой тюремной литературой, том старины Достоевского с «Записками из мертвого дома» лежал в моем металлическом шифоньере на почетном месте. Рядом с другими любимыми авторами – духоукреплятелями, духовеселителями и духоподнимателями. Я постоянно сравнивал сибирский острог XIX века с американской тюрьмой XXI-го. Даже тогда и несмотря на постыдный государственный антисемитизм Российской империи (процентная норма, черта оседлости и пр.), жизнь заключенных иудеев отличалась относительным комфортом и свободой. От-но-си-тель-ным.
Обратимся к первоисточнику, как и учили в школе: «Городские власти не оставляли Исай Фомича Бумштейна своим знакомством и покровительством. По субботам он ходил под конвоем в свою городскую молельню (что дозволялось нашими законами) и жил совершенно припеваючи. Кажется, он ничуть не сожалел, что попал в каторгу. С нетерпением, впрочем, ожидая выжить свой двенадцатилетний срок, чтобы «зениться».
Как и «жидка» из романа Федора Михайловича, так и нас, бедовую «джуиш комьюнити»[598] Форта-Фикс не забывали добрые люди. В первую очередь – сказочные гномы, бородатые хасиды-хабадники.
Тени забытых предков.
Заключенных иудеев в тюрьмах США опекали две общенациональные религиозно-правозащитные организации из Нью-Йорка. «Reaching out» во главе с ребе Голдштейном, и «Aleph Institute» под предводительством раввина Кацнельсона.
Как и положено нормальным еврейским благотворительным заведениям, обе конторы дружно друг друга не любили, ревновали к предмету опеки, а также постоянно выясняли отношения.
Кто из них лучше?
Какой из атаманов самый главный?
Чьи матери терезы самые терезистые?
Я лично уважал и тех и других, беззастенчиво пользуясь услугами обеих. Как и положено настоящему еврею – состоял в тайной сепаратисткой переписке и являлся беспринципным слугой двух господ.
В условиях конкуренции выигрывал потребитель, включая и специфическую духовную сферу. Истина, нашедшая свое подтверждение даже в суровых условиях капиталистического узилища.
«Reaching Out» – понятие, плохо переводимое на русский язык герундием от глагола «дотягиваться», выпускал ежемесячный десятистраничный боевой листок с одноименным названием. Малотиражку получали все заинтересованные лица, а также чиновники Министерства юстиции и все осужденные жидовцы США.