Через полгода с начала отсидки русскоязычный этнограф-беллетрист подвизался в роли англоязычного собкора из Форта-Фикс. Мои корреспонденции публиковались под нехитрым псевдонимом «L.T.». Попробуй – догадайся, кто это. Невыполнимая задачка для специалистов сыска.
Благодетели из «Ричинг-аут» меня уважали и любили. Иногда даже опускали забрала и вставали на мою защиту, когда з/к № 24972-050 в очередной раз отправили на перевоспитание в «дырку». За ненавистное администрацией литературное творчество и публикацию тюремных фотографий в прессе и в Интернете.
В таких случаях в первый же день «административной изоляции» я отсылал срочную депешу в бруклинский район Краун-Хайтс, где располагалась штаб-квартира могущественных хасидов. Этот адрес мне пришлось выучить наизусть: 383 Kingston Ave., Brooklyn, NY 11234.
Раввин Голдштейн, которого я почему-то представлял в виде самого Любавического ребе, немедленно бросался в бой на защиту «свободы слова» и «прав человека». Нажимал на какие-то кнопки и рычажки в Вашингтоне. Требовал, возмущался, угрожал. В результате в мой скорбный карцерный дортуар доставляли Пятикнижие Моисеево, мацу и виноградный сок вместо вина для встречи субботы. Еще через пару-тройку недель «диссидента» выпускали без штрафных санкций, но и без объяснений.
«Расследование», заменявшее наказание, являлось обычной практикой местных графов банкендорфов. Придраться не к чему…
Конкуренты ребе Гольдштейна, еврейский институт «Алеф» был побогаче и брал другим. Подарками к праздникам. Для зэков и их «мишпухи»[599] на свободе.
Дароподношения делились на пищу телесную и пищу духовную. По моим наблюдениям, фортфиксовцы однозначно предпочитали первое – какие-никакие еврейские «деликатесcен». Например, треугольные пирожки «хументашн» на Пурим, фаршированную рыбу на Песах или золотые шоколадные медальки на Хануку («ханука гелт»).
Пища духовная выражалась в лице экзотических эмиссаров от ХАБАДа – молодых, но уже бородатых студентов еврейской духовной академии из Нью-Йорка, будущих служителей культа из университета «Ешива Юниверсити».
На самом деле религиозные волонтеры «с воли» имелись не только у нас, но и у братьев-христиан. Если не считать негритянского женского хора на прошлое Рождество, протестантские добровольцы выглядели расплывшимися бесполыми тушками с гитарами в руках. Улыбающимися тетьками в тянучках и кроссовках или дядьками в аккуратненьких брючках с заправленными в них отглаженными до хруста рубашечками. Приветствовавшими всех наших местных байстрюков всепрощающим «God Bless You».
Я никогда не знал, что в таких случаях надо отвечать. Поэтому на минуту застывал, загадочно улыбался, складывал руки в районе «маячка привлекательности» и умиленно благодарил: «Thank you».
Наши еврейцы-добровольцы выглядели на порядок живописнее. Я бы сказал – эпатажнее, эксцентричнее и экстравагантнее. Особенно с учетом специфики заведения, которое они окучивали своей любовью. Черные шляпы, черные костюмы, черные лапсердаки до пят. Плюс бороды, пейсы, носы с большой буквы, шаркающая мелкая походка и обязательные очки. Всеобщее внимание было обеспечено на все сто двадцать процентов.
Иногда еврейская волонтерская тройка выглядела совершенно запредельно. На весенний праздник Пурим, предписывающий иудеям бухать и веселиться, наши добрые наставники приходили разнаряженными. Как и положено ортодоксальным и не очень ортодоксальным евреям. Так они и шли свои двести десять шагов от центральной проходной до «религиозного отдела» в сопровождении капеллана и охраны.
Эмиссары были одеты в костюмы ярмарочных скоморохов – разноцветные рубахи в крупный белый горох, огромных размеров красные галстуки-бабочки, с клоунскими носами на резинке. На головах будущих раввинов красовались невероятных фасонов шляпы с бубенчиками и какими-то детскими прибамбасами-погремушками.
Хасиды стремились нам понравиться. И надо отдать им должное, они-таки, да, производили на нас впечатление. На меня так уж точно.
Каюсь, но во время особо заунывных служб, я исподтишка рассматривал молодых раввинов с близкого расстояния. Пытался разобраться, как они «дошли до жизни такой». Кто у них родители, где живут, с кем дружат, как отдыхают и даже (ужас, ужас, ужас) занимаются ли они сексом?
Дальше и того хуже.
Мое больное воображение мысленно переодевало (еще раз – ужас, ужас, ужас) богобоязненных ешиботников[600] в цивильные и модные одежды от Версаче, Гуччи и прочее. Заодно с их молодых лиц сбривались вторичные половые признаки и безжалостной рукой отрезались закрученные вокруг ушей или свисающие колечками пейсы.
Менялась и среда обитания. Вместо божьего храма – бесшабашная дискотека со слегка поддатыми русскими девчонками – студентками из России, приехавшими в Штаты по программе «work and travel»[601].
Совершив все необходимые рокировки, я приходил к абсолютно четкому выводу: навещавшие нас юные раввины выглядели в точности так же, как среднестатистические «русские» американцы с Брайтон-Бич или любого другого района Нью-Йорка.
И наоборот.
Абсолютно тот же взгляд печальных глаз, те же черты лица, та же комплекция. От перестановки мест слагаемых сумма не меняется. Просто злой волшебник превратил прекрасных лебедей в гадких утят.
Шутка.
На самом деле я сильно уважал навещавшую нас хасидскую молодежь. Уезжавшую от семей и насиженных синагожек в далекую тьмутаракань Форта-Фикс, в весьма сомнительную компанию слаборелигиозных антиобщественных элементов, которых они пытались наставить на путь истинный. Или хотя бы вывести на разговор по душам.
Альтруистичные эмиссары настойчиво выполняли духовные заветы своего мессии – Любавичского ребе и Короля Мошиаха Менахема Менделя Шнеерсона, чью усыпальницу в Квинсе я навестил за два дня до ухода в тюрьму.
Главный хасидский хасид завещал своим последователям по всему миру дотягиваться до каждого еврейского узника и не оставлять их в беде. «Никто не забыт и ничто не забыто!»
Мудрый седовласый старец в такой же широкополой черной шляпе, как и у наших великодушных визитеров, смотрел на меня с двери моего металлического шифоньера. Добрый дедушка продолжал учить меня уму-разуму: «Лева, я тебе завидую! Когда человек проходит через испытания, он поднимается на высочайшую духовную ступень. У меня не было такой проверки, как у тебя, и именно поэтому я тебе завидую. Это тяжелый путь, но я уверен, что ты найдешь силы, чтобы выдержать все испытания».
Слова ребе могли встряхнуть любого, тем более такого религиозного слабака, как Лева Трахтенберг. Чего уж там говорить о более-менее правоверных и более-менее целеустремленных иудеях?
Миссионеры из «Алефа» были типичными представителями движения хасидизм. Уроженцы Российской империи и основоположники жизнерадостного учения ребе Исраэль Баал-Шем-Тов и ребе Шнеер-Залман наставляли: «Все в мире управляется божественным провидением. Случайностей не бывает. Все происходит с определенной целью, которую мы не всегда сразу видим».
Установки еврейских авторитетов совпадали с моей моделью жизнеустройства. Хасиды думали, как я, а я думал, как хасиды… Среди прочих молитв, распеваемых нами по пятницам в «Jewish Room»[602], я выделял один из самых жизнеутверждающих псалмов Давида. «… Господь – пастырь мой! Ни в чем не будет у меня недостатка! На роскошных лугах даст мне отдохнуть, будет приводить меня к спокойным водам… Душу мою успокоит он… Даже если буду я проходить ущельем в могильной тьме, не устрашусь зла, ибо ты со мной! Накроешь ты предо мною стол на виду у врагов моих; умаслишь голову мою елеем; полной будет чаша моя. Пусть лишь любовь и добро сопровождают меня во все дни жизни моей!..»
А еще мне ну очень сильно нравилось восхваление «Амида». Там и про нас, зэков, словечко замолвили: «Благословен ты, Господь, Бог наш и Бог отцов наших, Бог Авраама, Бог Ицхака и Бог Яакова. Бог великий, могучий и грозный, питающий по доброте своей живых, по великому милосердию возвращающих мертвых к жизни, поддерживающий падающих, исцеляющий больных и ОСВОБОЖДАЮЩИЙ УЗНИКОВ… Кто подобен тебе, Всесильный?!»
Или вот эта молитва. Прикладная и очень полезная: «Не бойся внезапно возникшей угрозы, прихода злодеев, несущих гибель! Готовьте заговоры – они будут сорваны! Сговаривайтесь между собой – ничего у вас не выйдет. Ведь с нами Бог!»
Очень жалко, что я этого не знал, когда горевал и кручинился тысячу и одну ночь домашнего ареста. Не занимался бы фигней и не боролся понапрасну с ветряными мельницами.
Хорошая мысля приходит опосля…
Тем не менее за годы заключения я так и не смог превратиться в верующего человека. До праведного образа жизни (или хотя бы мыслей) мне, ультра-ультра-ультрареформированному иудею, было ох как далеко… К тому же я не был обрезан, да и мама у меня была наполовину русской, что тоже не совсем кошерно. Толерантен к прочим религиям (и не только к религиям). Принимал Новый Завет и Джисуса Крайста. Бывший комсомолец получил «пятерку» по научному атеизму. Критичен не по делу. И вообще в моем шкафу прятался не один, а целое скопище разновеликих скелетов. Минимум – по одному на каждую букву алфавита. «А» – авантюрный (раз и навсегда); «Б» – болтливый (сами видите); «В» – взвинченный от жизни такой; «Г» – гордый (несмотря на все); «Д» – дрянной (в глазах общества)…
И так далее, и тому подобное…
Хотя я и был агностиком, но все равно – тянущимся к свету. К тому же, из всех «русских» сидельцев только я один и ходил в тюремную синагогу каждый Божий шабес[603]. Как чрезвычайный и полномочный посол русскоговорящей общины. На свободе о таком фанатизме мне и не мечталось. До тюрьмы в иудейских «субботниках» я не участвовал. Только читал. У Шолом-Алейхема, Менделе Мойхер Сфорима, Исаака Лейбуша Переца. Это то, что очень редко издавалось в Союзе. А здесь, за океаном – у Айзика Башевица – Зингера, Хаима Потока, Амоса Оза, Леона Уриса. И прочая, и прочая, и прочая.