Узнав, что я собираюсь писать про «дом свиданий», Максим Гламурный, в девичестве Жмеринский, поведал мне удивительную историю. Совершенно однозначно достойную моего озорного пера.
Как уже было замечено, Mr. Zmerinsky психовал и раздражался на охрану по поводу и без. Превращался из харизматика в маразматика. Немножечко «too much»[642], все-таки тюрьма есть тюрьма, понимать надо…
Как-то раз, когда его в очередной раз достал какой-то особо придирчивый надзиратель в «визитинг руме», Максим решил над ним подшутить. Не нарушая при этом правила зэковского поведения. Все в рамках закона: the must[643].
На следующей неделе мой товарищ в очередной раз оправдал свою форт-фиксовскую кличку. К осмотру половых достопримечательностей он подготовился заранее. Сделал себе в «том самом месте» интимный дизайн! Причем Гламурный потрудился на славу – по его рассказам, он выстриг и выбрил себе что-то наподобие рождественской елочки.
Результат кропотливой трехчасовой работы привел зольдатена в состояние шока. Он онемел и не знал, что сказать, продолжая пялиться на нагло улыбающегося модного пацана.
Именно ради этой немой сцены вся бодяга и затевалась…
Макс и я, не сговариваясь, сошлись во мнении, что, кроме такой творческой личности, как он, на такой подвиг в Форте-Фикс не был способен никто. К тому же цель была достигнута – любопытный и не по делу разговорчивый мент замолкал при виде Гламурного и прогонял его через раздевалку в течение минуты. Обычный досмотр занимал минут пять.
Самое удивительное, что меры предосторожности часто не срабатывали. Я собственными глазами видел бесшабашных наркодилеров, незаметно засовывавших упаковку-гильзочку с «марафетом» себе в задницу. Причем, думаю что глубоко. Прямо во время визита, под присмотром видеокамер. Зажав для прикрытия в другой руке бутылку с пепси-колой или 1000-калориевую глазированную булочку honey bun[644].
…Через полгода с начала моей отсидки Федеральное бюро по тюрьмам ввело выборочные обыски особо подозрительных посетителей зоны. Визитеров то есть. Помимо обычного прохождения через аэропортовский металлоискатель и экспресс-теста на следы наркотиков на теле и одежде.
Все равно контрабанда через visiting room не прекращалась – фартовые буревестники не боялись ни хрена…
…«Комната для свиданий» напоминала небольшого размера зал ожидания, какой-то богом забытой железнодорожной станции. Остановка поезда – платформа «Форт-фиксовка».
Зэки и их гости сидели на синих пластиковых стульях, соединенных между собой в 25-местные конструкции – ДНК. Пять рядов в затылок друг другу просматривались вдоль и поперек с двух наблюдательных пунктов. Открытого, на возвышении, прямо перед «зрителями» и закрытого – в ЦУПе, куда сводились видеорепортажи со всей зоны.
Через 15 минут общения в положении «равнение налево» у меня затекала шея и мы с гостями пересаживались. Происходила ракировка с «равнением направо».
Вставать не по делу или ходить между рядами запрещалось. Даже поход в спецсортир для заключенных совершался по команде раз в полтора часа. А само мочеиспускание проходило в компании с одним из дуболомов-вуаеристов.
Несмотря на строгости и неудобства, я любил приезды семьи и друзей. Хотя и уставал как собака после каждого «визита». Будто разгружал вагоны.
Покидая «визитинг рум», я долго не мог прийти в себя и понять «где я, что я, с кем я». Через такое же состояние эмоционального вакуума проходили почти все. Поэтому многие зэки совершенно осознанно просили своих «визитеров» не спешить со следующим свиданием… Парадоксально, но тут Ильич был прав – лучше меньше, да лучше.
Проговорив non-stop обо всем на свете, а также узнав от друзей последние сплетни-новости-слухи, можно было, наконец, расслабиться. На людей посмотреть, себя показать. Переморгнуться с товарищем в восьми стульях от тебя. Полушепотом представить своих «визитеров».
Как в театре мимики и жеста – снять воображаемую шляпу, почтительно склонить голову, осчастливить благородной улыбкой. А по пути в туалет – незаметно пожать руку: «Nice to meet you»[645].
Целоваться-обниматься во время свиданий категорически запрещалось. Только при встречах-проводах. Нарушители правил немедленно изгонялись, а в случае особой сексуально-дружеской активности – переправлялись под охраной в соседний «лейтенантский офис». Сначала на разборки полетов, потом – на месячишко в карцер.
Поэтому ученые сидельцы старались соблюдать приличия и наступали на горло собственной похоти.
Зэки не были бы зэками, если бы и здесь не придумали обходной маневр. «The way out».[646] Как получить самое настоящее сексуальное удовлетворение. Незаметно для соседей и охраны. С семяизвержением!
Озверевшая от онанизма и воздержания разноцветная братва решила проблему на редкость изобретательно. В то же время – очень просто, что только подчеркивало ее гениальность.
В кармане форменных брюк особо повышенного размера делалась широкая дырка, куда легко проскальзывала рука дамы сердца. С пульта охраны подробности акта-невидимки не просматривались, соглядатаям мешали впереди сидящие «зрители». Мастурбаторша – «хэнд джобщица»[647] сидела в полуобороте на соседнем с зэком стуле и прикрывала собой один из флангов. Реципиент слегка поворачивался к благодетельнице другим боком, образуя какое-то подобие «интима». И по возможности старался не стонать… Через несколько минут (если не секунд) все заканчивалось в самом прямом смысле этого слова. With happy ending[648]. Конец – делу венец!
Кстати, для незнающих. Русское слово «кончать» в смысле «эякулировать» переводилось на английский очень популярным жаргонизмом «to cum». Совсем не «to finish», как думали многие.
За годы жизни в иммиграции я понаслушался множество веселых историй.
Во время самых первых русско-американских соитий «наши» стонали с непонятной для их партнеров или партнерш «калькой». Вместо «I am cuming» с сахарных уст срывалось «I am finishing». Что и вызывало заслуженное удивление у граждан США.
Кстати, очень рекомендую этот пример студентам языковых вузов по предмету English Phraseology[649]…
…Однако вернемся в Форт-Фикс.
Если говорить серьезно, зэки тосковали не только по физической близости. Не менее важным условием «нормальной отсидки» являлась моральная поддержка любимого человека. Не родственников, не друзей, не детей, не соседей с сослуживцами, а именно партнера. Верной жены, подруги, невесты, «беби-мамы» в случае мейнстрима или верного бойфренда в случае «варианта нормы».
Наблюдая за своими соседями по кунсткамере, время от времени я становился свидетелем настоящих извержений человеческих вулканов. После телефонного разговора, свидания или какого-нибудь письмеца, когда бедолага узнавал что-то «нехорошее» из вольной жизни «mon cher ami»[650]. Некоторые вскрывали вены…
Вечная тема в мировой тюремной литературе и фольклоре. Лучше чем в знаменитом «Окурочке» Юза Алешковского и не скажешь. Боль без конца и без края – измена любимого человека. Особенно за колючей проволокой:
«С кем ты, падла, любовь свою крутишь?
С кем дымишь сигаретой одной?!
Ты ж во Внукове сдуру билета не купишь,
Чтобы хоть пролететь надо мной…»
Снимаю в почтении шляпу. На полном серьезе, между прочим…
…На самом деле многолетнюю разлуку и испытание на «лебединую верность» было выдержать совсем не просто. Ни женам, ни уж тем более герлфрендшам. Не говоря уж о всеядных «веселых» бойфрендах. На пенелопско-декабристские подвиги были способны лишь единицы.
Единицы.
Е-ди-ни-цы.
Изучив десятки «лав сториз»[651] и невольно наблюдая стабильное сокращение числа переписок-перезвонок (прямо пропорциональное длительности срока), я пришел к собственному выводу: если возлюбленная вызывала у зэка сомнение типа «любит – не любит» («изменяет – не изменяет»), то ее немедленно надо было бросать! Прерывать всяческие отношения! Посылать куда подальше! Не думать! Переболеть! Вычеркнуть из памяти!
Тюремное заключение и ограничение свободы само по себе являлось тяжелейшим эмоциональным и физическим стрессом. Американскими горками с перепадами настроения, когда абсолютно не знаешь, что произойдет в следующий момент. В таком состоянии нагружать себя дополнительными раздражителями и самоубийственной ревностью («Где она сейчас? Почему не отвечает на звонки? Почему пошла в бар? А что там за голоса? Почему она смеется?») арестант просто не имел права!
Находясь «за решеткой в темнице сырой», зэк практически ни на что не мог повлиять. На время заключения его поезд уходил. Если его любили, то любили. В таком наиредчайшем случае зэковская партнерша на свободе проходила все испытания вместе c ним. Как у Симонова: «Жди меня, и я вернусь. Только очень жди!» И далее, в самом конце стихотворения: «Как я выжил, будем знать только мы с тобой. Просто ты умела ждать, как никто другой!»
К сожалению, проверку «на вшивость» – испытание арестом, следствием и тюрьмой – не выдерживало большинство дам сердца и друзей-товарищей. Даже небольшие сроки показывали «who is who» и расставляли те самые пресловутые точки над «i».
Я искренне считал, что нам крупно повезло.
Моя записная книжка тоже прошла тройную очистку. Меня больше не окружала неискренняя человеческая шелупонь. Со мной до самого конца остались только настоящие человеки. Не подделки, не лицемеры, не прихлебатели и не рыбы-прилипалы.
Еще раз – «все, что ни делается – все к лучшему». Золотое Правило Жизни.