Мы платили им почти тем же…
…Старина Федор Михалыч говорил о другом.
Описывая сибирский острог XIX века, классик посвятил российским тюремным медработникам пятую часть своего романа. Мне сравнивать было не с чем – на родине, слава богу, не сидел. Судьба миловала. Но почему-то мне казалось, что взращенные в современной России доктора, оставались такими же, как и во времена Достоевского: «Арестанты не могли нахвалиться своими лекарями, считали их за отцов и всячески уважали. Всякий видел от них себе ласку, слышал доброе слово, а арестант, отверженный всеми, ценил это, потому что видел неподдельность и искренность этого доброго слова и этой ласки. Они были добры из настоящего человеколюбия».
Полная противоположность врачевателям Форта-Фикс. Зольдатен в первую очередь. Последователям доктора Йозефа Менгеле. Айн, цвай, драй…
Теоретически тюремное здравоохранение имело место быть (ключевые слова «теоретически» и «имело место»). То есть у форт-фиксовских властей наличествовал свой собственный взгляд на то, что делать заключенным в случае недомоганий или, не дай бог, болезни. Утопическо-идеалистический. Как у декабристов, слишком далеко находившихся от народа.
Четыре дня в неделю ровно на 15 минут, с 6.30 до 6.45 утра двери медпункта открывались на sick call[669], то есть «триаж» по-научному. Краткий медосмотр, прием жалоб на здоровье. Процедура, проходившая через крошечное окошко, как в билетной кассе. Архипублично. В присутствии возбужденной и недовольной очереди. «Следующий! Шнелер, шнелер…». Опоздавших (то есть не успевших набиться в крошечный предбанник) отправляли на «завтра».
Больных принимал дежурный фельдшер, «пи-эй», РА, то есть Physician Assistant – помощник врача. Медработник среднего звена. Повыше санитара, но пониже доктора. С правом выписки рецептов, но не ровня медбрату. Одним словом, пи-эй… Именно они были основной движущей силой американского тюремного здравоохранения. Бывшие граждане Филиппин, Индии, Ганы и выбившиеся в люди местные негры. Годовая зарплата – 68 078 долларов. (Данные о доходах всех исправработников были получены скончавшимся Дэном Миллером и его адвокатами на основании чудненького закона Freedom of Information Act.)[670]
Во время экспресс-осмотра (вернее – тридцатисекундного диалога через зарешеченное окно) дежурный «пи-эй» решал, что делать с захворавшим сидельцем. В 95 % случаев бедолаги уходили с напутствием: «Мы вас вызовем. Следите за списком!» Счастливчики оставались в больничке для экстренного освидетельствования.
Чтобы попасть в заветные пять процентов, зэкам нужно было либо активно кровоточить, либо биться в конвульсиях, либо почти не дышать. А еще лучше, чтобы страдальца принесли на закорках его друзья-товарищи. И чтоб свидетели нашлись…
В 9 утра прием больных открывался. В 12 дня – заканчивался. На «охране здоровья» двух с половиной тысяч зэков Южной стороны стояли один или два фельдшера в смену. При всем желании принять больше 20 человек в день у лекаря-стахановца не получалось. Поэтому очередь из страждущих растягивалась на недели.
К этому времени первичные пациенты либо выздоравливали сами по себе, либо загоняли болезнь внутрь, либо плавно переходили в категорию «тяжелобольных».
Вторичные посетители, которым подфартило «полечиться» у эскулапа в кабинете тет-а-тет, могли ждать повторного вызова месяцами. В буквальном смысле. Или в случае обострения начинать все с нуля, то есть с утреннего «триажа».
В некоторых, но крайне редких случаях и при особой настойчивости заключенного, фельдшеры направляли страдальца или жалобщика к настоящему врачу. С лицензией и титулом «MD» – Medical Doctor[671] и с годовым жалованьем в 143 786 долларов. Принимавшему еще реже и еще меньше.
На две с половиной тысячи не совсем в общем-то здоровых особей мужского пола приходился один-единственный доктор!
Мою Южную сторону окучивал 60-летний китайский волшебник-неудоучка с редкой фамилией Ли. Усталый и озлобленный от нагрузки и стресса. Над которым почти в открытую подсмеивались филиппинские «хилеры» Пи-эй Экспозито и Пи-эй Колладжио.
Только доктор Ли (или иногда замещавший его индус Пател) могли решить, что делать с бедолагой дальше: продолжать назначенное фельдшером лечение или отправить на консультацию к приходящему раз в три месяца специалисту.
А может, в особо запущенных случаях, вывезти в кандалах и наручниках за пределы Форта-Фикс в госпиталь Святого Фрэнсиса в соседнем Трентоне, зачуханной столице штата Нью-Джерси.
Доктора – «визитеры» особым разнообразием специализаций нас не радовали. Кардиолог, уролог, хирург, офтальмолог и психиатр – that`s it![672] Ни о каких айболитовских разносолах – гастроэнтерологах, отоларингологах, невропатологах, физиотерапевтах, пульмонологах, аллергологах, нефрологах, гематологах, онкологах, остеопатах и подиатристах нам и мечтать не приходилось. Зэки довольствовались малым.
Заключенный, просочившийся через сито фельдшера и терапевта Ли, ждал консультации у «спеца» несколько месяцев, а иногда, причем легко – около полугода.
Очередь к приходящему доктору выглядела полнейшим издевательством.
Тем не менее получить направление на компьютерное обследование или, не дай бог, операцию, в большинстве случаев удавалось именно через них.
Лепилы из-за забора отличались от доктора Ли более высоким уровнем гуманизма. Все равно бумажка-направление от специалиста сама по себе ничего не решала. Раз в месяц в тюремной больничке заседала специальная комиссия Review Committee[673]. С участием местных врачевателей, администраторов и охранников.
Именно на ней и принималось окончательное решение – как лечить особо больных или особо выступающих зэков, требующих вмешательства медиков «извне». Как говорится: «Ту би ор нот ту би»[674].
Иногда к нам на зону въезжала карета армейской «Скорой помощи» с соседней авиабазы ВВС США. И только при угрозе смерти какого-нибудь бродяги. На мелочовку военные парамедики и вызывающие их зольдатен не разменивались.
Думаю, что только благодаря относительной молодости среднеарифметического заключенного цифры смертности по «здоровью» (а не по «происшествию») получались относительно небольшими. Сыграть в ящик в Форте-Фикс было делом плевым – если не от удара заточкой в шею, так от неквалифицированной и запоздалой помощи – уж точно. В вечерне-ночное время на страже здоровья пяти тысяч зэков трех компаундов – Севера, Юга и лагеря стоял один-единственный «пи-эй». Вернее, не стоял, а разрывался на части, мотаясь на электрокаре с красным крестом между тремя медпунктами. Помимо чрезвычайных ситуаций в его обязанности входила выдача вечерних лекарств. В среднем – пятидесяти больным в каждой из трех зон.
Если случалась medical emergency[675], например, инфаркт у какого-нибудь пожилого сердечника или инсульт, или диабетическая кома, или камень в почках, или ножевое ранение (далее по списку), рассчитывать на скорую медицинскую помощь не приходилось. Прощай, жизнь воровская! Не уберегли, падлы, мальчонку…
В случае ЧП соседи бедолаги бежали к отрядному дуболому. Тот приходил, выгонял всех из камеры и начинал вызывать подмогу: «Первый, первый, я второй! Как слышите? Прием!» Через какое-то время появлялся главный по зоне офицер. Вслед за ним вбегал взмыленный дежурный фельдшер с саквояжем a la «земский доктор». Иногда через час после вызова. Если «пи-эй», к примеру, находился на «Севере» и выдавал в это время лекарства, ему приходилось выгонять очередь из медпункта и закрывать его на замок. Далее, на автомате, по привычной схеме: недолгие сборы – электромобиль с мигалкой – осмотр на проходной «Севера» – десять минут езды – вторая, «Южная», проходная – рекогносцировка на местности – искусственное дыхание или что-нибудь в этом роде – носилки – электромобиль – доставка издыхающего узника в местный лазарет – укол (если будет необходимое лекарство) – ЭКГ (если, конечно, работает аппарат) и только в очень, очень, очень серьезных случаях и по разрешению находящегося рядом со смертным одром лейтенанта – вызов армейской «Скорой помощи».
Прибавляем еще полчаса – минут сорок на закрытие зоны для всех внутренних переходов и загон зэков по баракам. В случае посторонних автомобилей – говнососалок, ambulance[676], экстерминаторов насекомых, грузовиков с продовольствием или товарами для ларька, тюрьму в целях «безопасности» освобождали от заключенных.
Наконец через два часа с момента приступа, к телу, хорошо если еще живого узника, добиралась более-менее профессиональная «Скорая» медпомощь. Далее в не зависимости от признаков жизни на больного узника (или труп – сам видел) надевались металлические цепи и его на носилках загружали в армейское закамуфлированное авто.
Помимо военных санитаров-парамедиков, в салон влезали два форт-фиксовских охранника. Еще через полчаса бедолагу (или то, что от него осталось) доставляли в госпиталь к настоящим докторам, аппаратуре и лекарствам. Или напрямую – в морг.
Последняя «неприятка» случалась с завидной регулярностью.
В такие моменты администрация зоны устраивала массовое дознание среди зэков «юнита» и всех потенциальных свидетелей. Нас вызывали по одному в кабинет отрядного «кейс-менеджера» и задавали коварные вопросы – что знал, что видел, что слышал. Власти подстраховывались на случай, если родственники погибшего попытаются обвинить Форт-Фикс в «неквалифицированной или не вовремя оказанной медицинской помощи, повлекшей за собой смертельный исход».
На самом деле – архитяжелая задача. Особенно с учетом того, что свидетели печальных событий и медсанчасть были для них недоступны.