Аллюзии о сходстве между Городничим и Робсоном возникали у меня постоянно…
«Here is your fucking BP-11»[700], – вторил гоголевскому герою раздраженный моим тупоумием истеричный столоначальник, доставая из шкафчика номерной бланк розового цвета. Мою последнюю возможность повлиять на антигуманное решение тюремного лепилы, «вордена»[701] и «региона».
…Поскольку злобный канцлер спешил домой, то шмон «на скорую руку» особой запрещенки не выявил. Так, мелочи жизни: пара лишних тишорток и второе одеяльце, которым я выравнивал провисшую шконку.
Nothing major[702], слава богу!
Тем не менее последний эпизод с обыском меня несколько отрезвил.
Нервы были на пределе. Я прекрасно понимал, что при желании администрация могла придраться к чему угодно. А желание у нее было.
Особенно после начала публикации в газетах и в Интернете моих тюремных хроник.
Неравное противостояние априори.
Поэтому умненький-благоразумненький з/к № 24972-050 очистил свой железный шифоньер от всего, что хоть отдаленно попахивало «контрабандой». Чтобы все стало архикошерно, включая «базар» и расписание дня.
Минута опоздания в новых условиях приравнивалась к провалу всей операции.
Не особенно надеясь на победу над глумливой Гидрой, я собрался с мыслями и подготовил очередной бюрократическо-апелляционный шедевр. Обращение «Ви-Пи-Илэвен», депешу в Центральный офис Федерального бюро по тюрьмам, в город Вашингтон, округ Колумбия.
Ровно через 40 дней я получил ответ из самой главной конторы. На гербовой бумаге Министерства юстиции: «Заключенный Трахтенберг, идите в жопу с вашими жалобами». Смысл был примерно таким.
Но я не отчаялся, несмотря на откровенные насмешки канцлера Робсона:
– Ну что я тебе говорил, идиот?
Или после более вежливых комментариев форт-фиксовских медиков:
– Ну и зачем скандал поднимать было? Сколько времени впустую потратил? Оно того стоило? Трахтенберг, все идет от головы! Принимай антидепрессанты! Посмотри на себя – ты совершенно здоров!
Я начинал подумывать об обращении в суд и даже провел в «юридической библиотеке» несколько часов, изучая правила подачи «комплейна»[703].
Внутренние ресурсы были исчерпаны. Тем более что нью-йоркский врач «ухо-горло-нос» прислал письмо-напоминание: «Лев, не забывай регулярно проверяться».
Дороги назад не было!
И тут…
… И тут (как это часто случалось в жизни или по крайней мере – писалось в книжках) абсолютно неожиданно во всех отрядах канцлеры вывесили прелюбопытнейшее объявление.
«Ахтунг, ахтунг[704], – извещал арестантов злобный белоголовый орлан с герба тюремного ведомства, – через два месяца в Форт-Фикс приезжает инспекция!»
Wow[705], к нам едет ревизор! И не простой, а из Американской ассоциации исправительных учреждений и федеральной комиссии по аккредитации тюрем.
Проверяющие либо давали «добро» на работу зоны, либо (чисто теоретически) ее закрывали. Капиталистический пенитенциарный вариант «Акта о приемке объекта». Это мы проходили. В «Фитиле» видели, знаем…
На ловца и зверь бежит!
Сутяжнику № 24972-050, как и пролетариату, терять было нечего. Поэтому он решил пойти ва-банк и попытать своего еврейского счастья у добрых дяденек и тетенек из могущественной Инспекции. Недаром ведь 27 лет своей жизни он прожил на земле Российской империи – вера в доброго царя у челобитника Трахтенберга была в крови. К тому же ему очень хотелось жить. То есть съездить на прием к отоларингологу. И не более того.
И я отправил еще одну жалобу!
На этот раз – на адрес ревизоров, который был указан на случай оный.
Далее цитирую Ф.М. Достоевского, в очередной раз попавшего в своих описаниях «не в бровь, а в глаз»: «Арестантов высылали целыми кучами ровнять улицы в крепости, срывать кочки, подкрашивать заборы и столбики, подштукатуривать, подмазывать. Одним словом, хотели в один миг все исправить, что надо было лицом показать».
То же творилось и вокруг меня. В ожидании высоких гостей…
Умопомрачение и показуха, как к приезду генерального секретаря или матушки-царицы. Потемкинские деревни в чистом виде! Включая ручной (!!!) сбор желтых одуванчиков, «праздничный» обед с мороженым (!!!), срочная покраска всего возможного и даже (о, чудо) широко разрекламированный вечер «караоке» (!!!), состоявшийся в музыкальной комнате в первый и последний раз.
…В день «Х» загримированный Форт-Фикс блистал.
Как, впрочем, и наше начальство, появившееся на компаунде не в форме тюремного бюро, а в партикулярных костюмах «на выход». В полном составе и при полном параде. Нарядным охранникам не хватало красных бантов в петлицах, кумачовых полотнищ и революционных гвоздик. Ну и, пожалуй, духового оркестра, бойко наяривающего «Гимн коммунистических бригад». Во всем остальном: «утро красит нежным светом» и т. д., и т. п.
Не жизнь, а песня.
Сразу после завтрака члены высокой комиссии, местные исправработники и сам герр комендантен вместе с «директором региона» из Филадельфии принялись за дело. Начался обход форт-фиксовских построек, служб и помещений. Шишки крутили головами. Останавливались. С кем-то говорили. Что-то записывали. Хлопали дуболомов по плечам. Улыбались. Довольные двигались дальше.
В половине двенадцатого их благородия добрались до столовки и самодовольно-озабоченно выстроились в неровную шеренгу в центре зала. Неподалеку от выхода. Чтобы демократически побеседовать с плебсом и принять претензии, если, паче чаяния, таковые найдутся.
…С самого раннего утра коварный пасквилянт Трахтенберг носил с собой копию жалобы, отправленной в верха несколько недель назад. «Бумага карман не тянет – а вдруг доведется припасть к ручке самого генерал-губернатора?» – думал он, рассматривая ревизоров и их челядь из окон тюремной библиотеки.
В тот день я ждал обеда с ничуть не меньшим нетерпением, чем террорист Ильин, стрелявший на Красной площади в кортеж Леонида Ильича.
А может, даже сильнее, чем сама Вера Засулич[706]…
Войдя в надраенный кафетерий, я сразу же увидел Его Высокопревосходительство. Хоть и без генеральских усов, но при соответствующем положению пузе и знатной осанке. Самодовольного. Только что откушавшего в спецстоловой для спецлюдей. Спецедой из спецпродуктов…
И тут…
… И тут я понял, что мой час пробил!
Не дождавшись получения подносика с форт-фиксовской пайкой, отчаянный и отчаявшийся проситель совершил этакое лихое сальто-мортале и, минуя раздачу с перегородкой, предстал пред светлыми очами Проверяющего, Коменданта и Членов комиссии. Большими Шишками с Большой Буквы. «Big Shots»[707] то есть.
Я остановился в двух шагах от центра дуги. Прямо напротив Главного Инспектора. Зажав в руке конверт с заветным письмом. На глазах у изумленных зэков, с интересом рассматривавших наивного самоубийцу, и охранников, не понимавших, откуда у меня набралось столько наглости.
В общем, скажу честно – слесарша Февронья Пошлепкина и унтер-офицерша[708] отдыхали.
В моей голове пульсировала кровь, отбивая такты «Венгерского танца № 5» композитора Брамса. Что будет, то будет. Whatever will be, will be…
– Чем могу помочь? – на редкость дружелюбно спросил меня Центр Внимания.
Игра в торжество исправительной демократии продолжалась. Ходоки у Ленина, ни больше ни меньше.
Я сбивчиво принялся за свою печальную историю об операции в Нью-Йорке, многомесячных попытках получить консультацию у «ухо-горло-носа» в Форте-Фикс и коварных предраковых папилломах.
Не обращая накакого внимания на тянувшего голову взбешенного коменданта и его грозную свиту, готовых по-мойдодыровски проглотить меня и растоптать.
Прямо на месте.
Что именно было сказано, я не мог вспомнить уже через несколько минут. Отважный проситель выдал наболевшую скороговорку на одном дыхании. Как тему «Моя семья» на экзамене по иностранному языку. На полном автомате.
Зная, что в тот момент его придирчиво рассматривали несколько сотен циничных арестантских глаз, чиновник из Вашингтона вошел в роль. Он благодушно закивал и начал изображать из себя «слугу царя, отца солдатам». Даже не генерала, а по крайней мере – любимого народом фельдмаршала Кутузова накануне Бородинской битвы…
И тут…
… И тут Их Сиятельство совершили что-то уже совсем запредельное. Выходящее за все возможные рамки и правила. Напрочь позабытое за время отсидки. Во-первых, благодетель пообещал немедленно разобраться в моей ситуации. На следующий же день! Во время инспекции медицинской службы.
– I see, I see… We`ll take care of you… I promise![709] – успокоил он неугомонного жалобщика.
А во-вторых, самый человечный человек пожал мне руку! У всех на глазах! Как равному!
Повторяю: пожал мне руку!!!
Вот уж воистину прав был жополиз Молчалин[710]: «Мы покровительство находим, где не метим».
…В очередь за макаронами я не вернулся, а нервной походкой поспешил к себе в камеру, чтобы прийти в себя и подготовиться на случай очередной ссылки в карцер.
Дать ценные указания соседям – что делать с ценной шконкой, ценным матрасом, а также прочими тюремными «ценностями». Отдать Робингудскому на хранение рукопись книги. Срочно дозвониться до Гали и Миши, объяснить ситуацию и предупредить, что визиты в карцере – только на один час и только раз в месяц. Отправить в редакцию свежеезаконченную главу. Написать пару писем. Подготовить кое-какие документы в свою защиту. Успокоить домашних…