– Зиновий, делай, что хочешь, все в твоих руках! Помоги! – сдался я на милость многоопытного зэка, знавшего в Форте-Фикс все ходы-выходы.
– Короче, дело к ночи! Слушай сюда: сейчас пойдем побазарим с одним черным хреном. Он, кстати, из твоего «юнита», со второго этажа. Да ты его, наверное, видел: мордастый такой, лет пятидесяти, с пузом – беременный гвоздь, короче. Не помню, как зовут… Кажется, Шорти.
– Хорошо, хорошо, – заранее согласился я с Зининым планом.
– Он там главный, в ихнем отряде уборщиков. Шорти сидит в будке с ментом и отмечает всех по списку… У него все схвачено, вась-вась, в натуре. Я уже сам как два года дворником гребаным работаю, через него устроился. Он до хрена народа туда пропихнул, – продолжил благодетель.
– Сколько будет стоить похоронить? – спросил я, заранее готовый дать взятку могущественному чернокожему.
По опыту пройденных мною тюрем я успел хорошо понять, что бесплатно за решеткой не делается ничего. Даже один из «земляков» не брезговал зарабатывать на своих русских ребятах. Лысый Ленчик и шагу без этого не ступал – хоть 50 центов, но урывал пренепременнейше.
– Долларов семьдесят, а может, и в сотенную обойдется. Я не знаю его последних расценок. Инфляция, бляха-муха, – улыбнулся мне кровожадный рэкетир, отправляясь вместе со мной на поиски Шорти.
Нашли мы его быстро. В дневное время Главный-По-Дворникам отдыхал от трудов праведных и возлежал на своей койке в привилегированной двухместной камере.
Чернокожий заступник и «отец родной» принял челобитную и согласился поспособствовать моему зачислению в службу тюремных уборщиков.
До этого момента я и в самом страшном сне не мог себе представить, что когда-то буду мечтать о подобной карьере.
– All right, Russia, – подытожил наш разговор Шорти.
По дурацким правилам тюремной фонетики это популярное междометие прозвучало без «л» и без «р»: «оайт». – Завтра принесешь мне заявление, что хочешь работать в этом отряде. У тебя бланк есть?
– Ноу проблем, – ответил за меня Зина Малий. По-английски он «спикал» едва-едва, но благодаря таким фразам, все окружающие думали, что он говорит по полной программе.
– Thank you, thank you, – поблагодарил я всемогущего Шорти. На ибониксе, черно-тюремном жаргоне, подобное проговаривалось дважды. – Слушай, brother[230], а сколько это будет мне стоить?
Алчный пузан не задумываясь назвал свою цену.
– Для тебя, как для друга Big Russia, все обойдется в сотенную. Когда все срастется, то я дам тебе список для покупки в магазине. ОК?
Я понимал, что Шорти меня нещадно грабил, пользуясь бедственным положением и страстным нежеланием идти на работу в столовую. Других вариантов, однако, у меня не было – почти все новички проходили через злополучный тюремный общепит. «Сэкономлю на чем-то другом. Здоровье и моральный дух важнее денег, – размышлял я, – ведь сам Шорти гарантировал трудоустройство в беззаботную вечернюю смену».
«Целый день будет свободным… Займусь спортом, самообразованием и писаниной… Вечером буду делать вид, что работаю… Не то что в food service пахать целый день… Чего ради, спрашивается в задачке?»
…На следующий день я держал в руках подписанное лейтенантом заявление, удачно плывя по течению в русле советов, полученных от тюремных долгожителей.
С волшебной бумагой я заявился в офис Робсона.
Однако моим дерзким дворницким мечтам сбыться не удалось.
Канцлер Робсон проявил себя с самой худшей стороны: «Меня не волнует подпись лейтенанта! Неизвестно еще, как ты его уговорил… Это я распределяю тюремные работы! У уборщиков свободных мест нет! Я это знаю лучше, чем кто-либо – все в моем компьютере! Тоже мне, решил прыгнуть через голову – ничего у тебя, Трахтенберг, не получится! В общем, даю тебе еще полтора дня… Если не найдешь настоящей работы – с понедельника выходишь на кухню! Все, иди!»
У Шорти сорвался солидный куш и приработок. Я тоже был расстроен, чувствуя к себе особые «симпатии» солдафона Робсона. Все советчики находились в полной растерянности, особенно Зина-бригадир.
– Ни хрена не понимаю. – Он качал головой во время внеочередного срочного «совета в Филях». – Давай ты подойдешь в спортзал… Там народу работает до хрена, должно и тебе местечко найтись!
В разговор включился бывший финансовый махинатор, а ныне «техник по уборке отряда» Давид Давыдов и спец по спортзалу рабовладелец Рома Занавески.
Последний состоял на работе при «спортивно-развлекательном департаменте». Он выносил и вывозил мусор из тюремной «качалки».
– Лева, – сказал Роман с сильным эстонским акцентом и, как всегда, путая мужской и женский род, – я могу говорить о тебе с офицер из спортзалы. Но ты понимай, пожалуйста, что там нужно находиться весь рабочий время. Два смены: с восьми утра до трех дня, или с часу дня до восьми вечера. Работа – бей лежачую!»
Мой новый товарищ, как всегда, смешно переврал известную русскую поговорку.
По его словам выходило, что побитый спортивный зал, заржавевшие тренажеры, баскетбольная площадка и вытоптанные поля для бейсбола и американского футбола обслуживало человек двести.
Однако первое место по количеству тюремных трудящихся занимали мастерские – самая настоящая «тюрьма в тюрьме». Они находились в двух бесконечно длинных одноэтажных бараках, построенных из стандартного красного кирпича.
Прилегающая к ним захламленная территория была затянута трехметровым забором из сетки «рабица» и колючей проволоки. Это и создавало впечатление дополнительной внутренней тюрьмы. Ворота в мастерские открывались три раза в день: в 7.30 утра, чтобы принять темнокожий пролетариат, с 11 до 11.30, чтобы пустить его на кормежку, и в 3.30 дня, чтобы выплюнуть его по отрядам для «всеобщей четырехчасовой проверки личного состава заключенных США».
В 4 дня по вашингтонскому времени по всей стране проводился самый тщательный пересчет контингента. Ежедневные результаты зэковской проверки были доступны каждому желающему на сайте «Bureau of Prisons» – www.BOP gov.
На портале тюремного ведомства присутствовал еще один любопытный виртуальный прибамбас: набрав в поисковике фамилию любого федерального заключенного США, можно было получить информацию о его месте заточения и дате выхода на свободу.
До моего ухода в Форт-Фикс игрушка показывала, что я нахожусь «в дотюремном транзите», поскольку трехлетний домашний арест как часть срока не засчитывался.
Я вовсю развлекался, вводя имена Марты Стюарт[231], Вячеслава Иванькова[232] и прочих крутых американских зэков в качестве познавательного и наглядного примера…
…Время от времени в течение дня дежурный зольдатен открывал шлюзовую камеру мастерских и выпускал очередную техническую команду на диверсионное спецзадание.
Мы располагали целым созвездием «мастеров-ломастеров», как бы отвечавших за починку электропроводки или сантехнического инвентаря, за столярные или слесарные работы и прочие побелки, покраски, шпаклевки.
Через какое-то весьма короткое время все опять ломалось и выходило из строя – диверсанты знали свое дело.
Never ending process[233]…
В мастерских не было практически ни одного белого работника.
Исключение составлял неугомонный розовощекий 65-летний Профессор.
В первой половине дня он инженерствовал: читал чертежи и объяснял недорослям «откуда берется ток в проводах». С 6 до 9 вечера Ричард безвылазно просиживал в юридической библиотеке, работая одним из «домашних адвокатов». Так называли бывших американских стряпчих и доморощенных умельцев, готовивших за мзду апелляции другим заключенным. Многостраничный документ стоил от нескольких сотен до пары тысяч зеленых – на порядок дешевле, чем у «уличных» законников.
Ричард был явно не от мира сего. Седовласый «божий одуванчик» обладал энциклопедическими познаниями в точных и естественных науках, был дважды доктором наук, а за тринадцать лет отсидки досконально изучил криминальную юриспруденцию. Он любил говорить латинскими изречениями и рассказывать исторические байки, поэтому вокруг бескорыстного Профессора всегда толпился любопытствующий народ и приживалки. Он практически никому не отказывал в помощи, работая за «просто так».
В Форте-Фикс ему оставалось сидеть еще двенадцать лет – небывалая плата за научное «открытие» в области неорганической химии.
Благодаря профессорскому «рационализаторскому предложению» от таблеток «экстази» как-то особенно хорошо вставляло и плющило танцующую молодежь Восточного побережья США.
Ричард проиграл суд присяжных, которые не поверили, что за изобретение он не получил ни цента.
Я в это верил на все сто процентов – мимо его носа в тюрьме проплывали великие тыщи от отправленных в суды документов о пересмотре срока.
Ученого подставил его бывший сосед, ставший драгдилером[234] и попросивший Профессора провести пару опытов. Чтобы сократить свой собственный срок, «друг» дал показания на Ричарда, и тот с песнями отхватил свой четвертак.
Попасть в мастерские, где трудился Профессор, я не хотел не из-за «голубой крови», а из-за сознания напрасно прожитого дня.
Хотя местный гегемон (за исключением Ричарда) не перетруждался, а большее время возлежал на лавках и верстаках, это занятие было явно не по мне. Читать или писать в мастерских строго воспрещалось, поэтому время там тянулось в десять раз медленнее.
К моему большому удивлению, многим зэкам там «трудиться» нравилось, как, впрочем, и в заранее ненавистной мне столовке.
В первом случае умельцы выполняли спецзаказы состоятельных арестантов, производя «сувенирку» и популярные на зоне запрещенные электрокипятильники. Во втором – нещадно тащили с кухни провиант для оголодавших тюремных буржуинов и «аппер миддл класса»