…У Давидки Давыдова наличествовало свое видение мира: «Левик, братишка, тебе надо идти уборщиком в свой корпус! Тебе это точно подойдет – отвечаю за базар… Заодно через годик двухместный апартмент получишь! Смотри на меня – живу, как принц, ни хрена не делаю! И ты ничего делать не будешь, найдем какого-нибудь мекса, так он за тебя лизать ихние коридоры и сортиры будет!.. Надумаешь – так я подведу тебя к старшему нарядчику по отрядным уборщикам Торресу. Дашь ему на лапу, он все устроит сам, тебе даже с канцлером говорить не придется… Этот Торрес напрямую подчиняется твоему хренову Робсону. Увидишь – все будет зашибись… Все, пошли к нему – Торрес меня сильно уважает, я попрошу за своего пацана!»
В предложении биржевого авторитета явно что-то было. Об этой же работе мне рассказывали и Лук Франсуа, и Саша – «Моряк», и двадцатилетний Джованни – мой полумафиозный итальянский сосед. В должности корпусного уборщика и вправду имелись определенные преимущества.
Самое главное – льготная очередь на двухместную жилплощадь повышенной комфортности и обилие свободного времени.
Тюремные коридоры и места общего пользования время от времени подвергались нашествию бесшеих уборщиков с мексиканского Юкатана. За несколько веков пирамидостроения гордые ацтеки полностью извели «на нет» свои шеи – их головы росли прямо из плеч.
На воле, в Нью-Йорке, носатые и небреющиеся мексиканцы оккупировали ресторанные подсобки, овощные склады и автомойки. В Форте-Фикс им предназначалось новое амплуа – «unit orderly»[236].
Несмотря на то что корпус подметали, мыли и надраивали в шесть смен, эта работа являлась самым настоящим сизифовым трудом.
Все было старым, разбитым и не подвергавшимся капитальному ремонту уже несколько десятилетий. Как исправить остатки линолеума, разбитый кафель, колченогую мебель и потрескавшиеся стены я совершенно не представлял. Легкий косметический «пилинг» и чистка были бесполезны, грим и помада не приставали к потрескавшейся коже Форта-Фикс. Федеральной тюрьме, достигшей своего бальзаковского возраста, требовалось серьезное хирургическое вмешательство…
О том, чтобы я намывал кишащие микробами «дальняки», души и коридоры, речь не шла. Мне предназначалось лишь числиться на ответственной службе и вовремя оплачивать труд своего двойника из племени майя…
…На безграничных просторах Союза ССР в будках холодных сапожников и чистильщиков обуви зачастую сидели черноокие и колоритные ассирийцы.
С раннего детства я чувствовал какую-то особую симпатию к представителям этого древнейшего народа. На углу Комиссаржевской и проспекта Революции напротив друг друга размахивали щетками дружившие с мальчиком Левой золотозубые тетя Ахтамар и дядя Артур.
Аналогичную профессиональную монополию в тюрьме Форта-Фикс получили местные итальянцы. Солидные и мафиозные «доны»[237], не державшие на воле ничего тяжелее столового серебра и пистолета, всем преступным землячеством «трудились» отрядными уборщиками.
Правда жизни: ассириец = сапожник, курносый = шнырь.
Благодаря продажному Торресу двадцать пять тюремных «крестных» или «полукрестных» отцов числились на работе по уборке жилых помещений. За это удовольствие полагалась одноразовая взятка в сто долларов и по пятьдесят зеленых в месяц. Из них 40 шло трудолюбивому мексиканскому безлошаднику, а десятка – прикрывавшему схему Торресу. Подобный симбиоз более чем устраивал все высокие договаривающиеся стороны.
С замиранием сердца я навострил свои криминальные лыжи к своему новому возможному благодетелю.
– Слушай, Раша, что ты там такое сделал этому Робсону? Почему он тебя так не любит? У вас были проблемы? Когда только ты успел? – забросал меня вопросами сорокалетний лысоватый доминиканец Торрес.
Я не знал, что ему сказать. Взаимная астральная неприязнь с первого взгляда – понятие достаточно тонкое и в общем-то субъективное. Поймет ли его практик-реалист и бывший наркодилер Торрес? Я глубоко и искренне сомневался.
– Да так, какая-то непонятка у нас с ним вышла… Наехал ни за что, ни про что… Не подписал мое первое заявление, когда я хотел в дворники попасть, маза факер, – ответил я, настраиваясь на худшее.
– И у меня тоже ни черта не вышло! Первый раз за год! Он даже начал на меня кричать… Странно, к итальянцам у него вопросов не возникает, все проходит без проблем. Ты уж прости, брат, тебе нужно искать другую работу…
Поблагодарив Торреса за хлопоты, я по-настоящему пригорюнился.
Времени у меня оставалось мало – нужно было срочно что-то предпринимать.
Побитый неудачами и обложенный со всех сторон сволочью Робсоном, я поплелся в медвежий угол Форта-Фикс.
Там, вдалеке, в отряде 3603 квартировал Игорь Лив. Он работал в «Юникоре» – государственной корпорации-мультимиллионере, входившей в список самых успешных компаний Америки – «Топ 500». Как и могущественный многорукий Шива, она доставала почти до всех тюрем США – везде имелись ее заводы, фабрики, цеха и подразделения.
Хотя зэкам в «Юникоре» платили на порядок больше, чем на любой другой тюремной работе, все равно, по сравнению с вольными зарплатами, это были сущие капиталистические слезы. В среднем арестант получал $70 в месяц – наверное, больше, чем в Северной Корее, но меньше, чем в Зимбабве. Государство нещадно наживалось на рабском труде своих заключенных…
В Форте-Фикс трудились в четырех «юникоровских» филиалах: в первом шили форму для армии и тюрем. Во втором клепали почтовые ящики и металлические коляски для почты США – US Postal Service. В третьем разбирались на составные части старые армейские и государственные компьютеры и электроника.
В четвертом, самом интеллектуальном, почти как в гулаговских шарашках, в общенациональную базу данных вносились описания патентов и изобретений. Для работы в нем требовались «диплом школы, знания компьютера и офисные навыки…»
Биться за заказы «Юникору» не приходилось – тюремный гигант без проблем получал многомиллионные контракты от правительства страны и без дела не простаивал.
– Лев, все зависит от тебя самого: от того, какие цели ты себе ставишь на время отсидки, – рассуждал вместе со мной бывший гроза Ташкента и Нью-Йорка. – Я тут разных людей повидал, насмотрелся… Работа обязательно должна гармонировать с твоими собственными планами. Понимаешь, о чем говорю?
– В принципе да! – согласился я, еще раз прокручивая в голове свои, пока что неудачные поиски работы.
– Так вот, возьмем, к примеру, меня. Ты думаешь, меня спасут эти несчастные восемьдесят долларов в месяц? К тому же ровно половину забирает хренов дядя Сэм… Штрафы и компенсация жертвам… Остается сорок. Ты уже сам понял, что на это здесь без поддержки не проживешь. Получается, что я добровольно сдал себя в рабство, вкалываю с «овертаймами»[238], как папа Карло, вместо того чтобы хрен валять, наслаждаться жизнью и фуфловой работой.
– Получается так, – ответил я, давая высказаться Игорю и уже понимая, к чему он клонит.
Он явно не был дураком. Я это понял в первую же неделю пребывания – Лив поделился со мной книгами из своего запаса.
Кафкой и Набоковым.
– Мне сидеть еще долго, поэтому ни хрена не делать и пялиться, как некоторые, в ящик – не по мне. Я создал вокруг себя и для себя почти что настоящую рабочую обстановку… Как в «корпоративной Америке»… На несколько часов в день меня в тюрьме нет! Это, во-первых. А во-вторых, большую часть времени я занимаюсь самообразованием. – При этом он достал из шкафа-локера учебники по программированию. – Свободное время есть, с шефом отношения хорошие, компьютер передо мной, кондиционер только посвистывает… Лучше я узнаю что-то новое и полезное, чем просто буду транжирить время. Так что, включай мозги и делай выводы».
Позиция Игоря сводилась к простому: использовать тюрьму себе на благо. Каждый возможный момент. Не опускаться, как большинство зэков. Не лениться, не психовать, делать невозможное «вопреки».
Так поступал мой чернокожий гаитянский друг и гуру Лук Франсуа Дюверне, предававшийся любимому делу и сочинению музыки в «мьюзик рум»; Рома Занавески, занимавшийся спортом и учивший испанский язык; умничка Майк, нигериец по кличке «Миша», писавший на печатной машинке популярные на воле детективы. Каждый их них являлся исключением из правил. Целеустремленной и сильной личностью, не похожей на тюремных картежников, телезрителей и прочих прожигателей жизни…
Поговорив с Игорем Ливом, я еще раз убедился в правильности своих собственных дотюремных установок.
Оздоровление, самообразование, литературное творчество входило в планы Льва «Штольца». Офисная работа, как и всякая другая, занимавшая много времени, – не входила. Я нуждался в свободном времени больше, чем в семьдесят долларах юникоровской подачки.
Поэтому я решил действовать самостоятельно и нетрадиционно, отбросив проторенные русскими зэками пути-дорожки. Тем более путь индивидуалиста-авантюриста мне всегда удавался лучше всего.
«Недостающую интеллектуальную обстановку, ее подобие или имитацию я получу в библиотеке или тюремной школе», – подумал я.
Написав несколько одинаковых заявлений, соискатель уверенно зашагал в сторону трехэтажного корпуса Отдела образования – «Education Department». По пути я заглянул в «ларек» – одноэтажный барак складского типа с окошечками, как у советских вокзальных касс. На тюремном языке магазин назывался «коммиссарией»[239], а трудящиеся в нем десять грузчиков – подавальщиков считались счастливчиками, имевшими доступ к товару и кондиционерам.
Я постучал в дверь и чудом, буквально через пару минут, получил аудиенцию у худосочной бледной спирохеты с небритым лицом в серой дуболомовской униформе.
Обрадовавшись нежданной удаче, я живенько рассказал о своей первой американской работе. В 1992 году, через три месяца после приезда в США, я устроился менеджером в отдел дамских сумок в нью-йоркский дизайнерский универмаг Century 21, столь любимый русскими иммигрантами и гастролерами «второго эшелона». Следующий 1993 год я проработал замдиректора огромного магазина игрушек Toys'R'Us.