Именно с торговли будущий преступник и рабовладелец Трахтенберг начинал свою американскую эпопею…
…Как и на воле, «нет» мне не сказали, а достаточно вежливо и с непонятной улыбкой попросили оставить заявление. Я понял, что перестарался, рассказывая деревенскому зольдатену о своем бесценном опыте управляющего в нью-йоркской рознице и о количестве подчиненных мне продавцов.
В тюремной «комиссарии» требовались подносильщики и подавальщики: «уууууупс, вышло недоразумение – буду умнее».
Расстраиваться было некогда, да и непродуктивно.
Через полчаса я оказался на приеме у тюремного капеллана имама Сабира, чем-то напоминавшего театрального Мефистофеля с нарисованными бровями из оперы Гуно.
Опыта работы в учреждениях культа у меня не было никакого. Разговаривать с мусульманским священником, к тому же наполовину полицейским, мне доводилось, скажем прямо, нечасто. Я был скромен, благочинен и даже в чем-то набожен, что и требовалось будущему церковному работнику.
Спрашивать «почем опиум для народа» и вспоминать Ходжу Насреддина я в этот раз не стал.
Мефистофель был приветлив, что-то проверил в компьютере и пообещал поставить меня «на очередь»: «Где-то через полгода загляните отметиться! Сейчас вакансии нет!» – расстроил меня капеллан в конце разговора.
Еще через полчаса я зашел в «Отдел образования».
На его первом этаже расположились две тюремные библиотеки – обычная и юридическая. Там же притулились читальные зальчики с подшивками газет, комнаты для машинописи и две учебные мастерские. Второй этаж занимали кабинеты учителей и обшарпанные классы. На третьем этаже хозяйничал «Отдел по досугу и отдыху».
В лучших традициях дворцов и домов культуры там работали кружки изобразительного искусства, каллиграфии, кожгалантереи, бисерный, истории кино, хоровой и даже танцевальный. Для полного счастья не хватало традиционных секций мягкой игрушки, фотостудии и какого-нибудь клуба «Солнышко».
Заведовала трехэтажным очагом культуры пятидесятилетняя Сарра Блейк – ветеран тюремной реабилитации и «Главный супервайзер отдела образования и досуга».
Я ткнулся носом в закрытую дверь ее офиса, где на уровне глаз висела выполненная лобзиком табличка с именем и должностью, а ниже прилепленная тейпом неприятное для меня объявление, что миссис Блейк в настоящий момент находилась в отпуске.
Ее замещал Роберт Гринвуд.
Я бросился вниз к кабинету мистера Гринвуда – «специалиста по образованию и суперинтенданта библиотеки».
Соискатель работы совершенно взмок из-за этой поисковой беготни – синтетическая защитная рубашка прилипала к спине и животу.
Моя нервная система взбунтовалась.
Учитывая свои предыдущие ошибки, на этот раз я был скромен, конкретен и заранее трудолюбив. Разговор-интервью с завбиблиотекой, незлобивым усатым сорокапятилетним толстяком с чувством юмора занял целых пятнадцать минут!
Роберт Гринвуд мне понравился – он резко отличался от других тюремных работников: в нем ощущались определенный интеллект и запрещенная надзирателю доброжелательность.
– Ну что ж, есть у меня местечко для тебя! Ты – счастливчик! – улыбнулся в гусарские усы офицер. – Давай заявление, я подпишу. Подождешь недельку приезда миссис Блейк, она его завизирует, а потом отдашь канцлеру Робсону. Проблем не будет! Поздравляю!
– А нельзя без утверждения? – взмолился я, увидев, что такая замечательная работа готова сорваться с крючка из-за отсутствия тетеньки-шефа.
– Нет, порядок есть порядок, – по-армейски ответил Блейк. Лет двадцать он отдал службе американской родине: сначала морским пехотинцем, потом тюремным педагогом и библиотекарем. – Хотя, давай сделаем так… Я сейчас пошлю «и-мейл» твоему канцлеру, что ты ждешь формального утверждения. В крайнем случае поработаешь временно в каком-нибудь другом месте, а потом переведешься в библиотеку. Don't worry[240], Трахтенберг!
Переживай – не переживай, но я заранее чувствовал одним местом, что Стэнли Робсон зашлет меня куда-нибудь подальше и погаже.
Хотя в запасе уже имелось местечко библиотекаря, я совершенно не знал, как мне поступить дальше. Ноги опять понесли меня наверх – я собирался поискать счастья на учительском поприще.
Восемьсот форт-фиксовских зэков регулярно и в две смены посещали двуязычную тюремную школу. Получение школьного диплома для зэков – граждан Америки было делом обязательным. В случае отказа от учебы арестанты лишались 15 % условно-досрочного освобождения, поэтому они «учились, учились и учились».
Я часто проходил мимо здания школы. На переменках зэки выходили покурить и размять конечности. Черные, мексы и белые почти никогда не смешивались – все стояли своими тесными кучками: 95 % «цветных», 5 % белых. 95 % – ученики, 5 % – учителя и помощники учителей… Мне срочно захотелось попасть в заветную «процентную норму».
Сразу же вспомнилось, что на четвертом курсе университета студент Трахтерберг писал научную работу на кафедре педагогики и психологии у интеллигентнейшего профессора Симона Моисеевича Годника.
Во мне все горело, я чувствовал, что наступила пора применить теорию на практике. Пестолоцци, Ушинский, Ян Амос Каменски, Трахтенберг… Я неплохо смотрелся в списке великих педагогов-новаторов.
На преподавательской работе в вузах служили мои дедушка и мама, бабушка была директором школы. К тому же во имя городского распределения я год проработал воспитателем группы продленного дня и даже военруком в одной из воронежских школ…
…Я сунулся в первый попавшийся кабинет. За столом сидела тридцатилетняя чернокожая красавица мисс Макдуггел.
Русско-еврейский Макаренко вежливейшим образом представился и напросился на работу в тюремные учителя. Я чувствовал в себе силы вести Social Sciences – общественные науки – смесь из американской и мировой истории, экономики, географии, социологии и демографии. По большому счету я мог бы справиться и с точными предметами и даже с ESL[241]. Работая первые полтора американских года в торговле, по вечерам я преподавал английский в одном из второсортных нью-йоркских колледжей.
«В тюремной школе планка требований должна быть еще чуть-чуть пониже», – думал я…
«Наоми Кэмпбелл» широко улыбнулась.
Взращенный российской высшей школой и коммунистической педагогикой «молодой специалист» ее явно устраивал. Она изящно подписала мое очередное заявление.
– Когда вы хотите, чтобы я начал? – спросил я, мысленно прощаясь с уютным библиотекарем Гринвудом.
– В любое время, – обрадовала меня непонятно что делавшая в тюрьме модель. – Единственное, надо подождать недельку, пока из отпуска не вернется моя начальница миссис Блейк. Она официально утверждает любого нового учителя.
– Oh, no! – сорвалось у меня. – Пока она вернется, я попаду на какую-нибудь другую работу и застряну там на полгода! Пожалуйста, я вас очень прошу, мисс Макдуггел, позвоните моему канцлеру Робсону, объясните ситуацию, попросите сделать исключение! Увидите, я буду очень хорошим работником, – не стесняясь, врал я.
Ставка делалась на возможные дамские чары красавицы и ее потенциальное влияние на всемогущего Робсона.
К сожалению, телефон канцлера не отвечал.
Макдуггел оставила весьма вежливый и политически корректный мессидж о заключенном Трахтенберге и его желании работать при тюремном гороно. Мы тепло распрощались и оба вышли в коридор…
…На следующий день я проверял вывешенные на доску объявлений списки «Вызовов» и «Изменений». Напротив моей фамилии стояла дата ближайшего понедельника и место первой тюремной работы – «Food Service».
Визит к самодуру и садисту Робсону ни к чему не привел.
Несмотря на послания от Гринвуда и Наоми Кэмпбелл, мой канцлер был неуязвим – подпись главной супервайзерши отсутствовала. На «коммиссарию» я не рассчитывал, «опиум для народа» инициативу не проявил, в дворники и уборщики меня не приняли…
«Предчувствия его не обманули!» – я попал туда, куда мне меньше всего хотелось.
Сам того не зная, з/к Трахтенберг повторял путь многих. С кухни начинали его будущие тюремные знакомцы: бывший мэр Провиденса, вице-президент Энрона,[242] радиоведущий NBC, владелец нью-джерсийского стадиона…
Ничего не бывает просто так, – в очередной раз настраивал себя Миклухо-Маклай, – значит, так нужно!
Для чего именно – в тот момент я не знал.
…Ночью мне снились ведра с пищевыми отходами, защита курсовой работы у профессора Годника и Владимир Конкин в роли Павки Корчагина.
Глава 22…Трудовые будни – праздники для нас!
В4 утра моя продавленная койка затряслась, и кто-то дернул меня за ногу: «Trakhtenberg, get up[243], подъем!»
Я не сразу понял, что происходит, поскольку в это время нас обычно не пересчитывали. На часы посмотреть не успел.
Ночные проверки личного состава проходили четыре раза: в 10 вечера, 12 ночи, 3 и 5 часов утра. В зависимости от настроения, обстановки на компаунде и личности дежурного дуболома нас либо освещали мощными фонарями, либо включали верхний свет, либо светили в лицо и спрашивали фамилию, либо поднимали с нар.
Любая из ночных счетных процедур была неприятна и даже в чем-то болезненна. Особенно с учетом того, что в 12-местной душегубке без кондиционера с испорченными шконками и при постоянном шуме заснуть было очень нелегко. Популярное в тюрьме снотворное – таблетки от аллергии – на меня не действовали.
Несмотря на усталость и стресс, я был постоянно перевозбужден – сон по-подлому не шел.
Я не хотел, чтобы беспокойные ночные дозоры в Форте-Фикс привели меня к каким-нибудь ненужным неврозам и легким психическим расстройствам. К сожалению, «уколоться и забыться», то есть игнорировать активную полуночную жизнь было опасно для жизни.