Один из первых уроков, преподнесенных мне в карантине Сашей Храповицким, заключался в следующем: зэк не имел права крепко спать. «Моргала» и «ухи» должны были быть начеку всегда!
Я пытался превратиться в осторожное ночное животное с постоянно работающей радарной установкой. Даже во сне я не мог полностью расслабиться – недоброжелатели из числа темнокожих соотрядников могли появиться у твоей койки в любой момент.
К сожалению, это была не паранойя рефлекcирующего новичка, а суровые тюремные будни Федерального исправительного заведения…
– Что происходит? – довольно громко спросил я, увидев в метре от нар зольдатена в сером с фонариком в руках.
– Одевайся быстрее и иди в столовую. Ты что, забыл о своей работе? – спросил он.
– ОК, ОК, офицер, – пришел я в себя, сразу вспомнив о сегодняшней премьере, I got you![244]
Молниеносно приняв душ и почистив зубы, я напялил тяжеленные говнодавы и ненавистный хаки-мундир. Еще через пять минут я открыл дверь в столовку и предстал под светлые очи дежурного офицерена из «Отдела питания».
Мент был в два раза ниже меня ростом и страшно напоминал Микки Мауса, только без огромных ушей. Темные латиноамериканские глаза, два выпирающих вперед резца и мышиноподобная мордашка. На впалой подростковой груди блестел форменный жетон: «Carlos Sanches, Food Service Supervisor».
– В следующий раз опоздаешь – получишь штраф и наказание, – пропищал диснеевский персонаж. – Как твоя фамилия? Ага, вижу, Trakhtenberg… Пока что будешь убирать остатки еды и чистить столы. Днем придет мисс Фрост, ты работаешь в ее смене с 10 до 7. Все, иди одевайся, и за работу! Эй, Рамирес, покажи ему все.
– Я не понял, офицер… Так я буду работать в дневную, а не в утреннюю смену, isn't it? – решил уточнить я.
В глубине сцены раздался угодливый смех чернокожих статистов в белых одеждах. В дружной компании поваров-жополизов я невольно ощущал себя бледнолицым гадким утенком.
Единственное, что меня успокаивало, – сознание того, что в смене Микки Мауса я пребывал временно.
Как, впрочем, и в тюрьме… «Все проходит, пройдет и это»…
Я все глубже проникался мудростью притчи Соломона, сына Давидова, царя Израильского.
… Я напялил на себя одноразовый пластиковый фартук и белый газовый колпак, полностью закрывавший мою шевелюру. «Такие беретки любили носить ленинградские бабульки и американские медсестры», – подумал я и улыбнулся.
Мой выбритый подбородок и нос прикрывала такая же белая газовая вуалька в духе «Гюльчатай, открой личико!» Несмотря на отчаянные попытки объяснить Санчесу, что бороды или усов у меня нет, упрямый дуболом запретил снимать неудобный намордник.
В результате этого маскарада открытыми остались только глаза: слегка испуганные, по-еврейски печальные и не знающие, чего ожидать от работы в американском тюремном общепите.
До шести утра – часа, когда двери столовой открывались на завтрак – мы еле двигались. Работа кипела только за кулисами, где кухонный завпост и монтировщики что-то парили и жарили.
Особо избранные из шестидесяти работников первой смены допускались к ручке зэков-поваров, что оборачивалось для счастливчиков горячими бутербродами и аппетитной яичницей.
Из кухни что-то постоянно выносили – утренние дуболомы-супервайзеры на это внимания не обращали. «Работа у них тяжелая, – объяснил мне коллега-официант, – зарплата маленькая, а дело ответственное. Часто остаются на всю ночь, внеурочно работают, вот Санчес и не обращает внимания. У остальных – не сорвешься!»
– ОК, Let's go! Поехали! – громко объявил второй кухонный вертухай в начале седьмого.
Как по команде, наружные конвоиры открыли две двери, ведущие в святая святых любой из тюрем. В столовку воодушевленно повалил только что проснувшийся народ.
Из двух с половиной тысяч зэков Южной стороны регулярно «службу питания» посещало где-то три четверти контингента. На завтрак процент оголодавших падал до 50 процентов. Остальные спали, завтракали у себя в отрядах или просто ленились.
До этого дня я тоже рано не вставал.
В 7.30 я аккуратно (с «воротничком») заправлял свою койку и вновь заваливался спать поверх одеял. В любой момент в камере могла появиться могущественная и страшная Инспекция, раздающая наказания направо и налево. Поэтому мой утренний сон был особенно чуток.
…Через несколько месяцев ситуация «трагически» изменилась: ровно в 5:30 утра, за полчаса до подъема, з/к № 24972-050 спускался на первый этаж и целый час мучил свое нетренированное тельце в компании друзей – двух чернокожих атлетов: Лука-Франсуа из Гаити и Миши из Нигерии.
После усиленной зарядки, по преданию, заимствованной у американского спецназа «Морские котики», я едва успевал попасть к концу завтрака. Начинающему амбалу для запуска дневного метаболизма, как воздух, требовалось утреннее обезжиренное молочко и немного углеводов.
…Как и Земля вокруг Солнца, ежедневная жизнь зэков весьма серьезно вращалась вокруг тюремной столовой.
Бытие определяет сознание, особенно арестантское, а хлеб и в Америке – «всему голова»!
Худо-бедно, но хотя бы раз в день зэки либо поедали краденое, либо появлялись в Food Service лично. Тюремная столовая одновременно вмещала в свое запотевшее влагалище 370 особей мужского пола, еще столько же стояло в двух очередях, тянувшихся как минимум метров на пятьдесят.
Нехитрым подсчетом «сидячих» мест я занялся в первые полтора часа вынужденного простоя в ожидании «кастамеров»[245].
Сказывалось мое театрально-концертное прошлое.
Настоящий администратор вместо таблицы умножения должен был знать количество мест в том или ином зрительном зале. Даже находясь в американской тюрьме, я помнил вместимость Воронежского театра оперы и балета, где начиналась моя «жизнь в искусстве» в нежном возрасте семнадцати с половиной лет.
За исключением двух «обкомовских» и двух «главлитовских» кресел в седьмом ряду партера в зале насчитывалось ровно 1101 место. О «русско-американских» концертных площадках по всей Америке даже не приходилось говорить.
Отскакивало от зубов.
Поэтому, принимая участие в какой-то сюрреалистической игре в столовой тюрьмы Форт-Фикс, я мысленно представлял себе «Националь» – старейший русский ресторан на Брайтон-Бич.
Стараниями легендарных владельцев: Софы, Бэллы и Марика – «Гнома», нижний зал знаменитого заведения тоже вмещал в себя где-то под 400 посетителей.
Позже, в поту и мыле, вынося мусор, смешивая салаты или раскладывая еду по затертым зэковским подносам, я неоднократно вспоминал этот ресторан. Вместо одетых в Версаччи, Гуччи и Москино русских брайтончан перед моими глазами мелькали одинаковые угрюмые лица зэков… спешащих на очередной прием пищи…
… Итак, она звалась Столовой!
Я загремел в большущий ангар с двумя крыльями в форме подковы, «салат-баром» посередине, несколькими «раздачами», кают-компанией для офицеров, кухней, посудомойкой и складом.
По периметру заведение было обнесено дополнительной сеткой с колючей проволокой в тщетной предосторожности избежать тюремных краж. Однако ни сетка, ни «колючка», ни карцер, ни даже ежедневные обыски результата не давали – кухонные несуны всегда оказывались хитрее и шустрее дуболомов.
«Этот идол золотой» решал все!
Две двери в фуд-сервис полностью контролировали менты. Они регулировали движение и обыскивали выходящих: еда на вынос не пропускалась.
Профессиональные несуны, зарабатывающие на транспортировке, ежедневно рисковали. В случае поимки с поличным как минимум им грозило длительное пребывание в «дырке», а как максимум – потеря заветных 15 процентов условно-досрочного освобождения.
Тем не менее преступная цепочка: работник склада – повар на кухне – уборщик зала – контрабандист – отрядный перекупщик – потребитель не прерывалась ни на сутки. Спрос превышал предложение – дефицита на всех не хватало.
Хотя охранники арестовывали в день по несколько человек, в ряды кухонных контрабандистов ежедневно записывались новые добровольцы из числа бывших наркокурьеров.
«Горбатого могила исправит», – говорила в таких случаях моя бабуля Вера.
…Лысеющий сорокалетний бодрячок – сосед и добрый приятель Виктор, мексиканский житель калифорнийского Сан-Диего, в тюрьме занимался молочным промыслом. Его все так и звали – Молочник, Milk Man. В холодное время года он снабжал молоком четверть моего отряда.
Небольшая упаковка, вмещающая один стаканчик молока, у Витьки стоила 50 тюремных центов. Через несколько месяцев я и мои коллеги по утренним самоистязаниям стали к нему «на контракт», ибо иногда на завтрак мы не успевали. Охлажденное молоко, помещенное в пластиковый термос со льдом, доставлялось прямо в камеру любому страждущему.
При этом Молочник проявлял чудеса эквилибристики по «проносу» ценного напитка через полицейский кордон. Набив карманы синенькими обезжиренными упаковками, Виктор выжидал удобный момент.
Он не шел на выход, как это делали все и как предписывала инструкция, а двигался против потока, через входную дверь. Смешиваясь с прибывающими в столовку зэками, он, как лосось на нерест, упрямо плыл навстречу течению, пока не оказывался на улице.
Поскольку смелый кульбит Молочник проделывал к самому концу завтрака, то все внимание пятерки ментов сосредоточивалось на выходящих каторжанах.
Дуболомы самозабвенно ощупывали арестантов на предмет запрещенного кусочка хлеба, булочки, яблочка или молочка. На это и рассчитывал мой поставщик: он шустро нырял за угол и уходил тюремными задворками.
Позже, когда нас вместе возили к хирургу в соседний с тюрьмой Принстон, Витька признался, что контрабанда молока, помимо солидного подспорья, давала ему дневную порцию адреналина: «Я и наркотики любил перевозить, потому что это – и деньги, и ощущения!»
Как в том анекдоте про кавказский ресторан: «Дайте мне, пожалуйста, что-нибудь остренького, национального, грузинского…»