Мойше приходил на работу с черно-золотой Торой – Пятикнижием Моисеевым. Я планировал приносить приятную уму и сердцу беллетристику, а также блокнот и ручку.
На «Тюремный роман» времени по-прежнему катастрофически не хватало.
– Ребе, – с энтузиазмом улыбнулся я, одновременно пожимая ему руку, – готов приступить к работе в твоем многоуважаемом департаменте прямо с этой минуты!
– Гут, шейне пунем, – ответил на понятном даже мне идише ребе Рубин, похлопывая меня по плечу.
– Прощай, салатный бар, let my people go![341] – торжественно пропел я последнюю строчку известной песенки.
Дело оставалось за «малым»: согласовать и утвердить наше принципиальное решение у мисс Фрост и у Главного Кухонного Супервайзера, появлявшегося в столовке пару раз в неделю.
Мойше пообещал все утрясти и принять удар на себя.
Однако ни он, ни я недооценили Ахмеда, чернокожего подмастерья Рубина – у того был собственный взгляд на вещи.
Обычно молчаливый балтиморец, несколько лет назад примкнувший к «Нации ислама», совершенно неожиданно подал голос. Предварительные договоренности между ним и Мойше были забыты в одночасье. Пакт о ненападении на деле оказался «пшиком».
– No, no, no, Russia, – достаточно безапелляционно заявил черный и блестящий, как донбасский антрацит Ахмед. При этом он снял с вытянутой микроцефальной головки белую шапчонку и сложил руки на груди. Коричневые глаза горели огнем классового врага. – No, no, no, Rubin!
– В чем проблема, brother? – по-отечески спросил Мойше, стараясь разрешить конфликт дипломатическими методами. – Не волнуйся, Русский будет делать всю мою работу, а ты сможешь расслабляться, как и раньше. Ведь правда, Раша?
Поскольку я уже знал, что работа у Мойши занимала максимум час в день, я поспешил кивнуть.
На моем лице появилось какое-то подобие дружелюбия. Я понял, что Ахмед разволновался не на шутку, подозревая, что я буду претендовать на часть сворованного у кошерников товара.
При Мойше ему доставалась почти вся выручка от распродажи «диетических» продуктов питания. Ребе Рубин у своих не воровал принципиально.
– Слушай меня, Рубин, – начал чернокожий мусульманин. – Ты уходишь, вот и уходи себе спокойно. Никого за собой не тяни. Твой русский друг останется в салатном баре. Никаких перестановок! Теперь здесь будет работать «Нация ислама». Короче, к мисс Фрост не ходить и ни за кого не просить! Поняли?
Мойше и я молчали и смотрели друг на друга. В глубине души мы прекрасно понимали, что нормальных отношений между белыми иудеями и черными мусульманскими фундаменталистами быть не могло. Особенно в тюрьме.
«Мирное» сосуществование на деле оказалось весьма призрачным – любое неосторожное движение немедленно запускало план «Барбаросса».
Закончив неожиданную для нас тираду, Ахмед удалился медленной развязной походкой гангстера-супермена.
Не прошло и пяти минут, как дверь в подсобку снова открылась. Вместо орангутанга Ахмеда в проеме возникло несколько столовских осамов бен ладенов в белых униформах:
– Слушай, Рубин! Listen up! И ты, Раша, тоже. Если не хотите проблем на свои белые задницы, то вы сделаете так, как вам сказал наш брат. Кухня – это наше место, и хозяева здесь мы. Не копы, не испанцы, не вы… Вам все ясно?
Не дождавшись ответа, они демонстративно и театрально развернулись и вышли из злополучного цеха.
Из-за территориальных притязаний начинались многие войны. Нота была вручена, дипломатические отношения разорваны: «Вставай, страна огромная!»
– Русский, не переживай, я все устрою, – попытался успокоить меня Мойше. – Я знаю, что делать: мы вместе с тобой сходим к Кариму, главному в «Нации ислама», и все обсудим. Мы с ним два месяца просидели в карцере в одной камере. Он, бог даст, не откажет.
– Хорошо, спасибо, понял, – автоматически ответил я. – А почему мы должны слушаться каких-то козлов? Почему они, а не мы? Давай наплюем на них и сейчас же поговорим с мисс Фрост о моем переходе.
– Эээ, молодой человек… Сразу видно, что ты в тюрьме недавно… Во-первых, тебе с этим «козлом», может, придется работать – из-за одного этого ссориться не рекомендуется. Во-вторых, взвесь их и наши силы. Сколько белых и сколько черных, сколько иудеев и сколько мусульман. Сколько джентльменов и сколько озлобленных на весь мир «шварцев»[342]. Если идти на них в открытом бою, то поражение обеспечено! Ты что, драться с этим «поцем»[343] будешь? В госпитале или в «дырке» давно не был?
В карцер мне совсем не хотелось.
В случае любого конфликта, драки или «потенциальной угрозы насилия» в Special Housing Unit[344] забирали всех – и правых, и виноватых. Затем, после пары недель отсидки в каменном мешке, когда горячие головы достаточно остужались, офицеры из спецотдела начинали расследование. «Следствие» зачастую тянулось по нескольку месяцев и заменяло само наказание. Позже я все это испытал на собственной шкуре и по полной программе. Причем несколько раз. За все тот же «Тюремный роман»…
– Ладно, Мойше… Может, ты и прав… Знаешь, я тоже кое с кем поговорю по своим каналам. Попробуем развести ситуацию, – сказал я немного успокоившись и прикинув в голове соотношение сил.
Кандидатов для разговора было трое: Лук-Франсуа Дювернье, Игорь Лив и Мухаммед, один из лидеров местного мусульманского «коммюнити»[345].
В тот же вечер я разыскал моего бородатого приятеля – вечно улыбающегося сирийца с двойней в животе. Пришлось поплакаться в арабскую жилетку и рассказать о нарушенных договоренностях. Мухаммед слушал внимательно, одновременно перебирая зеленые четки из какого-то заморского малахита.
Потом он долго говорил, периодически вставляя фразу «На все воля Аллаха».
К сожалению, никакого реального влияния на шайтана Ахмеда сириец не имел. «Нация ислама» с местными мусульманами-сунитами особенно не дружила, несмотря на совместные пятничные молитвы.
Лук-Франсуа принялся рассматривать ситуацию с разных сторон, ставя себя на место каждого из нашей троицы.
Мой безотказный друг предложил поговорить с Ахмедом по душам, tete-a-tete. Мужской разговор представителей одной расы, но абсолютно разных полюсов – «добра» и «зла».
Я тут же согласился.
Игорь Лив посмотрел на «дело» по-своему:
– Лева, тут можно пойти тремя путями. Выбор за тобой – как у богатыря на распутье… Первый: положить на твоего Ахмеда с прибором, несмотря на их гнойные выступления. Им с высокой горы наплевать на ваши договоры. Но учти, если ты так поступишь – это открытый конфликт… Второй вариант: попытаться их убедить – и сказать, что, мол, ребята, вы не правы. Ну и, наконец, третий. Посчитай, сколько тебе осталось работать в фуд-сервисе. Месяца полтора? Ты же все равно оттуда свалишь. Стоит ли в таком случае гнать волну и поднимать кипиш?
…Тем временем обстановка в столовке накалялась.
Чернокожие мусульмане из внутренней кухни перестали здороваться не только с Рубиным и со мной, но и с моим верным оруженосцем Максимкой. Проходя рядом с салат-баром, где я по-прежнему трудился в поте лица, они строили устрашающие рожи и подолгу многозначительно смотрели в мою сторону.
Во всяком случае, именно так мне казалось.
…Через несколько дней после стычки с Ахмедом я, как всегда, перед началом смены, запасался большими металлическими бадейками с нарезанными овощами. З/к номер 24972-050 летал между кухней и своей «рабочей станцией», как трудолюбивая пчелка Майя.
Я уже подходил к салатному бару, зажав в руках очередной тяжелый поднос с провиантом, как в меня влетел один из дружков Ахмеда. Агрессор прекрасно меня видел и, как истребитель-перехватчик, шел навстречу своей цели.
От резкого удара «лоб в лоб» мои пальцы разжались. С жутким грохотом поддон с овощами полетел на серый бетонный пол. Около ног медленно расползалась серо-оранжевая куча капустно-морковного салата «коулеслоу»[346].
Майонезные брызги расплескались во все стороны как минимум метров на пять. Я растерянно замер в центре фонтана и стоял как «статуя в лучах заката». Чернокожий обидчик явно торжествовал! Сложив руки на гедонистическом животе, он не только не извинился и не произнес положенного «my bad»[347], но и сделал вид, что не имеет к случившемуся никакого отношения.
Огромная двухметровая горилла с гладко выбритой головой и кучерявой бородой вокруг противной прыщавой физиономии похлопала меня по плечу:
– Давай, Раша, вызывай подмогу! Да не забудь постирать штаны – майонез плохо отстирывается! – Он заржал и медленной «гангстерской» походкой потопал за кулисы кухни.
Во мне все кипело, как в «Интернационале». Больше всего мне хотелось дать обидчику крепкий пинок под раскормленную задницу!
…Еще полгода назад я бы сам удивился своему тюремному «бесстрашию» и агрессивным мыслям. Несмотря на то, что в моих бумагах везде стояло безжалостное прокурорское клеймо «арестованный Трахтенберг – greater severity public safety factor»[348], я был абсолютно мирным человеком.
За всю жизнь, в дофортфиксовские времена, мне приходилось драться от силы пару-тройку раз. В большинстве же случаев я был соглашателем-конформистом и всегда старался идти на компромиссы ради мира и спокойствия. Бармалейская характеристика, выданная прокурорско-фэбээровской командой, «веселила» и меня самого, и всех, кто хотя бы хоть раз со мной пересекался. Абсурд, нонсенс, гротеск и абсолютный оксюморон!
Львом Горынычем я стал с подачи нескольких «жертв» моих преступлений – танцовщиц из родного Центрального Черноземья…
…Как-то раз театрально-концертному импресарио Льву Трахтенбергу, привозившему на гастроли в Америку достаточно известных российских артистов, «доброжелатели» насоветовали новое направление в бизнесе.