Почти зловещее зрелище. Все портило отсутствие двери и мало-мальски приличного запора. Проем, сквозь который при желании можно залезть внутрь покачивающейся темницы был, а вот ни двери, ни засова не было. Вход и выход в подвешенную камеру был свободным.
Я остановилась, не дойдя до нее с десяток метров, на обочине, там, где крошащийся асфальт сменялся песком, лежала плоская квадратная коробка. Я подошла, присела, потрогала отсыревший за ночь картон и подняла крышку. Песок осыпался с тихим шорохом. Большая пицца с колбасой так и не была доставлена клиенту. Клетка снова качнулась, хотя, возможно, он заказывал нечто иное.
Вернувшись на дорогу, я попыталась представить, в какой момент Мартын отбросил коробку, и что его на это подвигло.
Ответ мне дали через десяток шагов. Уж не знаю, на что я там наступила, задела, и какой рубеж пересекла. Но асфальт под ногами вдруг разъехался, распался на кусочки-островки, будто лед на весенней реке, только здесь вместо воды желтый песок который вдруг обрел подвижность. Светло серые куски асфальта исчезли в его быстром течении.
Я вскрикнула, отпрыгнула, споткнулась и упала на четвереньки. Руки и колени ушли в холодную сыпучую глубину, увязая в текучем песте, как в болоте. Стоило поднять одну ладонь, как вторая, проваливаясь дальше, словно я пьяный давильщик винограда, вставший вместо двух на четыре конечности. Я отпихивалась от песка, не понимая, что тело непонятно каким образом остается в одном положении, в положении «над» землей.
Паника плохой советчик.
В очередной раз рванувшись, я задела ладонью обо что-то острое. Вытащила руку, успев заметить длинную царапину на коже, выступившую кровь, налипший на рану песок. Не скажу, что это сильно отрезвило, но заставило задуматься.
Когда песок в очередной раз просел под пальцами, я собрала волю в кулак и замерла. На миг, на один удар сердца, чтобы нащупать под песком то, обо что распорола кожу.
Руки провалились, и все замерло. Стоило остановиться мне, как замирал и песок. Ладони уперлись в твердые куски того самого утонувшего асфальта. Песчинки опять зашевелились, но ни руки, ни ноги дальше скрытой опоры не проваливались. Это не зыбучие пески, это пародия на них. Ловушка для нечисти.
Я выдернула руки и села. Песок, словно живой, раздался в стороны, щиколотки и задница тут же провалились, попавшие под одежду песчинки царапали кожу. Очень неприятное чувство, когда инстинкты велят вскочить и бежать со всех ног. А вдруг на этот раз земли в глубине не окажется, вдруг на этот раз я провалюсь?
Но она была на месте.
Я посмотрела на клетку, до нее было ближе чем до перехода, как раз на один хороший прыжок. Когда земля под ногами оживает не до рассуждений. Нечисть скорее добровольно ляжет на алтарь, чем коснется песков Простого и утратит магию. Так что выбор Мартына очевиден. Как и отсутствие двери у клетки, нелюдя из нее еще и выманить надумаешься, хоть человеческой печенкой тряси.
Хорошо, что я человек, стало быть, хуже уже некуда, а бояться поздно. До спасительной клетки при всем желании до не допрыгнуть, возможности не те.
Я отряхнула ладони, стирая с царапин выступившую кровь, и встала. Мгновенье невесомости, когда песок расступался, обтекая ботинки, а потом подошвы коснулись твердого дна дороги.
К шагу, более напоминавшему ходьбу по глубокому, плотному и тяжелому снегу, я приноровилась быстро, во всяком случае, не падала. Клетка впереди все так же покачивалась на цепях, не проявляя никакой агрессии. Предполагаю, что целителя они получили именно в этой упаковке. Хотя кто такие «они» еще предстояло выяснить.
Я коснулась холодного металла. Ни дверей, ни запоров, ничто не мешало Мартыну впоследствии выбраться отсюда. Ничто, кроме подвижного песка. И еще магии. Пальцами я чувствовала неровные засечки на железе, на первый взгляд, маленькие и беспорядочные, а на второй… Я склонила голову набок, если представить, что вертикальные прутья — это строки, то хаотичные насечки складываются в буквы инописи, нанесенной нетвердой детской рукой, но вполне опознаваемые. И очень знакомые, по спине пробежал холодок предчувствия.
Я уже видела эти спускающиеся сверху вниз строки. Видела там, где они не привлекали внимания. На столбах в чайной, в окружении цветочного орнамента знаки смотрелись органичной частью узора, а не символами древнего языка.
— Что ж, Ахмед, дорогой, нам пора поговорить, — я дотронулась до рукояти отозвавшегося теплом атама, — На этот раз по-нашему, по-нечистому.
Стоило ступить на склон перехода, как асфальт поднялся обратно. Черные куски покрытия всплыли из-под песка и собирались в единую, немного потрескавшуюся, но оттого кажущуюся такой настоящей дорогу. Ловушка взведена.
Около дома меня ждал сюрприз — открытая аптека, за прилавком Егорыч с помятой рожей и в несвежем халате. Витрина была украшена веселенькими плакатами и рекламными открытками, обещающими чудесное исцеление от любых недугов. Аптекарь попытался улыбнуться. Неудачно, видимо, моя рожа была ничуть не лучше его.
— Я больше не буду, — сразу пообещал Егор.
— Чего не будешь? — получилось немного враждебно, но я всю дорогу накручивала себя, создавая настрой для беседы с хозяином чайной.
— Он сразу сказал, что тетка не отпустит, — молодой мужчина отпил из стакана пузырящуюся жидкость и с облегчением выдохнул, — А я велел сваливать из-под вашей юбки. Классно бы повеселились.
— Куда сваливать?
— Ладно вам. Осознал, проникся. Девочки из общаги только для больших мальчиков, — он сделал еще глоток, рука слегка подрагивала.
— Ты вчера прогулялся по девочкам, — дошло до меня, — И набрался, — я посмотрела на помятое лицо, — Потому и на работу опоздал. Мартына с собой звал?
— Да, но он не пришел, так что я чист и перед вами и перед законом, — Егорыч пожал плечами и рыгнул, носа коснулся стойкий запах перегара, — Обещаю больше с пути истинного не сбивать. Хотите на галоперидо́ле поклянусь? Отпустите вы его ко мне, — страдальчески попросил аптекарь, — Скучно хоть вешайся, а еще башка трещит, — он снова схватился за стакан.
Отвечать я не стала, просто вышла, дверь, звякнув колокольчиком, закрылась. С радостью отпустила бы, хоть в бордель, хоть в наркопритон, целителю для этого моего разрешения не требуется, лишь бы было кого отпускать.
Из чайной неслась витиеватая восточная музыка, слышался гортанный выговор, щедро разбавленный русским матом без малейшего акцента, у Ахмеда собирались очень разные люди, но спиртное стирало национальные границы или делало их непреодолимыми, это как повезет.
Быстро пойдя мимо распахнутых ворот, я увидела хозяина, склонившегося к одному из гостей, значит, Муса колдует кухне. Быстро завернув за угол, я дернула заднюю дверь чайной. Та была по-прежнему открыта, и рядом с ней по-прежнему стоял вымазанный в грязи мотороллер. Ахмед не испугался ни моего возвращения, ни визита милиции. Вернее, полиции, когда тридцать лет ты называешь кабачок кабачком, новое «цуккини» постоянно вылетает из головы. Для такой смелости нужны причины.
Я вошла, прикрыв за собой дверь. Открытый погреб все так же зиял темнотой, закрытый холодильник блестел стальными дверями, на пороге кладовой стояла не дотащенная до места назначения упаковка банок зеленого горошка. Из кухни тянуло маринованным луком и терпкими специями плова. Столбы стояли там же где утром, молчаливые часовые по обе стороны каждой из находившихся здесь дверей. Я подошла к ближайшему.
Завитушка, скошенный круг под ней, перевернутая «п» следом, и наклонная волнистая линия. Резные знаки — буквы древнего языка терялись в ярком рисунке декора. Заметили ли их Пашка и Мартын? Если да, то почему не насторожились? Пусть явидь в инописи не сильна, но целитель подобной неграмотностью не страдал, его владение языком древности было на уровень выше, то есть: «читаю и перевожу со словарем».
Я прислонила жало Раады к покрытой лаком поверхности, чуть нажала и провела, снимая тонкий слой стружки вместе с частью букв. Столб остался равнодушен к вандализму. Я перехватила атам снова, на этот раз намереваясь поковыряться в дереве острием, но из-за удара в плечо промахнулась, и каменное лезвие оцарапало стену.
За спиной стоял Ахмед, не особо одобрявший столь наглую порчу его имущества. В отличие от помощника он был суховат, и еще не обзавелся вальяжным брюшком и вторым подбородком. Смуглая кожа, глаза маслины, вытянутое лицо, волнистые черные волосы и золотой зуб вместо правого клыка. Он постоянно смотрел мир с прищуром. Очки в толстой роговой оправе торчали из нагрудного кармана рубашки, но пользовался он ими редко.
— Эй, чевой творишь? Деньга платить будешь, да?
Смуглое лицо было полно показного негодования, другой посетитель уже бы рассыпался в извинениях. Но не я. В мире нечисти нужно видеть куда глубже тех эмоций, что хотят показать. Я забыла об этом в мире людей. Потому что от них подвоха никто не ждал. Глупая ошибка, но исправимая.
Фальшь, я не увидела, а услышала. В громком крике мужчины было лишь притворство, к тому же не очень умелое. Лицо полного показного возмущения, сквозь которое проступало равнодушие и скука.
Хотя я могла ошибаться, выдавая желаемое за действительное, видя черную кошку там, где ее нет.
На слова не было ни времени, ни желания, и я обошлась без них, молча резанув атамом по мужскому предплечью. Это был риск, потому что человек мог заорать и поднять на ноги всех завсегдатаев и праздных прохожих.
Рукав окрасился кровью. Не рана, а всего лишь царапина, но Ахмед разом посерел, схватился за грудь, тяжело дыша, привалился к стене и грузно осел на пол. Атам пьет жизненные силы, и для этого совсем необязательно наносить раны в корпус. Если держащая его рука, моя рука, я захотела, нож выпил бы всю силу через эту царапину. Но я не хотела.
Вру. Даже себе иногда вру, иначе лишусь сна. Когда лезвие прошло по его коже, ладонь кольнула теплая искра чужой жизни, так старый знакомый с радостью жмет тебе руку.