в кровь и рисовала на руке хаотичные узоры.
Мартын успел отскочить, оказавшись на равном расстоянии и от Константина, и от ветра.
— Ты был прав, — прорычал парень, глядя на отца. — Ты это хотел услышать? Она должна была умереть. Я бы поступил так же. Ты прав! Ты всегда прав!
Черный целитель выпрямился и, прежде чем исчезнуть в желтом вихре, рассмеялся, вернее, издал короткий отрывистый смешок.
Не успел парень выдохнуть, как его повалил охотник.
— Для меня у тебя тоже есть слова заветные? — спросил шепотом Веник.
— Отпусти, — попросила я.
— Ты сама этого не хочешь.
— Точно, — согласилась я, откидывая голову прижимаясь к его шее. — Но с каких это пор ты делаешь то, что хочу я? — вместо ответа Веник зарылся лицом в мои волосы. — Снова иллюзия, и снова ты со мной. Так уж мне везет по жизни, я оказываюсь в твоих руках только в видениях.
— Но это тебе нравится, — прошептал он.
Мартын с утробным рыком отбросил от себя охотника. Футболка на спине парня превратилась в лохмотья, как и кожа.
Разительный контраст. Там льется кровь, идет бой, а здесь не менее жестокая ласка. И лишь победительница с каштановыми волосами разрисовывала кожу и одежду поверженного кровавыми завитушками, тихо напевая при этом незнакомую мелодию. Ей не было дела до меня или молодого целителя, для каждого из пришедших в иллюзию нарисовали своего врага, а нам невидимые мишени на спинах.
Мальчишка-ветер прижал Мартына к земле, на его худых и жилистых руках вздувались мышцы. Он склонился над парнем, оскалился и вдруг вцепился молодому целителю в грудь, вырывая зубами кусок плоти вместе с темной тканью.
Мартын закричал, забился, прижатый к земле тем, кого создавали для охоты на нечисть. Узкая рука со сбитыми костяшками зарылась в песок над плечом парня, чтобы вернуться с тускло поблескивающим коротким колышком. Замах и кровь выплеснулась фонтаном, когда сосулька вошла в горло Мартына. Мутное стекло, соприкоснувшись с его кровью и вспыхнувшими магией глазами, рассыпалось.
Целитель проигрывал и знал это. Кадык на срастающейся на глазах шее заходил ходуном, булькающие хрипы сменились словами.
— Я боюсь тебя.
Фраза, рвущая его на части почище зубов охотника, прозвучала.
Нечисть не признается в своих страхах. Никогда, потому что она сама их создает. Она и есть страх. Мои соседи могут позволить себе беспокойство, чуть-чуть опасения вкупе с разумной осторожностью, но не страх. Не ту приправу, под которой подают добычу к столу. А уж признаться в этом вслух, сказать, глядя в глаза врагу… Я начинала уважать этого мальчишку.
Охотник задрал неподвижное лицо к небу, словно собираясь завыть, и исчез. Парень не шевелился, лишь смотрел в светлеющее небо и часто дышал.
— Нравится, — подтвердила я, понимая, что оттягивать неизбежное глупо, — и гораздо больше, чем тебе. Правда в том, что я хочу тебя сильнее, чем ты меня. Поэтому мне так хорошо в иллюзии, даже в этой. Но я никогда не посмею признаться, а если посмею, мы оба умрем.
Прежде чем стать грязным песком, он наклонился, и его губы еще раз прошлись по моей шее, заставляя почти пожалеть о том, что раскрыла рот.
Последняя живая иллюзия рассыпалась.
И песок встал. Взвился хлещущим по лицу и не дающим сделать вдох ветром. Настоящим ветром. Закружились пылевые смерчи, в которых исчезло все: дома, деревья, озеро, дорога. Песок был везде, со всех сторон, извиваясь и лишая чувства направления, стирая разницу между верхом и низом.
Я упала на колени в поисках опоры и заслонила рукой нос и рот. Песчинки скрипели на зубах, грязью оседая на языке.
— Считайте, что пропуск в Желтую цитадель вы получили. Смотрите, не пожалейте.
Голос раздавался со всех сторон, из ниоткуда, словно с нами говорила пыльная буря. Но стоило ему затихнуть, как все остановилось. Песок на миг завис в воздухе, словно на кадре кинофильма, и упал, открывая перед нами желтую дорогу.
— Взять их, — скомандовал все тот же равнодушный всеобъемлющий голос. Голос, способный проникать сквозь преграды и проникать в сердца. Голос Вестника Хозяина Востока. Прав Мартын. Ближний круг. Ближе некуда.
5Вода
Вода начала капать на вторую ночь. Сперва, медленно и даже как-то неохотно.
Плинк-плинк.
Долгий растянутый миг тишины, и снова это мягонькое плинк-плинк.
Капающая вода — неотъемлемый штрих любой уважающей себя темницы. Светло-желтые песчаные стены, камера два на три метра, ни окон, ни дверей, лишь камень и тусклый круг света керосиновой лампы.
Если внутренние часы не врали, ее меняли на новую где-то раз в сутки. Именно тогда на монолитной с виду стене появлялась дверь. Ее контур проступал на песчанике жирными штрихами угольного карандаша, как рисунок на шершавой бумаге. Несмазанные петли скрипели сухим песком. В камеру ступал высокий широкоплечий мужчина с нереально синими глазами, скорее молодой, чем старый. Он ставил на пол миску, обычно с кашей, пластиковую бутылку с водой, менял прогоревшую керосинку и уходил.
Видят святые, я пыталась быть дружелюбной, пыталась плакать, уговаривать и угрожать, особенно в самый первый раз, когда была уверена, что замурована в каменном мешке навсегда. Тогда я еще не знала, насколько это бесполезно. Пройдет еще неделя, прежде чем со мной заговорят.
Плинк-плинк.
На третью перемену блюд и ламп это ударяющее по вискам «плинк» вызывало нервный тик, от желания завернуть протекающий кран чесались руки. Я понимала, что на самом деле злюсь не на то и не на тех. Но злость была предпочтительнее страха и бессилия. Да, мы попали в Желтую цитадель, но радоваться достигнутой цели не получалось.
Плинк-плинк.
К исходу четвертой ночи, а может, и не ночи, звук капающей воды стал быстрее, интервалы между каплями меньше, а сам перестук привычнее.
Несколько раз я пыталась вызвать столик Нинеи, не задумываясь, как буду объяснять тюремщику присутствие в камере столь экзотической детали интерьера. Но стало только хуже: если в песчаной иллюзии я еще ощущала зуд в ладонях, пусть и бесполезный, но здесь не было даже этого. Что-то не пускало следующую вещь ко мне.
А может, артефакт решил найти себе более достойную хозяйку? Три раза «ха-ха». Если вещь выбрала себе хозяина, это навсегда. Пока не умру, она моя. Правда, думаю, ждать осталось не так уж и долго.
Плинк-плинк.
Кровати в обычном понимании в камере не было. Если не считать за таковую длинный, во всю камеру ящик с песком, высотой мне по бедро. Я долго рассматривала странную противопожарную конструкцию, а потом улеглась сверху. Всяко лучше, чем на полу. Камера была сухой и теплой, после бессонной ночи в иллюзии я отключилась на несколько часов и пропустила первый приход тюремщика.
Плинк-плинк.
На пятый день я обшарила всю камеру, но источника воды не нашла. Звук сделался еще отчетливей.
Плинк-плинк-плинк — плинк.
А шестой ночью рухнула стена. Во всяком случае, я думала, что была ночь и легла спать. Та самая стена, вдоль которой стоял ящик. Меня бы завалило песком, но за миг до обвала я открыла глаза, потому как быстрое, но еще раздельное «плинк-плинк» слилось в сплошное бесконечное «ппплииииинннккк». Теплый плещущийся звук вытолкнул из бурного сна, где я бродила по комнатам без окон, без дверей и звала то Веника, то Пашку, а один раз даже Кирилла. Настойчивый звук ворвался в сон и развеял его самым прозаическим образом. Очень захотелось увидеть ведро, стоящее в углу камеры, и, возможно, что-то добавить к его содержимому. Это спало мне жизнь.
Когда тонна песка обрушилась на кровать, я уже вставала, а потому успела отскочить к противоположной стене, к той, где раз в сутки появлялась дверь. Ящик с песком погребло в долю секунды, желтая взвесь поднялась в воздух, окрашивая все в цвет пыли. Совру, если скажу, что было не страшно. Я прижалась спиной к светлому камню и смотрела, как течет песок, заполняя камеру. Словно меня заперли не в темнице, а в песочных часах.
Теперь я понимала, чем отличаются пески Простого от их подделки. Это как сравнивать поселковый пруд с океаном, утонуть можно и в том, и в другом, но какая разница в масштабе, в мощи, в силе.
Как появилась дверь, я не видела. Меня без слов схватили за шиворот и выдернули из полузасыпанного каменного мешка. И переселили в другой, ничем от предыдущего не отличающегося. Все, что я увидела во время переезда, это часть закругляющегося коридора, стены из песчаника и железные крюки, вбитые в камень на уровне глаз, на которых висели керосинки. Свет был неровный, дрожащий и какой-то тусклый, из людей — двоих мужчин, синеглазого тюремщика и незнакомца, высокого и массивного. На меня второй не посмотрел ни разу. Он запомнился частями: грубоватые черты лица, короткая аккуратная бородка, ежик волос, светлая кожа и часы на вычурном блестящем браслете.
Прежде чем дверь новой камеры исчезла из интерьера, я успела услышать, как один из мужчин сказал другому:
— Перекрытия двух этажей рухнули.
И снова осталась одна.
«Плинк-плинк», — приветливо отозвалась вода из-за стены.
В этой камере я провела две перемены ламп, и история повторилась. Журчание воды и поток песка. После этого был еще третий каменный мешок, который постигла та же судьба. Меня не обвиняли, не кричали, не ругали — со мной вообще не разговаривали. Потом, судя по всему, камеры закончились или оказались заняты постояльцами, но привычный распорядок изменился.
Меня перевели этажом выше, где комнаты были не в пример лучше. Там стояла кровать и даже с бельем, пусть несвежим и серого цвета. Стул, низкий столик с кувшином и тазом, где я с наслаждением умылась. Окон дизайном предусмотрено не было.
«Плинк-плинк», — веселились капли.
Комната не пережила и первой ночевки. Увы. Спальню, где наверняка спали тюремщики, сменила каморка для прислуги.
Плинк-плинк.
Эта не продержалась и нескольких часов.
Терпение кого бы то ни было закончилось. Пришел целитель. Он не представился, но человек, задумчиво рассматривающий содержимое ночного горшка, о да, оцинкованные ведра остались этажом ниже, не мог быть никем иным. Из руки выкачали пробирку крови. К слову, в процессе меня держали двое, а я верещала, как недорезанный поросенок, не от страха или боли, а больше назло. Целитель Простого ухмылялся, хотя мог одним движением руки превратить меня в послушную овечку, но предпочел этого не делать.