Плинк-плинк.
Мир мигнул так же, как тогда в иллюзорном Юково. Пропал и появился в том же виде, только теперь разрисованная стена стала стеклянной, а рисунок на ее поверхности смотрелся витражом. Я вздрогнула и едва не упала.
Вестник разжал руку, и ключ упал на грудь, закачавшись на цепочке. Мужчина удовлетворенно улыбнулся и со всей силы ударил кулаком по стеклу, в которое превратилась стена. Улыбка оставалась на его лице, даже когда крохотные осколки резали кожу Вестника.
Я закрыла лицо рукам, не сдержав стона. Песок. Стекло. И снова песок. Замкнутый круг. Витраж разлетелся мелким блестящим крошевом.
Плинк-плинк.
Радиф перешагнул осыпавшуюся стену. Комната, спрятанная между двух других. Ни окон, ни дверей. Небольшое рабочее пространство, в котором сразу обращаешь внимание на железную клетку в углу, родную сестру той, что ловила в свое нутро нечисть на переходе северо-западной окраины Остова.
Рядом на складном железном столе возвышалась конструкция, которую я без труда узнала. У бабушки была такая же. Ее самогонка была лучшей в Климовском, работяги из колхоза подтягивались к дому, стоило только солнцу зайти за горизонт. Железный бак, горелка под ним, синий огонь, пара закупоренных пузатых колб, змеевик — все связано системой трубок. Последняя на выходе прорезинена и оснащена краном, из которого в граненый стакан монотонно капала прозрачная жидкость.
Кап — кап — кап — кап.
Картинка расплылась, я уцепилась за стену. Боль снова начала вытеснять мысли. Моргнув, я тряхнула головой, зашипела, но комната перед глазами снова обрела четкость.
Все свободное пространство комнатки было заставлено рядами одинаковых бутылочек с горстками песка. Запертые в прозрачных емкостях кристаллы слабо шевелились, словно живые.
Два нечеловека замерли по обе стороны стола. От их спокойствия на допросе не осталось и следа. Второй подбородок повара мелко трясся, как желе, вынутое из формочки. Кисточка в руках у ключника ходила ходуном, еще минуту назад он наносил рисунки — насечки на прутья клетки.
Радиф поднял руку и завернул кран.
Кап.
Последняя капля ударилась о жидкость в стакане и разошлась кругами по поверхности.
— А теперь поговорим, ари, — удовлетворенно сказал вестник, — о живой воде.
Плинк-плинк, жизнерадостно подключилась та к беседе. Я посмотрела на завернутый кран и застонала.
Плинк-плинк.
— Это не они!
Вестник оглянулся, его зрачки расширились, полностью слившись с радужкой.
Плинк — Пппплллииииииииинннккк.
Мужчина был настолько быстр, что я даже не уловила его движения. Он дернул меня на себя, втаскивая внутрь комнаты за секунду до того, как коридор исчез. Лавина песка обрушилась на второй этаж. Я ударилась о его грудь носом и взвыла, едва не ослепнув от боли, снова потекла кровь. Вестник задумчиво смотрел, как она капает на рубашку. Рыжая пыль оседала на наши лица, плечи и волосы.
Да, все было неправильно.
— Они всего лишь подделывали пески, — прошептала я.
Вестник оттолкнул меня, развернулся, ухватил мужчин за плечи и от души столкнул лбами. Голова повара лопнула, брызнув кровью, как перезрелый арбуз мякотью. Шея ключника хрустнула и подломилась. Они рухнули к его ногам без единого звука.
— Идиоты, — Радиф пнул ногой стол, звякнули колбы, огонь горелки лизнул железный бак и погас, — нашли что прятать.
Ветер закружил стеклянные обломки вокруг ног, сгущая колючую силу Простого в маленькой комнатке. Я обхватила себя руками. Вестник склонил голову, сейчас в эту минуту он слышал что-то недоступное человеку.
— Хозяин уезжает, — сказал Радиф через минуту, — на сутки. Мое место рядом с ним, — он снова обхватил висящий на шее ключ и направил на стену песка, засыпавшую коридор.
Завал вздрогнул и стал слой за слоем проседать, проваливаться ниже, пока перед нами не осталось чистое, сухое, покрытое пылью пространство. Рассыпавшиеся стены, рухнувший потолок и две черные дыры с неровными оплавленными краями — в полу и в потолке, одна над другой. Магия невидимой иглой проткнула цитадель насквозь. Так мальчишка поливает тонкой струйкой воды зачерпнутой в маленькие ладошки свой замок из песка, разрушая его стены.
— Постарайся доказать свою полезность. Казнь не отменена, она отсрочена, — Вестник посмотрел куда-то поверх моей головы. — У нее допуск только по первому кругу, Денис, проследи.
Я переступила с ноги на ногу и с трудом подняла голову, стараясь дышать через рот и не поддаваться желанию лечь на пол прямо здесь, на битое стекло, и попросить, чтобы до казни не беспокоили. Через провал коридора нереально яркими синими глазами на нас смотрел тюремщик и, видимо, по совместительству землекоп, так как кирка мирно лежала на его плече.
— Двадцать четыре часа, — взгляд Вестника вернулся к крови на моем лице.
Тело повара у ног чуть шевельнулось. Вряд ли такая мелочь, как расколотая голова и сломанная шея, способна надолго вывести нечисть из строя.
Девять часов из отпущенных я проспала. Вода или другая магия меня не беспокоили. Тошнота исчезла, сменившись голодом. Странное создание человек, знает, что вряд ли доживет до следующего рассвета, и тем не менее хочет есть.
Нос остался на месте и, вопреки ожиданиям, не отвалился. Я его не трогала, лишь дышала с присвистом. Лицо, и без того достаточно круглое, стало похожим на блин. Переносица раздулась, синяк сполз под глаза, сделав их узкими. Свезенная о камень кожа саднила. Но я уже не чувствовала себя так, что голова вот-вот отвалится. Я чувствовала себя достаточно сносно, чтобы понять: мне ее оторвут, и скоро.
Мизинец опух, став похожим на вареную сардельку и по цвету, и по виду. Дергающую боль я старалась игнорировать, но выходило плохо. Попробуй-ка отмахнись от ощущения, что кто-то бьет молотком по суставу в такт каждому удару сердца.
Кровь на рубашке застыла, сделав ткань жесткой и заскорузлой. Я умылась, расчесала волосы пальцами и, набравшись смелости, все-таки вышла из комнаты. Дверь послушно появилась на стене, послушно обрела рельефность и бесшумно открылась. И за ней человека никто не ждал, никто не откусил голову, не заставил искать воду и не загнал пинками обратно. Коридор был пуст. Я прошла до поворота и выглянула из-за угла. Снова ничего и никого. Желудок требовательно заурчал.
Да, человек — очень странное существо.
Желтая цитадель производила странное впечатление. Слишком мало людей и нелюдей для такой громадины. За мной не следили, не провожали под конвоем из комнаты в комнату, не стерегли. Такое впечатление, что, кроме ушедшего в неизвестность Вестника, никому не было дела до человека с обрывком цепи на лодыжке.
Киу я встретила спустя полчаса, повернув в очередной раз за светлую стену и начиная подозревать, что кто-то создал петлю из этих песочных коридоров. Вот это углубление в стене, похожее на дохлую рыбу, уже попадалось на глаза.
Трудно сказать, кто удивился больше. Мы замерли, разглядывая друг друга. Она была миниатюрной и тоненькой, как балерина. На пару сантиметров ниже, ладно скроенная, с тонкой талией и высокой грудью, и очень красивая. Может, не так, как Прекрасная, я на миг ощутила тоску по демонической красоте, но именно такие девушки украшают своими фотографиями обложки журналов и снимаются в рекламных роликах.
Азиатка с миндалевидными глазами, фарфоровой кожей, миниатюрным носом и алым пухленьким ртом. Короткие черные волосы уложены в аккуратное каре, прядки заправлены за уши.
К своему стыду, я не отличала вьетнамцев от японцев, а тех от китайцев, которых вполне могла перепутать с какой-нибудь малой народностью Крайнего Севера. Увы, я не могла сказать, откуда была родом эта ослепительно красивая девушка.
Она заговорила первой. И сразу разочарование. Голос Киу был сухим и скрипучим, как шелест ветра. К тому же я не понимала ни слова.
— Простите, — я покачала головой.
— Ор кошорт ащо, наорочи?
Судя по интонации, это был вопрос, и он адресовался мне. «Наорочи» — так называл меня Радиф. Гортанный язык, изобилующий шипящими и рычащими звуками, словно создан для глоток, оснащенных клыками и раздвоенными языками. На нем произносились и принимались клятвы. Инопись. Киу разговаривала на самом древнем языке этого мира.
Девушка повторила вопрос. Я развела руками. Жаль, но, похоже, посплетничать и сравнить демонов нам не светит. Киу ответила не менее грустной улыбкой.
Изящная рука в лавандовой перчатке ухватила меня за плечо и настойчиво потянула за собой.
— Эй! — выкрикнула я.
Пальцы девушки по твердости не уступали гранитному камню, а сила явно превышала человеческую. В голову снова стала возвращаться отступившая после сна боль.
Киу тут же остановилась, сложила руки перед грудью в молитвенном жесте, показывая, что не хочет заставлять. Очередная шипящая фраза, произнесенная скрипучим голосом глубокой старухи. Очередной непонятный набор звуков и слов.
Девушка подняла одну ладонь, пальцами второй изобразила на ней идущего человечка, указала на себя и поманила следом. Вполне понятная пантомима: Киу хотела, чтобы я пошла с ней.
Я пошла, может, потому, что для разнообразия меня попросили.
В крыле на первом этаже, куда привела меня девушка, было всего две двери. Одна, по принятой в Желтой цитадели традиции, нарисованная, и вторая — в метре от первой, настоящая. Добротная, железная, очень похожая на выход из этого пыльного безумия. Но Киу толкнула другую, смотрящуюся картинкой со страницы старой газеты.
Вытянутая, словно вагон поезда, комната с парой коек, рядом железных шкафов по правую сторону, столом, накрытым клетчатой скатертью, и десятком потертых деревянных стульев. На полу рядом с выкрашенными зеленой краской дверьми шкафчиков валялись знакомые пыльные сумки.
Охранники отвлеклась от игры в карты и встали. И тут девушка меня удивила: взмахнула рукой и отдала резкий приказ. Я не понимала его смысла, но тон, которому не прекословят, узнаю, на каком языке и какие бы слова ни произносились. Мужчины вышли, не задав ни единого вопроса и не позволив ни одного косого взгляда. Киу в отличие от меня имела власть в Желтой цитадели.