— Они убили моего визирга, — сказал Простой поднимающемуся целителю. — Пришла пора возместить. Вырежи из них души, мне нужны новые советники. А эта, — он кивнул на меня, — твоя. Ты просил материал для опытов.
— Я ничего не сделала. Скажите, за что? — тихо спросила я, зная, как это глупо, но все равно не в силах сдержаться, да никто бы не смог. Он может ответить, может изобрести тысячи причин, а может промолчать, реальность от этого не изменится. Но это был Простой, и что-то в нем позволяло мне спрашивать, позволяло открывать рот. — Не я разрушала Цитадель, не я сломала Киу. Я хотела помочь, пусть и не по своей воле.
Я снова посмотрела на монотонно раскачивающуюся Пашку. Так-так-так — сопровождал каждое ее движение маятник на столе. Лучше бы лгуна закончила казнь, потому как в конце ее изысков стояла точка. Смерть. Вряд ли теперь стоит на это рассчитывать. Судьба заспиртованного в банке образца, возможно, не худший вариант развития событий. Самое время позавидовать спутникам, но тело человека не годилось для переселения души.
— Ничего? — повернулась ко мне безглазая голова. — Ты уничтожила якорь Киу.
— Неправда.
Целитель вопросительно посмотрел на хозяина, но тот мотнул головой, оставляя человеку голос. Да, Простой отличался от других хозяев и, не намеревайся он нас казнить, сказала бы, в лучшую сторону.
— Цветок Осени дала обещание похоронить одного из ошеров[10] Кайора. Но когда я снял с него голову, некоторые части тела растащили на амулеты. Она была настойчива. Она искала. Даже после собственной смерти. Невыполненное обещание тоже было якорем. Вы принесли в мой дом последнюю часть того глупца. Ты, — песочная рука сжалась в кулак, — дала обещание отнести эту тысячелетнюю падаль к месту захоронения. Ты разрушила якорь, — он повернулся к слуге. — Сделай так, чтоб она пожалела.
Памятник рассыпался с тихим шорохом, вновь став тем, из чего был создан, мусором под нашими ногами.
Задрожав, я упала на пол. Пережатые стеклянными лентами ступни начали неметь. Все зря! Все, что мы сделали, все, на что надеялись, все впустую. Именно сейчас в этот момент, я вспомнила слова Пашки, сказанные у начала дороги из желтого песка: «У меня есть для чего жить». Потеря Юкова была невозможно болезненной, утрата дома, исчезновение бабки, Веника… Больно, но не смертельно. От этого можно оправиться. У меня тоже было для чего жить. Для кого.
Целитель взял со стола скальпель, показавшийся нестерпимо ярким и острым. Я отпрянула назад, едва не застонав от боли в обездвиженных ступнях, но мужчина не удостоил человека и взглядом. Для него я осталась всего лишь предметом, материалом для опытов.
Восточник подошел к монотонно покачивающейся девушке, склонился и резким движением полоснул Пашку по предплечью. На коже выступила самая обычная красная кровь. Первый надрез. Сколько их еще потребуется, чтобы душа покинула тело?
Так-так-так, — раскачивая груз, покивал маятник.
Змея осталась безучастной. Целитель взмахнул рукой, стряхивая алые капли на пол, и повернулся к Мартыну. Парень выгнулся дугой, с кривящихся губ вместо звука слетела слюна и повисла на подбородке. Март поднял руки, которыми до этого безуспешно пытался ослабить стеклянные ленты, он не будет столь покорным.
Глаза восточника засветились магией. Парень, замычав, уронил ладони на пол. Руки повисли плетьми, словно из них разом вытащили кости. Вот и все сопротивление. Восточник беспрепятственно склонился к лицу Мартына, губы мужчины изогнулись в улыбке, ему нравилось чужое отчаяние, приправленное надеждой, но большую остроту блюду придавало то, что все это он проделывал с собратом. Есть что-то завораживающее в унижении себе подобного.
Почти неуловимое движение, и на щеке пленника появилась аккуратная наклонная линия, края раны чуть разошлись, по коже потекла кровь.
Так-так-так… Пашка и маятник двигались почти синхронно, завораживая своей монотонностью.
Мужчина вернулся к столу. Легкие щелчки метронома смешались с мягким перезвоном колб, шорохом открываемых и закрываемых ящиков. Я посмотрела на парня, мозг метался в поисках решения и не находил его. Мы обездвижены и лишены магии. Мы готовились умереть, еще не до конца веря в это.
Мартын раздул ноздри, вбирая аромат чужой крови, и в отчаянии так стукнул ногой, что с нее слетела кроссовка.
Так-так-так-так-так… Маятник едва заметно ускорился. Явидь продолжала раскачиваться все сильнее и сильнее, к отрывистым движениям добавился тонкий, похожий на скулеж звук. И запах сочной травы. Так вдыхаешь полной грудью воздух над свежескошенным лугом, прогретый полуденным солнцем. Теплый, чистый запах. Вторая кроссовка полетела прямиком в меня. Парень снова раздул ноздри, путаясь пошевелить плечами, но руки бессильными обрубками продолжали лежать на полу. Толку от его рывков не было никакого, восточник даже не оглянулся. Кровь из пореза почти не текла. И это «почти» ударило меня сильнее кувалды.
Я задержала дыхание и стала медленно поворачиваться. Шея словно одеревенела. Не от страха, от внезапно вспыхнувшей надежды на чудо. Она неотделима от человека, и неважно, во что он верит — в бога, царя или отечество. Лишь бы не столкнуться с очередной химерой, рожденной пытающимся найти выход мозгом, лишь бы…
Так-так-так… Пашка качалась, стараясь вжаться в собственные колени, словно желая стать маленькой, незаметной, несуществующей. Рана на руке девушки уже начала закрываться.
Мартын не мог говорить, но нос, по его же собственным словам, ему пока не отбивали. Он понял все сразу, как скальпель коснулся тонкой кожи девушки. Кровь человека не пахнет травой и не останавливается, спустя несколько мгновений.
Но самое важное я услышала из песчаных губ Простого, но не поняла, не придала значения. Нельзя взять душу и переселить в человеческое тело. Почему, не знаю, но нельзя и точка. Только в тело нечисти, заменив одну личность другой.
Пашку не лишали сил. Ее заставили поверить в это. Им нужна именно явидь. Сперва ее память, потом яд, а теперь тело. Не человек — нелюдь. Но она этого не знала.
И она одна была не прикована.
Целитель подхватил из лотка железку, похожую на большую скобу для степлера и шагнул к парню. Босые пятки бесшумно стукнулись о пол. Но восточник даже не моргнул, осторожно вводя конец поблескивающей металлом скобки в красную глубину раны на лице. Мартын задрожал выгибаясь.
«Вырежи из них души», — скомандовал Простой.
Так-так, — согласился маятник, — так-так. Сколько еще таких «так-таков» нам осталось? Губы пересохли. У нас был не шанс, а всего лишь его тень.
— Пашка, — позвала я.
Металл вошел в рану на сантиметр. Целитель востока выпрямился, прислушиваясь к моему голосу, дыханию, к лихорадочному биению сердца. От меня на километр несло страхом. Но сейчас я боялась не его, я боялась упустить эту тень. Его же полностью устраивал сам факт человеческого ужаса.
Явидь не ответила, не остановилась и не открыла глаз.
— Ты должна вспомнить Невера, — я подхватила с пола черную кроссовку парня.
Восточник толкнул железку и повернул, разводя края раны в стороны. Мартын задрожал, совсем как я на железном столе. Неизвестный металл побелел, словно раскаляясь, зашипела, закипая, в ране кровь. Скоба была не просто изогнутым железом, она была инструментом. Я замахнулась и швырнула в Пашку обувью, одновременно выкрикивая:
— Вспомни, как пахнет твой сын, как пахнет нелюдь, а много ли нелюдей ты здесь види…
Губы вдруг стали непослушными, чужими, немного прохладными и совершенно неподвижными. Язык скользнул по внутренней стороне сомкнутых зубов. Я замычала, впервые ловя на себе пристальный взгляд восточного целителя. Пашка чуть сбилась с ритма, когда пыльная кроссовка вскользь задела локоть, стукнулась о стену и толкнула метроном, сразу перескочивший с размеренного «так-так» на быстрое, скользящее «та-так-та-так-та-так».
Пашка возобновила ритуальное равнодушное покачивание.
Мужчина хмыкнул, в руке сверкнула металлом вторая скоба, и он неспешно пошел к девушке. Мартын захрипел, раскаленная железка осталась торчать из его щеки, словно кто-то приставил к голове парня строительный степлер и нажал на спуск. Пахло не только травой, пахло поджаривающимся мясом. Кровь заливала нижнюю часть лица Мартына, подбородок, шею и грудь, делая его похожим на героя второсортного фильма ужасов. А ошейник все так же исправно поглощал магию, на которую тот был еще способен.
Я почувствовала, как по щекам снова потекли слезы. Бесполезно. Надо просто закрыть глаза и не смотреть, потому что иначе можно сойти с ума, как Пашка.
Восточник коснулся пальцем нанесенной минуту назад раны и поднял скобу. Чешуйчатый хвост, взметнувшийся с пола, стал неожиданностью для всех. Но дороже всех заплатил за нее целитель, его с размаху отбросило в стену. Для меня все выглядело так, будто мужчина сделал два шага, взлетел, ударился спиной о стену и съехал на пол. Так быстра была явидь. И так зла.
Шипение угольно черной змеи было едва слышным и вместе с тем оглушало, вкрадчивый звук полный ненависти.
Та-так-та-так-та-так, — наращивал темп маятник.
Парень замычал, снова стукая ногами, большой палец на правой ноге беззастенчиво выглядывал сквозь рваную дыру серого носка. Пашка подцепила когтем торчащую из его щеки железку и небрежно выдернула из плоти. На одном из блестящих концов повис крохотный кусочек мяса.
Парень заорал, зажал внезапно ожившими руками рану. Я почувствовала, как онемение, сковывающее губы, отступило. Восточнику стало не до контроля над пленниками.
Не сводя горящих медью глаз с экспериментатора, змея отбросила вырванную скобу. Звякнув о светлую стену, та упала на пол в шаге от моей закованной в стекло ноги.
— Сними с Мартына ошейник, — закричала я.
Но восточник пришел в себя быстрее, словно очнувшись от крика, он открыл посветлевшие глаза. Чешуя на правой стороне змеи тут же встала дыбом. То, что он сделал, походило на чи