По условиям договора сопровождающим причиталось двадцать процентов от найденного — вероятно, надеялись все затраты отбить.
Отказываться Ханс-Йорг не стал. Но выяснилось: немедленно сотрудник со своим прибором прибыть не сможет. Надо возвращаться в Калининград и ждать до завтра.
Ханс-Йорг буркнул:
— Эта лишняя ночь — точно за вас счет.
— Согласны, — хладнокровно ответил Denis.
На следующий вечер снова приехали в поместье фон Маков. У полуразрушенного забора уже ждал старенький черный «Фольксваген»-фургон. Оттуда навстречу им выскочила — Ханс-Йорг глазам своим не поверил — фрау. На вид лет сорока, в лихой кепочке и ладно сидевшем комбинезончике.
— Это и есть ваш квалифицированный оператор? — иронически спросил Ханс-Йорг.
— Guten morgen, — смущенно поздоровалась она.
— Guten abend, — поправил немец и вздохнул.
Но когда фрау взялась за работу, снисходительности в нем поубавилось. Дело свое она, сразу видно, знала отлично. Обоих его гоношистых сопровождающих приспособила себе в помощники, требовательно на них покрикивала. Те послушно суетились.
И буквально через полчаса позвали к экрану лэптопа.
Амелия (так звали даму) указала на точку. Denis объявил:
— Здесь. Сомнений нет.
— Какой размер сокровища? — заволновался Ханс-Йорг.
— Небольшой, — виновато развел руками русский сопровождающий. — Что-то вроде кубышки или горшка. Глиняная посуда.
— Копайте, — обреченно приказал немец.
Перфораторы у кладоискателей оказались свои. Дорогие. Работали они умело и споро, Амелия топталась рядом, корректировала направление.
Уже через час метровый слой бетона оказался разрушен, и оттуда извлекли старинную амфору. Но маленькую, совсем маленькую!
Тот, кто немецкого не знал, что-то разочарованно прочирикал.
Denis растерянно перевел:
— Это примерно первый-второй век. Вряд ли принадлежит фон Макам.
— Открывайте, — велел Ханс-Йорг.
И уже через минуту в недоумении разглядывал десяток серебряных монет. Неужели это все?
Он гневно обернулся к фрау. Заорал:
— Ты плохо смотрела!
Та поняла без перевода, на глазах выступили слезы. Схватила его за руку, потащила его к экрану лэптопа, тыкала лазерной указкой в экран, что-то лопотала обиженно.
— Она высококвалифицированный специалист, — тихо сказал по-немецки Denis. — Вы зря сердитесь. Тут действительно больше ничего нет.
— Значит, надо расширить территорию поисков! Плевать на деньги, я все оплачу!
Но фрау благородно отвергла его предложение о дополнительной оплате. Согласилась задержаться просто так и прошла со своим прибором по еще большему радиусу. В отличие от металлоискателя на всякие пробки или единичные монетки георадар не реагировал. Однако никакого более серьезного схрона обнаружить не удалось.
Начинало светать.
Denis печально сказал:
— Ваш родственник, вероятно, ошибся. Или подшутить решил над своими будущими наследниками.
Напарник его что-то сердито буркнул по-русски.
— Что он сказал? — потребовал Ханс-Йорг.
Denis в смущении перевел: яйца надо вырывать за подобные шуточки.
— Это точно. Вырывать надо, — ледяным тоном ответствовал немец. — Только я пока не понял кому.
— А римские денарии — это деньги? — с интересом спросил Митя.
— Да. Монеты первого-второго века. С портретами императоров Августа и Нерона.
— Но это ведь очень здорово!
— Да, — кисло улыбнулся Богатов. — Монетка продается за три тысячи рублей, если постараться — можно за десять или даже двадцать. Но Ханс-Йорг совсем на другое рассчитывал. Фон Маки богатейшие люди были. А десять денариев — это, вероятно, заначка какого-то мелкого торговца янтарем. Калининградская область всегда им славилась. Племена эстиев, которые здесь тогда обитали, продавали солнечный камень римским купцам. Да, безусловная историческая ценность, но практической пользы никакой.
— Все равно интересно. А у тебя хоть одной случайно не осталось?
— Есть, — улыбнулся Денис.
Достал из кармана, продемонстрировал серебряный кругляшок с гордым профилем императора.
— И ей действительно две тысячи лет? — благоговейно спросил Митя.
— Точняк. Возьми себе. Будет талисман. Но если захочешь продать, на «Авито» не выставляй. Ищи коллекционера — больше дадут.
— Дядь Денис, как я могу продать талисман? — возмутился мальчик.
А Таня — она тоже слушала рассказ с интересом — резюмировала:
— Но вообще, конечно, обидно: рассчитывать на сокровища фон Маков, а найти мелкие монетки.
— Думаю, дедуля Ханс-Йорга сам при депортации вывез то, что безусловную ценность представляло. На эти деньги и дом сразу купил в Германии.
— Но зачем тогда карту закапывать? — пробормотал Митя.
— Я так считаю, для детей будущих, — пожал плечами Денис. — Их думал развлечь — поиском клада.
— Да, я бы не отказался такие денарии найти! — мечтательно сказал мальчик.
— Можем как-нибудь поехать в экспедицию. С моим приятелем. Он профессиональный кладоискатель, что-нибудь точно да обнаружим. Танюшка, ты с нами?
Митя взглянул умоляюще, и Садовникова кивнула:
— Звучит заманчиво.
Митя просиял. Спросил искательно:
— Может, вы окончательно помиритесь? Не только в отпуске, а… навсегда?
— Нереально, — фыркнула Садовникова. — Скоро у тебя школа начнется, у меня работа. А Денис — как только в доме в семь утра звонит будильник — сразу обращается из милашки в монстра. Так что давай он у тебя будет папа для каникул.
Митиного родного отца Максима Таня невзлюбила с первого взгляда. У человека жена в коме, семилетний ребенок переживает, что остался без мамы, а «любящий муж» сына никак не поддерживает, в доме бардак, да еще с ней пытался флиртовать с первой встречи. Ну а дальше — совсем за гранью. Именно Максим принял решение отключить жену от аппаратов жизнеобеспечения[7]. А когда Митя остался сиротой, охотно скинул его Садовниковой под опеку.
Сам Максим считал: поступил он правильно и по-житейски мудро. Митька с рождения рос маменькиным сынком — за супругой ходил хвостиком, к нему совсем не тянулся. С Женькой они друг друга с полуслова понимали. А когда — нечасто — мальчик оставался с ним вдвоем, Максим понятия не имел, о чем с ребенком разговаривать и как его развлекать. После того как жена вдовцом его оставила, думал (без особого желания): надо с мальцом отношения налаживать. Но Митяй прилип к своей опекунше — ей все секреты, с ним по-прежнему холоден и насторожен. И зачем головой о каменную стену биться? Всем в итоге получилось хорошо. Бездетной Садовниковой — готовый, качественный ребенок. Митьке — хорошая мать (Максим признавал: обращаться с ним Татьяна умела). Ему — свобода. Но Садовникова никогда не уставала упрекнуть: забросил, мол, совсем сына. Только когда ему? То работа, то по хозяйству — Лариска, жена новая, двойню родила. Да и бывший Женькин хахаль обратился теперь в ухажеры Татьяны и к Митьке проявлял отцовские чувства.
Когда Садовникова оформляла опеку, Максиму предлагали официально отказаться от сына. Он колебался, Татьяна тоже — не уверена была, что единоличную ответственность потянет. В итоге чиновники предложили родительские права оставить, просто написать заявление: «в связи с тяжелой жизненной ситуацией прошу передать ребенка на воспитание гражданке такой-то».
Садовниковой достались пособия от государства, а ему — право интересоваться, как сын живет. Максим особо не злоупотреблял — с новой семьей забот хватало. Но с днем рождения, с Новым годом Митьку поздравлял (Татьяна всегда за день звонила, напоминала). В гости к сыну не ездил, с ним вдвоем тоже никуда не выбирались — зачем ему надо, если мальчик сам инициативы не проявляет?
И тут вдруг в начале учебного года Татьяна звонит, зовет на разговор.
Максим поначалу испугался: устала работать мамочкой, хочет сына вернуть. Но речь пошла совсем о другом. Садовникова начала его расспрашивать, как Митька на теннис ходил.
— Раскололся все-таки, — снисходительно улыбнулся отец. — Хотя меня умолял ничего тебе не рассказывать.
И неохотно поведал: идея с теннисом была исключительно Женькина, сам он возражал — спорт дорогой, клуб — от дома не близко. Но супруга совала ему под нос бумажки: тестирование она сыну провела, и выявило оно исключительные способности. Хотя Митьке — только три года, что там можно понять в этом возрасте?
— В итоге сказал ей: хочешь дурью маяться — валяй. Но я его на тренировки возить не буду.
Поначалу сын был в восторге, дома постоянно мячиком об стенку стучал — хорошо хоть не взрослым, а мягеньким, почти плюшевым, шума немного. Женька тоже радовалась: Митя в группе лучше всех, на лету схватывает.
— А дальше, понятное дело, разводить её стали. Бешеный талант, надо индивидуально тренироваться. Я, конечно, был против.
— Почему? — вцепилась Татьяна.
— Три года мальцу! Ему в машинки надо играть. А они каждый вечер после садика на тренировку!
— Еще и стоило дорого, наверно, — прищурилась.
— Дорого! — не смутился. — Тренеру по две тысячи, и корт вечером, как крыло самолета. Никакой зарплаты не хватит.
— А кто платил?
— Так весь совместный бюджет в крысиную нору и летел. Ты посчитай, сколько это в месяц выходит! Только тренеру сороковник! Плюс аренда, ракетка, форма!
— Но разве талантливых детей государство не поддерживает?
— В три года — никак! Женька мне заливала: надо потерпеть, его обязательно заметят, позовут в сборную, тогда полегче станет, хотя бы корты бесплатные и часть тренировок тоже. Но во‑первых, не факт, что отберут, а во‑вторых — сколько ждать? До одиннадцати лет минимум! Да и Митька: пока игрушечки-салочки на тренировках были, то все нравилось ему. А как стал тренер его заставлять впахивать — сразу нытье, капризы.
— Я, конечно, не методист, но разве трехлетний ребенок теоретически может впахивать? — задумчиво сказала Татьяна. — Совсем ведь маленький, ему играть надо. И нагрузок серьезных нельзя.