настаивал: каждое поражение — это маленькая смерть.
С пяти лет его самого возили играть турниры. Сначала красный мяч, потом оранжевый, зеленый, обычный. Костя когда-то побеждал, когда-то сливал. Папа в таких случаях каждый раз устраивал разборки:
— Почему ты не боролся?
— Я делал все, что мог! — отбивался сын.
— Значит, надо больше тренироваться! Тогда и мочь будешь больше!
И каждый раз после проигрыша наказывал: или по стадиону десять кругов, или тренировка после матча.
Любви к теннису метод никак не добавлял.
Мама тоже пугала отца:
— Ты дождешься! Он взбрыкнет — и вообще на корт больше не выйдет!
Но Костя не хотел расстраивать отца и не взбрыкивал. Терпел. Только лет в восемь сам начал понимать: сколько бы он ни тренировался, все равно найдется тот, кто окажется лучше. С более быстрыми ногами, более стремительной реакцией, более эффективным ударом.
Да и тренер честно сказал:
— Ты будешь хорошо играть. Но Большой шлем тебе вряд ли светит. Да и тысячник тоже.
Отец, кажется, тоже осознал: его мечты и даже искренних стараний сына мало. Нет, он по-прежнему настаивал: две тренировки в день, три раза в неделю ОФП, минимум раз в месяц турниры, — но блеск в его глазах (всегда раньше вспыхивал, если речь о теннисе заходила) потихоньку меркнул.
А когда Костику исполнилось девять, мама сказала: у него скоро появится братик или сестричка.
Мальчик обрадовался:
— Прикольно!
Но мама тяжко вздохнула:
— Ох, Костенька! Тебя и то поздним ребенком называли, а сейчас мне сорок!
— И что? Все равно ты у меня самая красивая и молодая! И мы с папой тебе помогать будем!
Костик и раньше всегда старался: посуду помыть, маме чаю принести в постель. Отец над ним посмеивался: «Женщину нельзя слишком баловать!» Но сейчас — надо отдать должное — тоже стал над мамой квохтать: «Полежи! Отдохни! Погуляй!»
Она действительно очень быстро уставала. Под глазами залегли тени. Дядя Жора — отцовский друг, постоянный партнер по теннисным матчам, а по профессии врач — теперь приходил к ним не только на всякие семейные праздники, но и по несколько раз в неделю.
А отец — при всей своей ненависти к домашнему хозяйству — безропотно занимался уборкой, учился делать котлеты и обустраивал детскую для младенца. Обои ездили выбирать вместе с Костиком. Сыну понравились мишки на синем фоне: уверял, что и девочке, и мальчику хорошо. Но папа, конечно, выбрал свою любимую тему — теннисные мячики и ракетки.
— Нового ребенка тоже заставишь играть? — спросил сын.
Отец убежденно ответил:
— Нет. Он — или она — сам захочет.
Два последних месяца перед рождением нового человечка мама пролежала в больнице. Костик тосковал — детям посещения не разрешались. Хорошо хоть дядя Жора иногда снисходил. Договаривался с коллегой, работавшим в клинике, что папа привезет мальчика в его дежурство, и тот разрешал недолго посидеть в ординаторской. Мама выглядела совсем несчастной, но обещала: скоро вернется с сестричкой (определили уже, что девчонка) и снова, как и раньше, станет рассказывать Костику сказки перед сном.
На выписку они поехали вместе с папой. Отец гордо принял розовый сверток, дал Костику разглядеть крошечное личико. Мальчик слышал, что все младенцы выглядят отвратительно, но сестричка ему понравилась. Не сморщенная, губы как бантик, глаза голубые, и даже светлые кудряшки из-под чепчика выбивались, хотя мелким вроде быть лысыми положено.
В школе на уроке ботаники училка как раз недавно объясняла, как наследуется цвет волос и глаз, поэтому удивился:
— А почему она не темненькая? Как мы все?
Отец улыбнулся:
— У всех младенцев глаза голубые. Потом изменятся. Как и волосы.
Костины приятели — у кого дома младшие братья-сестры — пугали, будто новорожденные ведут себя ужасно и покоя от них нет ни минуты. Но Лиза оказалась удивительно спокойным ребенком и ревела только в случаях исключительных. И на руках лежала спокойно — хоть у отца, хоть у Костика. Ночами тоже не колобродила — мама могла спокойно высыпаться.
Отец неприкрыто гордился, что у них такой удивительный ребенок, Костю тоже сестрица совсем не раздражала. И только мама с каждым днем мрачнела. Все чаще она сидела с печальным лицом, смотрела бездумно в окно или вообще в стену.
Мальчик боялся (приятели напугали) — на него дома теперь совсем никто не будет внимания обращать. Отец действительно все время с сестрой. Но мама Костика не забывала и даже — он особо ценил, — если Лизка начинала хныкать, сразу к ней не срывалась. Всегда сначала книжку ему дочитает или сказку доскажет — и только потом идет успокаивать. Сестрица уже в голос орет, а мама только отмахивается: «Ох, надоела она мне!»
Костику, конечно, приятно — но все-таки странным казалось. Он считал: мать с младенцем обязательно ворковать должна. Даже с отцом посоветовался, но тот объяснил:
— С женщинами после рождения детей такое бывает. Слишком меняется вся жизнь, и им кажется: во всем виноват малыш. Это пройдет. Не волнуйся.
Однако мама выглядела все хуже, и краски в ее лицо никак не возвращались — ходила бледная, мрачная. Дядя Жора приезжал, хмурился, измерял давление, выписывал какие-то таблетки. Костику объяснили, что у мамы болезнь, называется «послеродовая депрессия». Но они принимают меры, и скоро все будет хорошо.
Но когда Лизке было восемь месяцев, мама скоропостижно скончалась.
Для Костика тогда вся жизнь кончилась разом. Не только похороны и поминки — весь следующий год прошел, будто в тумане. Отец пытался — как умел — поддержать. Уверял, что мужчины не плачут. И что мама с неба все видит. Надо взять себя в руки, жить дальше. Ради мамы, ради себя, ради всех. «У нас все равно семья. Ты. Я. Сестричка».
Только Костик не мог. Никак не мог. Он упорно считал: именно Лизка виновата в том, что мама умерла.
В пятнадцать лет за какую-то провинность отец лишил его планшета. Костик, понятное дело, дождался, пока тот уйдет из дома, и отправился искать. Копался в кабинете, в ящиках стола и наткнулся на ксерокопию медицинского свидетельства о маминой смерти.
Он всегда считал: мама умерла от сердечного приступа. Во сне. Но сейчас в графе «причина» прочел: «токсическое действие психотропных средств, отравление с неопределенными намерениями».
Еле дождался, пока вернется отец. Потребовал объяснений. Тот понурился:
— Ты совсем ребенком тогда был, поэтому решили не говорить. Да, это мой крест на всю жизнь. Мама отравилась таблетками. Которые ей от депрессии выписывали.
— Специально?
— Неизвестно. Я надеюсь, она просто ошиблась с дозой. Хотя какая теперь разница…
— Но почему? Почему она это сделала?!
— Костик, это болезнь. Послеродовая депрессия развивается у каждой пятой женщины, и лечить ее сложно. Мы делали все, что могли. Но не справились. Прости.
— Зачем вообще было заставлять ее рожать? — закричал он.
— О чем ты говоришь? Мама очень хотела второго ребенка!
— Ничего она не хотела! Говорила мне, что ей сорок, что боится! А ты настоял! Это все ты! Ты ее погубил!!!
— Костя, тебе будет стыдно за эти слова, — побледнел отец.
— Не будет! Ненавижу тебя!!!
Выскочил из комнаты. Хлопнул дверью.
Сначала долго рыдал — с упоением, жалея себя, как девчонка.
А когда успокоился — начал думать.
Именно отцу был нужен второй ребенок. Причем не абы какой — но обязательно теннисная звезда. И ведь добился своего.
Лизка в свои пять лет могла на корте больше, чем он сам в десять.
Как ему удалось — породить подобного монстра?!
В паре с Лизкой Золотовой Альбина дошла до финала на первенстве России, так что за теннис ее уважала. Но дружить бы с такой не стала ни за что. ЧСВ — то бишь чувство собственного величия — у москвички зашкаливало. Постоянно похвалялась: и корт у нее свой собственный, и тренер не просто личный, а с таким контрактом, что больше ни с кем работать не может, и форму с кроссовками ей отец исключительно из Европы заказывает.
Сама Альбина — пусть официально считалась в свои одиннадцать лет ребенком — цену деньгам знала. И прекрасно понимала, насколько мамочке тяжело тянуть ее спорт. Но клеймо «перспективной» выбора не оставляло. Хорошо хоть жизнь у них в Калининграде по-иному устроена, чем в Москве. Она даже немного злорадствовала, что Лизкин папа (как та сама рассказывала) вообще «все-все деньги тратит на теннис». А вот она — как молодой талант — в группу ходила бесплатно. И за корты, когда с тренером индивидуально занимались, мама не платила. И что кроссовки у нее дешевые «Asics», а форму свою старую ей выросшие спортсменки отдавали, не переживала.
Альбина обожала читать про пути известных теннисисток и успела усвоить: детки из богатых семей крайне редко выдающихся успехов добиваются. Была, например, Патти Шнайдер, дочка швейцарских миллионеров, — ну и чего достигла? Да, в тридцатке стояла, но тем, кто действительно топ, сливала под ноль.
Тренер ей тоже говорит: «Настоящий спортсмен должен всегда быть голодным — иначе нет мотивации».
Нет, Альбина не голодала, конечно, — дома всегда обед-ужин, да и икоркой, фруктами свежими мама старалась баловать. Но никаких тебе заграничных пищевых добавок и витаминов — как той же Лизке покупали. И тем более не имелось у нее личного диетолога, массажиста и физиотерапевта.
Альбина утешала себя: когда пробьется, все у нее будет. По России давно стояла в десятке по своему возрасту. Но в последнее время все чаще звучало: ей пора ехать за границу играть турниры. Пусть не в Европу — хотя бы в Казахстан или Киргизию. Только как на них попасть? Мама много работает, сопровождать ее не сможет. Средств, чтобы отправить дочку вдвоем с тренером, тоже не имелось. Это ведь не просто расходы за двоих, но и гонорар огромный. Тот же Павел Сергеевич, с кем она занималась, одновременно с пятью спортсменками работал, и сколько ему заплатить надо, чтобы всех бросил и с ней одной за границу отправился?