Но какая может быть баня!..
Марина швырнула на кресло меховую душегрейку, дрыгая ногами, скинула туфли, побежала в свою комнату и заперлась.
Не зажигая света, она пробралась в самый угол, где рядом с резной чугунной батареей стоял бабушкин сундучок – смешной, трогательный, с побитыми углами. Марина называла его «мое приданое» и хранила в нем всякую ерунду – пожелтевшие газетные вырезки, самые первые рецензии и фотографии, на которых она робкая, перепуганная девчонка, кусочки кружева от платья, в котором она играла Принцессу из «Обыкновенного чуда». Студенты любили ставить именно Шварца, он казался им необыкновенно глубоким! В сундучок никто никогда не заглядывал, Марина не разрешала трогать «приданое». Откинув скрипнувшую крышку, она моментально выворотила «приданое» на пол и стала проворно в нем копаться.
То, что она искала, лежало где-то посередине. Тоненькая картонная папочка с белыми тесемками нашлась очень быстро. Марина развязала тесемки и проверила бумаги – все на месте.
Собственно, самой главной там была одна бумажка, и она оказалась в полном порядке.
Впрочем, она и не могла никуда деться. Зря Марина так перепугалась.
Посидев немного на полу, она старательно засунула картонную папку в середину бумажной кипы, уложила все в сундучок, сверху бросила кусочек кружева и деревянного зайца с метлой – подарок Разлогова на какой-то давний-предавний день рождения. Ему тогда очень нравилось, что Марина теперь такая же, как этот заяц, – хозяйственная и с метлой. Жена, мать семейства, еще бы!..
«Он никого не любил, кроме вас!» Скоро, скоро вы все узнаете, как именно он меня любил!..
Совершенно успокоившись, Марина захлопнула крышку, поднялась и, придерживая юбку, покружилась немного в центре лунного круга, лежавшего на ковре.
Медведя застрелили охотники, или он сгинул, попавшись в капкан, а Принцесса жива, весела и танцует ночью вместе с луной. Как вам такое продолжение истории, уважаемый сказочник?..
Очень хочется чаю, горячую ванну, раз уж ничего не получилось с баней, книжку «Три мушкетера» и спать, спать!
Марина вышла в коридор, сильно хлопнула входной дверью – чтобы старуха наверняка проснулась, – и закричала громко, на весь дом:
– Верочка-а! Вера Васильна, я приехала! Хватит храпеть!
И прислушалась. Странное дело: ни звука не доносилось из глубины квартиры, только на разные лады тикали разные часы.
– Вера Васильевна! Я чаю хочу! В ванну хочу! Я уста-ла!
Тишина, и больше ничего.
Вновь забеспокоившись – что за наказание такое, никто ее не жалеет и не бережет! – Марина добралась до старухиной двери и распахнула ее.
В комнатенке, тесно заставленной комодами, шифоньерами и стульями с прямыми, как у солдат, спинками, никого не было. Пуста была кровать, застеленная пикейным покрывалом.
Старуха пропала.
Прохоров раздраженно пожал плечами, но все-таки свернул с МКАДа в сторону разлоговской дачи.
Замелькали елочки-березки, город моментально отступил, как и не было его. Глафира смотрела в окно, Прохоров молчал, и это продолжалось долго.
Она не выдержала первой.
– Андрей, не сердись ты так! Ну мне правда нужно домой! Ну очень нужно!
– Нет, я этого не понимаю, – он завелся моментально, как двигатель у хорошей машины. – Тебе по голове уже дали? Дали! Хорошо, что не убили! Там никого нет, даже собаки нет! Что ты будешь делать, если кто-нибудь опять… нагрянет?!
– Не нагрянет.
– Откуда ты знаешь?!
Глафира молчала, смотрела в окно на летящие березки-елочки, которые фары выхватывали из темноты. Прохоров быстро взглянул на нее и отвернулся.
…На самом деле ему просто необходимо было остаться одному, получить временную свободу, хоть на один вечер, именно потому он и вез ее сейчас на дачу! Конечно, хорошего в этом ничего нет, но он должен кое-что выяснить и изо всех сил надеялся, что за один вечер с ней ничего не случится. Хотя лучше бы, конечно, не рисковать, но ему правда очень нужна свобода!
Чертов Разлогов!.. Помер, и все запуталось.
– Андрей, все будет хорошо! Ну хочешь, я тебе буду звонить?
Вот звонить ему как раз не следовало бы, но Прохоров сказал мрачно:
– Хочу. И вообще!.. Я никуда не поеду. Останусь с тобой.
– В разлоговском доме? – помолчав, спросила Глафира, и что-то в ее голосе показалось Прохорову странным. – На разлоговской кровати?
– Прекрати.
– И ты тоже прекрати.
Она была совершенно уверена, что ей ни за что не удастся от него отвязаться, и теперь ее слегка удивляло, что… удалось. Побушевав немного, он как миленький повез ее в разлоговский дом, где на самом деле никого не было и где на нее было совершено «покушение».
Очень странное покушение, между прочим! За все дни, проведенные в квартире Андрея среди хрома, никеля, платины и палладия, обливаемая презрением кошки Дженнифер, Глафира ни разу не вспомнила про покушение, вот ведь какая штука! А вспомнить стоило бы. Вспомнить и подумать хорошенько. Она подумает и вспомнит, как только доберется до дома, а пока… Может быть, спросить?
– Андрей, а тогда, помнишь, ты звонил…
– Когда?
– Ну когда меня ударили. Ты ничего не слышал? Никаких посторонних звуков? Никто не сопел, не кашлял?
– Ты ненормальная.
– Не слышал?
– Не слышал! – заорал Прохоров. – Ничего я не слышал! Ты вдруг замолчала, и я подумал, что связь оборвалась! А когда перезвонил, ты трубку не взяла.
– Плохо, – серьезно сказала Глафира, и Прохоров посмотрел на нее с неудовольствием.
«Плохо» – так часто говорил Разлогов. Он говорил «плохо» в тех случаях, когда люди обычно говорят «хорошо».
Дорога повернула, пошли перелески погуще и потемнее, лес подступил к краю шоссейки почти вплотную, кое-где за ельником мелькали веселые желтые огни ближних дач, а потом опять темнота и черные конусы елок, силуэтами на фоне дальнего поля, неподвижные, суровые, охраняющие покой тех, кто прячется за ними, – и людей, и зверей…
Здесь всегда была пропасть лосей, и кабаны забредали. Однажды лосенок даже на участок зашел, это еще когда не было забора со стороны леса. Разлогов прибежал за Глафирой на кухню, велел не топать, и она, как была, в носках, осторожно покралась за ним по дорожке и увидела! Лосенок, трогательный, худой, большегубый, с шишастыми коленками, стоял совсем близко, смотрел удивленно. «Мать где-то рядом ходит, – одними губами почти беззвучно на ухо Глафире выговорил Разлогов. – Не шуми». Притаившись, они смотрели долго, и лосенок смотрел, вздыхал, принимался жевать веточку, отвлекался на нее, а потом вдруг опять о них вспоминал, вскидывал голову и уставлялся не моргая. Потом в чаще затрещало, закачались тоненькие верхушки березок, и за деревьями прошло что-то большое, темное. Лосенок сорвался с места и пропал с глаз, как его и не было! Разлогов обернулся к Глафире, глаза у него сияли. «Здорово?» – спросил он таким тоном, будто он придумал и лосенка, и лосиху, и тоненькие березки, и лес, и вообще всю жизнь и теперь требовал подтверждения, что придумал хорошо!..
Впрочем, отчасти так оно и было, он эту жизнь себе придумал. Никому, кроме Разлогова, не пришло в голову покупать землю так далеко от Москвы и, считай, в лесу! Чтобы успеть на работу, вставать приходилось в шесть, и поблизости не было ничего, столь необходимого «современному цивилизованному человеку», – ни супермаркетов, ни заправок, ни ресторанов, ни элитного клуба «Дача» «только для своих»! И «своих» никого не было. Все «свои» пребывали в поселках «закрытого типа» – вот шлагбаум, вот асфальт, вот заборы, заборы, заборы, из-за заборов видны только крыши, крыши, крыши. Одним словом, красота-красотища!
Земля в лесу мало того что была неудобна, но еще и стоила бешеных денег, и к земле прилагался примерно миллион разнообразных обязательств, которые Разлогов на себя брал. Например, содержать близлежащий лес в порядке, для чего следовало нанять лесника и организовать вывоз мусора. Разлогов нанимал и организовывал. Следом за ним «в дикую природу» потянулась еще пара-тройка ненормальных – колбасный магнат, построившийся напротив, книжный король, построившийся наискосок, и странная личность без определенных занятий с женой и малюткой, построившаяся в отдалении. Колбасный магнат вычистил речку, книжный король засеял дальние и ближние поля клевером и гречихой, а личность без определенных занятий переоборудовала брошенную ферму в конюшню, завела лошадей и проложила дорогу. Разлогов пошел «смотреть лошадей», вернулся в два часа ночи совершенно пьяный, растолкал Глафиру, изложил ей, в каких сказочных условиях содержатся лошади, которых хозяин – личность без определенных занятий – выкупил у разорившегося фермера, когда и лошади, и фермер уже пухли с голоду. Зато теперь у них – у лошадей, в смысле, – такие стойла, что он сам бы в них жил – Разлогов, в смысле. И в субботу мы с тобой туда поедем, и я тебе все покажу. Тебе понравится.
Глафира таращила сонные глаза, соглашалась и кивала, потом заставила его выпить две таблетки аспирина и уложила спать.
Утром выяснилось, что личность без определенных занятий, содержащая конюшню, – Дмитрий Белоключевский, бывший хозяин нефтяной империи «Черное золото», бывший олигарх, бывший вершитель человеческих судеб, отсидевший срок и, по слухам, выторговавший жизнь в обмен на молчание и собственное неучастие ни в каких делах, ни в политике, ни в бизнесе.
Соседи, таким образом, подобрались простые, бесхитростные и все как один «любящие природу». За эти годы их усилиями в лес стали возвращаться звери, в речке завелась рыба, в поле загудели пчелы, лесники, дюжие дядьки с карабинами, повывели браконьеров, а глава местной администрации справил себе машину «Ауди», а на оставшиеся от машины деньги организовал хор из местных старух и теперь возил их в Москву на конкурсы. Автобус для старух, скинувшись, купили все те же простые и бесхитростные «любители природы»…
В горле вдруг стало тесно и колко. Глафира судорожно вздохнула. Плакать нельзя. Никак нельзя. Если она не разберется в этом дьявольском деле, никто в нем не разберется никогда. Надеяться она может только на себя.