В этот момент я совершенно забыл о его удивительной способности читать мысли. И напрасно. Захарьин все понял и внезапно прекратил сопротивление.
«Успокоился?»
«Да», — кивнул он в ответ.
«Потерпи еще немного. Солнце уже садится. Через двадцать минут сгустятся сумерки, мы всплывем на поверхность, и нас уже никто не заметит».
Он снова кивнул, и мы медленно двинулись дальше…
С наступлением сумерек я уменьшил глубину погружения и позволил напарнику плыть рядом — буквально в полуметре, чтобы он чувствовал себя увереннее и не дай бог не потерялся. А когда совсем стемнело, я дернул напарника за руку: «Пошли к поверхности». Всплыв, мы освободили лица от масок.
— Наконец-то. — Он отплевывался и дышал полной грудью. — Думал, никогда не дождусь этого момента.
По давней привычке прополоскав рот морской водичкой, я осматриваюсь… На северо-востоке горят навигационные огни катера и нашей яхты. Дистанцию на глазок определить затруднительно, но мили на две мы отплыть успели. Учитывая скорость бешеной улитки, которую пришлось выдерживать из-за дебютанта, это вполне приличная дистанция.
В противоположной стороне кое-где подмигивают слабые огоньки немногочисленных населенных пунктов острова Катандуанес. До них явно дальше.
— Отдохнул? — спрашиваю Захарьина.
— Хотелось бы еще покачаться на волнах без движения и подышать свежим воздухом.
— А несвежего тебе больше никто и не предложит.
— Дальше пойдем по поверхности? — слышатся радостные нотки.
— Да. Но придется постоянно оглядываться назад. Не понимаю, какого черта они застряли на том месте и до сих пор не организовали погоню. Пошли…
Оставшуюся дистанцию до ближайшего островного мыса мы прошли часа за три. Катер сорвался с места и начал елозить по горизонту примерно через полчаса после нашего появления на поверхности. Я стал внимательнее наблюдать, однако опасности не замечал — судно ходило галсами на приличном удалении и не приближалось.
Мы выползли на песчаную полоску северо-восточной оконечности острова, когда стрелки моих часов показывали половину второго ночи. В километре к юго-востоку находился небольшой населенный пункт, где-то в глубине острова возвышались холмы, покрытые густыми малопроходимыми джунглями. В кромешной тьме не было видно ни холмов, ни растительности, но я точно знал: впереди нас ждет непростая прогулка.
— Сними снаряжение и немного отдохни. Нужно обсохнуть и переодеться, — приказал я Глебу.
— Куда мы направимся? — Он растянулся рядом со мной на траве.
— Подальше от берега — в глубь острова. Выберем склон, с которого просматривается акватория, и будем ждать.
— Чего ждать?
— Когда уберется твой приятель по имени Анджело Маркос.
— И что же мы предпримем, когда он уберется?
— Наймем обычную рыбацкую лодку, вернемся на яхту и продолжим экспедицию.
— Думаешь, он оставит нашу яхту в покое?
— Надеюсь. Зачем она ему?
— Кабы знать. Возьмет и затопит. Из вредности…
Однако серьезных возражений против моего плана у Захарьина не нашлось. Восстановив дыхание, он тоже принялся натягивать сухие шмотки из распечатанного герметичного пакета.
— Слушай, а куда же мы денем снаряжение? Неужели потащим с собой на склон горы?
— Нет конечно. Сейчас отойдем подальше от моря, дождемся рассвета и спрячем в укромном местечке. Надеюсь, твой приятель не станет искать нас с собаками. А без собак в здешних джунглях никто нашего тайника не найдет…
Так мы и поступили: взвалили на себя ребризеры, костюмы, оставшийся в пакете провиант, баллоны с газом, регенеративные патроны, гарпунное ружьишко и двинулись прочь от моря. По пути в глубь острова пришлось пересечь узкую асфальтированную дорогу. «Надо же! — подумал я, с опаской оглядываясь по сторонам. — Небольшая островная провинция сравнительно бедной страны, а с дорогами все в порядке! Не то что в нашем несчастном «замкадье»…»
Организовав привал на пологом склоне ближайшей возвышенности, мы устроились на ночлег, решив запрятать снарягу утром при свете солнца. А пока следовало отдохнуть. Впереди нас ждал очень трудный день…
— Здесь — на Филиппинах — хоть какое-то подобие демократии, — зло вещал Захарьин, умываясь у ручья ледяной водичкой. — А в России всех нас имеют — вот и все, что мы имеем.
Я вытирал волосы камуфлированной майкой и вынужденно соглашался:
— Ты прав. После того как подмосковные гопники спасли меня от пьяных ментов, я больше ничему не удивляюсь из того, что происходит в нашей стране.
Проснувшись несколько минут назад, мы спустились с выбранного ночью склона, нашли ручей с чистой прохладной водой, хорошенько напились и отмылись.
Склон оказался настолько густо заросшим, что, вернувшись, мы с трудом отыскали свою ночную стоянку, после чего припрятали в прошлогодней листве снаряжение и уселись завтракать.
— Послушай, нас здесь точно не найдут? — уплетая бутерброд с колбасой, спрашивал Глеб.
— Найдут? — беззвучно смеялся я. — Только в том случае, если мы сами обнаружим себя какой-нибудь глупой выходкой.
— Почему ты так уверен?
— А ты слышал историю про Хиро Онода?
— Нет. Кто это?
— Младший лейтенант японской войсковой разведки. «Последний самурай» — так до сих пор называют его в Японии.
— Определенно не слышал. Расскажи.
— Этот парень воевал против союзных войск на филиппинском острове Лубанг во время Второй мировой войны. Имея приказ держаться до последнего патрона и строжайший запрет на самоубийство, он с тремя подчиненными обосновался в горах и вел партизанскую войну на протяжении тридцати лет. В пятидесятом году один из его бойцов сдался филиппинской полиции, и о стойком офицере узнал весь мир. Ему сбрасывали с самолетов листовки, в которых рассказывалось об окончании войны и капитуляции Японии; японские и филиппинские власти организовывали масштабные поиски, а в 1974 году в джунглях Лубанга на него случайно наткнулся молодой японский путешественник. От него Онода узнал всю правду о событиях в мире за прошедшие годы, но покидать джунгли и сдаваться наотрез отказался, так как не имел на это разрешения от непосредственного командира.
— Охренеть! — перестал жевать изумленный Глеб. — И что же дальше?
— Дальше молодой путешественник вернулся в Японию, где фотографии и рассказ о последнем самурае произвели настоящий фурор. Японское правительство в срочном порядке связалось с бывшим майором — непосредственным командиром Оноды и попросило оказать содействие в возвращении продолжавшего воевать лейтенанта. Майор согласился: надел старую военную форму, прилетел на остров Лубанг, вышел на связь с подчиненным и передал ему приказ прекратить боевые действия. Лишь после этого лейтенант в полном военном обмундировании, с самурайским мечом, с исправной винтовкой и приличным боезапасом покинул джунгли.
— А что же филиппинские власти? Наверное, расстреляли или передали своим друзьям американцам?
— По филиппинским законам японскому офицеру действительно грозила смертная казнь за грабежи и убийства крестьян, за нападения на военных и полицейских. Но благодаря вмешательству японских дипломатов он был помилован, а на церемонии его капитуляции присутствовал даже президент Филиппин и десятки самых высокопоставленных лиц с обеих сторон.
— С ума сойти.
— Онода жив и по сей день, а многие специалисты предполагают, что в местных джунглях до сих пор скрываются десятки оставшихся в живых самураев. Кстати, двоих нашли в мае 2005 года. Одному на тот момент исполнилось восемьдесят семь, второму восемьдесят три.
Глеб проглотил вставший в горле ком и с опаской поглядел по сторонам.
— Вот это да!
— Так что не дрейфь. Джунгли — настоящий рай для таких, как мы.
— Да… В таком случае Маркос нас точно не отыщет.
— Друзей у меня после краха бизнеса не осталось, родители умерли, родственников нет, — грустно повествовал Захарьин, продвигаясь за мной по труднопроходимому лесу.
Я прокладывал дорогу в проклятой растительности, внимательно осматривал округу в пределах видимости. А дабы неопытный напарник не оставался наедине с гнетущими мыслями, позволял ему негромко изливать душу, изредка задавая наводящие вопросы.
— А что же родственники супруги?
— Из всех ее родственников я знал только тещу. Она живет в большой квартире в центре Москвы — недалеко от Старого Арбата. Ненавидит меня сильнее, чем российское жилищно-коммунальное хозяйство.
— Неужели винит тебя в гибели своей дочери?
— А кого ей еще винить, кроме как нелюбимого зятя?! Внесла меня в список «друзей», где я занимаю почетное второе место после Гитлера. Сама никогда не звонит и на мои звонки не отвечает. Старая идиотка…
Мы медленно поднимаемся в гору в поисках наилучшего места для наблюдения за акваторией, где мы бросили свою яхту. Всю нашу поклажу я несу на себе: бинокль, пару бутылок с набранной в ручье водой, провиант, гарпунное ружьишко и большой нож, которым я прорубаю дорогу. Глеб идет налегке, но и это дается ему с трудом — он тяжело дышит, спотыкается и часто останавливается для отдыха. На каждом десятиминутном привале он растягивается на листве, приводит в норму дыхание и выкуривает очередную сигарету «Hilton Platinum»…
Часа через два утомительного марш-броска на пути попадается проплешина. Оглядевшись, я оцениваю дислокацию. От берега мы удалились примерно на километр, поднявшись при этом метров на сто пятьдесят над уровнем моря.
— По-моему, лучшего места не найти. — Я бросаю на траву шмотки.
— Да, вид отличный, — вторит мне Захарьин. — Катер или яхту видно?
— Сейчас посмотрим…
С найденной проплешины открылся потрясающий вид: вся акватория — начиная от берега и заканчивая тонкой полоской горизонта — лежит перед нами как на ладони. Милях в девяти от берега я без труда нахожу два близко отстоящих друг от друга пятнышка — взятую нами напрокат яхту «Астероид» и старенький ржавый катер.
— Да, видно, — опускаю бинокль, — как ни странно, катер крутится на прежнем месте.