Казанцев одним прыжком очутился рядом с Человеком в шапке.
К а з а н ц е в. Отдай!!!
Человек в шапке отскочил от Казанцева, в его руке блеснул клинок лопаты.
Ч е л о в е к в ш а п к е. Фу ты!.. Ну чего ты кидаешься? Смажу ведь по башке!..
К а з а н ц е в (вырвал у него лопату). Отдай!!!
Человек в шапке возвращает Старушке хлеб.
Ч е л о в е к в ш а п к е. Вот сами видите, как связываться… (Обиженно вздыхая.) Тут еще и жизни решишься…
К а з а н ц е в. Сволочь!
Ч е л о в е к в ш а п к е. Ну-ну, тише… Сам небось к хлебу кинулся… А у нас тут свой был разговор, и все… А вы, мамаша, сами кушайте свои корочки. А я не могу… Не положено.
С т а р у ш к а (Казанцеву). Что же вы, молодой человек, как же нехорошо вы поступили… Что же мне теперь…
Старушка поплелась прочь.
К а з а н ц е в (вскинув лопату, как винтовку). Ну, подлец, сейчас я тебя убью.
Ч е л о в е к в ш а п к е. За что?
К а з а н ц е в. За то, что ты сволочь и мародер.
Ч е л о в е к в ш а п к е. За старуху, что ли?
К а з а н ц е в. За хлеб.
Ч е л о в е к в ш а п к е (устало). Ну и дурак.
К а з а н ц е в. Пусть… А тебя я все равно убью… Повернись… Некогда мне с тобой…
Человек в шапке садится у костра.
Ч е л о в е к в ш а п к е. Мне-то что, убивай… Лучше уж сидя помереть, не так ноги ломит… У тебя-то небось не пухнут… Ну убивай, чего же ты…
К а з а н ц е в. Кто ты такой?
Ч е л о в е к в ш а п к е. А хрен его знает… Тебе что, автобиография моя нужна?..
К а з а н ц е в. Ну?!
Ч е л о в е к в ш а п к е (покачал головой). Интересное у нас нынче собрание… Лекальщик я… С оптико-механического… Слыхал?
К а з а н ц е в. Нет.
Ч е л о в е к в ш а п к е. Это понятно. Потому что эвакуировались они все… А меня, вот видишь, на эту должность мобилизовали…
К а з а н ц е в. Зачем у старухи хлеб требовал?
Ч е л о в е к в ш а п к е. А жрать я что должен? Ты покопай отдельную, я на тебя погляжу.
К а з а н ц е в. Не лекальщик ты. Ты — червь могильный! Ублюдок — вот ты кто!
Ч е л о в е к в ш а п к е. Ты убивай! А не лайся!.. Убивай!.. А то как двину!.. Пришел тут мне мозги вправлять!.. Ты троих прокорми, как я, а потом уж нотации читай… Я твоего хлеба суток трое не видел. На одной дуранде сижу… Ну чего смотришь, рыжий? Бей!.. Только вот адресок мой возьми… Там баба и пацанов двое, и каждому в рот положи…
Человек в шапке внезапно замолк, охнул и прижал рукавицу к глазам. Казанцев вынул из кармана пачку папирос, достал оттуда одну, протянул мужчине.
К а з а н ц е в. На, закури…
Ч е л о в е к в ш а п к е. Чего?
К а з а н ц е в. Закури, говорю…
Человек в шапке взял папироску, закурил от костра, затянулся.
Ч е л о в е к в ш а п к е. Хорош табак… На Урицкого всегда табак хорош был…
К а з а н ц е в. Ладно… Я тебя, понимаешь, сегодня убивать не буду… Но если ты, сволочь, еще хоть раз…
Ч е л о в е к в ш а п к е. До чего же табак хорош…
К а з а н ц е в. Ты понял?!
Ч е л о в е к в ш а п к е. Приходи… Куда я денусь?.. Если не помру, тут буду… А и помру — тоже тут буду…
З а т е м н е н и е. Метроном.
На авансцене, в луче, пожилая Ж е н щ и н а и С о л д а т.
Ж е н щ и н а.
Мне скажут — Армия…
Я вспомню день — зимой,
январский день сорок второго года.
Моя подруга шла с детьми домой —
они несли с реки в бутылках воду.
Их путь был страшен, хоть и недалек.
И подошел к ним человек в шинели,
взглянул — и вынул хлебный свой паек,
трехсотграммовый, весь обледенелый.
И разломил, и детям дал чужим,
и постоял, пока они поели.
И мать рукою серою, как дым,
дотронулась до рукава шинели.
Дотронулась, не посветлев в лице…
Не ведал мир движенья благодарней!
Мы знали в с е о жизни наших армий,
стоявших с нами в городе, в кольце.
С о л д а т.
…Они расстались. Мать пошла направо,
боец вперед — по снегу и по льду.
Он шел на фронт, на Нарвскую заставу,
от голода качаясь на ходу.
Он шел на фронт, мучительно палим
стыдом отца, мужчины и солдата:
огромный город умирал за ним
в седых лучах январского заката.
Он шел на фронт, одолевая бред,
все время помня — нет, не помня, зная,
что женщина глядит ему вослед,
благодаря его, не укоряя.
Он снег глотал, он чувствовал с досадой,
что слишком тяжелеет автомат,
добрел до фронта и пополз в засаду
на истребленье вражеских солдат.
Исчезают Женщина и Солдат. На сцене опять казарма. Ночь. На нарах спят красноармейцы, и лишь лежащие по соседству К а з а н ц е в и Д а л ь с к и й тихо разговаривают. Дальский что-то не то шьет, не то штопает.
К а з а н ц е в. Нет-нет, он очень плохой человек, раз решил обобрать старуху. И я… Я хотел его за это убить…
Д а л ь с к и й. Понятно… И теперь жалеете, что не убили?
К а з а н ц е в. Нет, просто думаю…
Д а л ь с к и й. Думайте, мой дорогой, больше думайте… Все ничто перед живым.
К а з а н ц е в. Но ведь он, могильщик этот… Он же скот…
Д а л ь с к и й. Конечно, скот… Но с другой стороны, что ему делать, дорогой мой? Что?.. Человек в отчаянии всякую подкормку ищет. Вы же сами говорите — и у него трое ртов и каждому дай…
К а з а н ц е в. За то и пожалел…
Д а л ь с к и й. А вот вы мне скажите, почему наш город… Наш прекрасный город… Город, в котором лично я люблю каждый, простите, булыжник… почему он должен сам себя жевать?..
К а з а н ц е в. Это ясно — война…
Д а л ь с к и й. Спасибо. Большое вам спасибо. А я вот и не знал… Вы мне еще про Бадаевские склады расскажите — сгорели, мол, потому и пухнем… Слушайте, ну почему мы так врать друг другу любим?.. Вот вы говорите: «война»… Но ведь о войне до войны нужно думать… И вот что я вам еще скажу: что бы ни было, хоть война, хоть мир — думать о живом нужно, а не про то, как его шлепнуть… Пока в нем живое — он человек, а как в землю ляжет, — ничто. Ни он вам, ни вы ему. Уж вы мне поверьте, дорогой.
К а з а н ц е в. Странно, но я раньше никогда не думал о смерти. Сколько раз видел ее, а не думал…
Д а л ь с к и й. Раньше и я не думал. А зачем о ней было думать? До войны-то?.. Я, например, о ней не думал. Я работал. Работал, вы только не смейтесь, в кукольном театре. Играл для детей. Я очень люблю детей. И куклы сам делал. Не таких, конечно, как эти — получше.
Дальский показывает Казанцеву свое шитье — это небольшие куклы — девушка и юноша.
А теперь… Как теперь не думать о ней, о костлявой… Когда она тут, рядом… Мне один старый приятель рассказывал: звонит какой-то генерал с фронта в Смольный — не могу-де линию держать, потери большие, давайте подмогу. А Смольный и отвечает: знаете, генерал, зачем мы саперов у вас взяли?
К а з а н ц е в. Зачем?
Д а л ь с к и й. А затем, что они на Пискаревке могилы роют. Приезжайте, посмотрите, у кого потерь больше, у вас или у населения… А ведь оно в атаки не ходит.
К а з а н ц е в. Сволочь же этот немец! Эх и сволочь!.. Вы знаете, я нынче впервые подумал о смерти, когда дочку Кошкина увидел… Там все они, те женщины, очень плохи были… Но она, мне показалось, умирает совсем… И глаза… Правда… Одни только глаза… И она сказала, что завтра не придет… Вы слышали?
Д а л ь с к и й. Не слышал.
К а з а н ц е в. Она сказала… Она совсем ведь еще молодая, лет восемнадцать-девятнадцать… Как наши ребята… Из нашей роты… Мы вот четверо остались, а они погибли под Нарвой… И там, у Невы, на переправе… Нет, вот этого я никак не могу понять — не могут же люди уходить бесследно и навечно… Люди же!.. Люди!.. Не может же быть такой несправедливости в природе… И дочка Кошкина… Я все время вижу ее глаза… Как у богинь… У мраморных, у греческих богинь… Правда?
Д а л ь с к и й. М-м-м… Да, вероятно, вы правы…
К а з а н ц е в (обиженно). Ну вот, я говорю, а вы, оказывается, и не слушаете — занялись своими куклами…
Д а л ь с к и й. Нет, почему же, вот уже закончил. Взгляните, не правда ли, Ромео и Джульетта?..
Дальский бережно поставил куклы на полку над нарами, на которой в обычное время стоят вещевые мешки. Казанцев надулся.
Ну-ну, не обижайтесь на меня, дорогой мой. Я сейчас попробую искупить свою вину.
Дальский вынул из кармана бумажник, вытащил оттуда два розовых билета и протянул их Казанцеву.
Это на завтра. Вернее, уже на сегодня. Начало в шестнадцать ноль-ноль.
К а з а н ц е в (взял билеты, читает). «Театр музыкальной комедии». Здесь работает театр?.. В Ленинграде?.. Сейчас?..
Д а л ь с к и й. Представьте себе…
К а з а н ц е в. Да, но…
Д а л ь с к и й. Вас не устраивают места?.. Простите, но это кресла бенуар.
К а з а н ц е в. Ах что вы… Какие там места… Совсем другое… Как же я… Как же мне туда…
Д а л ь с к и й. А это, дорогой мой, уже, так сказать, вопрос природной смекалки.
К а з а н ц е в. И все равно — вам спасибо. (Читает.) Кресло бенуар. (Почти поет.) Место номер один и место номер два!
Д а л ь с к и й. Тише, сумасшедший! А то вместо театра пойдете на гауптвахту.
Но было уже поздно. Рядом с Казанцевым поднял голову разбуженный Крылов.
К р ы л о в. Который час?
К а з а н ц е в. Кто его знает.
К р ы л о в. А чего шумите? Чего спать не даете?.. (Командует.) Спать!
К а з а н ц е в (шепотом). Разрешите обратиться?
К р ы л о в (удивленно)