осуществлял желание свое.
Сжималась жизнь…
Так вот что значит — смерть:
не сметь желать
с а м о й совсем не сметь.
Не знаю — как, но я на дне страданья,
о мертвом счастье бредя, о тепле,
открыла вдруг, что ты — мое желанье,
последнее желанье на земле.
Я так хочу.
Я так хочу сама.
Пускай, озлясь, грозится мне зима,
что радости вместить уже не сможет
остаток жизни —
мстительная кожа, —
я так хочу.
Пускай сойдет на нет:
мне мерзок своеволия запрет.
Я даже пела что-то в этот вечер,
почти забытое, у огонька,
цветным платком плотней укрыла плечи
и темный рот подкрасила слегка.
В тот самый день сказал ты мне, смущаясь:
— А все считают, ты — моя жена… —
И люди нас не попрекнули счастьем
в том городе, где
бредила война.
Снова комната Кошкиных. Входят О л я и К а з а н ц е в. Слабо голубеет в черноте окно. Казанцев опускает штору и зажигает коптилку, сделанную из консервной банки.
К а з а н ц е в. А дров у нас больше нет.
О л я. Ничего. Я привыкла.
Оля садится на кровать, Алексей растирает ей замерзшие руки.
К а з а н ц е в (вдруг спохватился). Ох, какой же я дурак! У нас же есть водка. Почти триста граммов. Мы сейчас ее выпьем, и сразу будет тепло. Замечательная водка! Вот увидишь, как будет здорово. И еще у нас осталась целая пайка на закуску. Можно устроить шикарную пирушку. (Снимает с подоконника коптилку, ставит ее на печку, достает из-под шинели флягу, аккуратно разливает водку по чашкам. Потом поболтал флягу, убедился, что в ней еще осталось, закрывает пробку, делит хлеб, берет себе маленький кусочек.) Ну вот. Мы даже можем чокнуться… Только ты пей сразу. Это неважно, что она так плохо пахнет… Это настоящая водка. Зато увидишь, как сразу станет тепло… Ну, за что мы выпьем?
Оля молчит.
Давай за чудака Дальского, который дал нам билеты. Хорошо?
Они чокнулись. Оля пьет и быстро ест хлеб. Алексей тоже пьет и заедает своим крохотным ломтиком.
Отлично!..
О л я. Верно… Теплее стало…
К а з а н ц е в. Я же говорил… (После паузы.) Вот покурю еще здесь и тогда уж пойду.
О л я. Куда?
К а з а н ц е в. К своим. В казарму.
Оля быстро схватила его за рукав шинели.
О л я. Нет!
К а з а н ц е в (смущенно). Но мне надо… Понимаешь, там они ждут меня…
О л я. А я?.. Тут хватит места… И будет тепло, если хорошо укрыться… А места тут хватит, вот посмотри…
К а з а н ц е в. Да… Ладно… Чего уж, действительно… Тогда я пойду завтра утром.
О л я. Ну вот… Ну вот… Утром у нас дают кипяток. Горячий. По пол-литра на человека… Мы поедим, а потом пойдем.
К а з а н ц е в (весело). Ох и врежут же мне в батальоне по первое число! Еще, чего доброго, искать начнут. Ну да черт с ним…
О л я. Тогда давай ложиться, а то, если мы будем долго вот так сидеть, замерзнем.
Она встала быстрее, чем обычно, взбила подушку, сложила два одеяла, сняла платок, положила его поверх одеял и пальто свое кинула наверх. Казанцев тоже снял шинель, положил ее сверху, стягивает с себя сапоги, расстилает на голенищах портянки. Оля, съежившись, глядит на Казанцева.
К а з а н ц е в. Ты ложись. Быстрее…
Он задувает коптилку, поднимает штору. В комнату проникает свет луны. Казанцев ложится под одеяло.
О л я. Ты закутай ноги. Подоткнись, тогда будет совсем тепло.
Казанцев покорно подоткнул одеяло со всех сторон.
К а з а н ц е в (после паузы). Понимаешь… У меня никогда не было девушки… То есть они были, еще в седьмом классе я с одной поцеловался… А потом увидел, как она целуется с другим парнем… Просто ей нравилось целоваться со всеми… А так у меня не было девушки… Даже сам не знаю почему… Может, оттого, что я рыжий. Хотя это форменная чепуха. Как ты считаешь?
О л я. Чепуха.
К а з а н ц е в (обрадованно). Ну вот видишь! Я знал, что ты так скажешь… Ты — красивая и добрая.
Оля поворачивается к нему лицом.
Ты что? Может, неудобно?
Оля всхлипывает, плачет.
Ну что… Что?.. Я ведь тебя не обидел… Ну скажи, что?..
О л я. Ничего… нельзя… Я сейчас совсем как старуха… От голода это…
К а з а н ц е в. Это все неважно. Я тебя полюбил — это самое важное. Я тебя даже очень полюбил…
О л я (всхлипывая). Нет… Я сама знаю… Чувствую… Совсем я как старуха.
К а з а н ц е в. Говорю тебе, все это полная ерунда… Ты такая хорошая, что все это ерунда… Если бы я показал тебя моей маме, она бы очень обрадовалась.
О л я. У тебя есть мама?
К а з а н ц е в. Я тебе о ней говорил. Она далеко, на Урале… Я ей напишу про тебя.
О л я. Зачем?
К а з а н ц е в. Я ей напишу, что после войны мы с тобой поженимся.
О л я. После войны — это долго… Мы можем умереть…
К а з а н ц е в. Тогда сейчас…
О л я. Что?
К а з а н ц е в. Ну конечно, мы можем это сделать сейчас. Так даже лучше. Мы пойдем утром в загс, и нам дадут свидетельство… И очень даже просто. Какой же я обалдуй, что не подумал об этом сразу. Ты будешь моей женой. Будешь меня ждать. Все очень просто!..
Оля провела рукой по лицу Алексея, и он чуть не задохнулся.
Ты устала… Ты спи… А утром мы пойдем…
З а т е м н е н и е. Метроном. Музыка. А в окно уже пробивается белый луч рассвета, он, дымясь, разрезает комнату и освещает спящих Олю и Казанцева. Хлопает дверь. На пороге с винтовкой наперевес стоит синий от злости К о ш к и н.
К о ш к и н (щелкнув затвором). Одевайся!
К а з а н ц е в (просыпаясь). Что?.. Тревога?..
К о ш к и н (орет). Встать! Я т-тебе покажу тревогу! Одевайсь!
К а з а н ц е в. Сию минуту… Только вы…
К о ш к и н. Последний раз говорю!..
Оля, скованная ужасом, смотрит на отца. Казанцев, подергивая плечами от холода, наматывает портянки. Кошкин берет карабин Казанцева за ремень, закидывет его за плечо. Казанцев натягивает сапоги, надевает шинель, шапку, подходит к Оле.
К а з а н ц е в. Ты не бойся… Вообще… И за меня не бойся… Я приду… Вот увидишь… Самое главное — не бойся…
К о ш к и н. Ремень!
К а з а н ц е в. Извините… Не понял…
К о ш к и н (зло). Ремень сюда!
К а з а н ц е в. Почему это?..
К о ш к и н. Потому что дезертир ты, сука!
К а з а н ц е в. Но-но… Вот уж никогда так не смеялся… Какой же я дезертир?..
К о ш к и н. Молчать! Ремень!
Казанцев, пожав плечами, протянул ему ремень.
Кошкин сунул его в карман.
Вперед!
О л я. Папа…
К о ш к и н. Молчи!.. С тобой разговор впереди…
К а з а н ц е в (Оле). Ты сухарь съешь… До свиданья… (Улыбается Оле.) И ты только, пожалуйста, не волнуйся… Все будет в порядке… (Подмигнул ей.) Помнишь: горе не беда!..
Кошкин ткнул его стволом в бок. Казанцев направляется к двери.
З а т е м н е н и е. Метроном.
В казарме готовились ко сну. Все были на месте, пустовало лишь место Казанцева. На полке над местом Дальского стоят уже не две, а четыре куклы, он мастерит пятую. К р ы л о в шумно вздыхает. В о е в о д и н смотрит на него, закуривает.
В о е в о д и н. Вернется. Ты не психуй, младший. Куда он денется? Вернется. Это я тебе точно говорю.
Крылов тоже закуривает.
Я сегодня но городу прошел. Все памятники укрыты. Обидно даже. Первый раз в Ленинграде, а так ничего и не увидел. В библиотеку зашел… В Салтыковку, что ли… Работает… Посидел там, погрелся… Журналы полистал… А женщина, про которую я тебе рассказывал, тоже библиотекарь… В окопах и не вспоминал о ней. А сейчас что-то томит на сердце…
К р ы л о в. Ты же с ней порвал.
В о е в о д и н. Если честно — не смог… Она плакала, когда нас призывали… Сутки целые под окном у казармы стояла…
К р ы л о в. А говорил: не веришь ей.
В о е в о д и н. Это из-за мужа ее. Как так может быть — ей девятнадцать, а уже муж… Сам не знаю почему — два дня только о ней и думаю… По городу ходил, тоже думал…
К р ы л о в. Ты вот что… Ты напиши ей письмо. А то она может решить, что ты уже неживой…
Пауза. Крылов опять смотрит на место, где должен быть Казанцев.
(Воеводину.) Слушай, он ведь никогда не опаздывал… Такой надежный парень…
В о е в о д и н (думая о своем). Придет… Значит, считаешь — написать?..
К р ы л о в (после паузы). Вот ведь выдумщик чертов!.. Дался ему этот театр… А если не придет?.. И потом, ведь мог он попасть под обстрел? Мог. Могли его задержать патрули? Могли. Да мало ли что могло произойти…
Шустов вдруг приподнимается на нарах.
Ш у с т о в (зло). Морду ему, гаду, набить, чтобы других не подводил!
К р ы л о в. Может, я и Кошкина напрасно послал… Может, он и не заходил к ним… Может, я старика зря погнал… Но ведь другому-то нельзя было… Никто из нас не знает города, могли бы и не найти…
Д а л ь с к и й. Вы совершенно напрасно волнуетесь, молодые люди. Как вам известно, извозчиков в Ленинграде нет, такси — тоже… Это значит, что он идет пешком… Придет… Часом раньше, часом позже… Придет…
К р ы л о в. А все вы… Это все из-за вас!.. Дергали вас давать ему билеты в театр… Нашли времечко…
Д а л ь с к и й. Что значит «времечко»?.. Раз театр работает, значит, в зале должны быть зрители… Что же за театр без зрителей? (Устанавливает новую куклу рядом с другими.) «Любите ли вы театр?», — спрашивал один великий критик, в шутку прозванный друзьями неистовым Виссарионом.