Д а л ь с к и й. Вы ошиблись, я не факир. Но популярность не меньшая, чем у факира.
К р ы л о в. Хватит! Дальше! Кому?
Д а л ь с к и й. Ну пусть будет Казанцеву. Замерз же человек…
Казанцев берет пайку.
К р ы л о в. Кому?
Д а л ь с к и й. Товарищу Шустову.
К р ы л о в. Кому?
Д а л ь с к и й. Товарищу Воеводину.
К р ы л о в. Кому?
Д а л ь с к и й. Вам. Эта уже вам.
К р ы л о в. А эта — ваша.
Дальский, как обычно, не разжевав, сразу же проглотил свою пайку. Из коридора команда: «Встать! Смирно!»
Построиться! Шевелись!
Все встали, построились. Кто жует свою пайку, кто заворачивает в платок, кто прячет в карман.
Ш у с т о в (хлопнув Казанцева по плечу). Богатырь! Даже жирок завязался. Ишь гладкий какой стал! (Он подмигнул и загоготал.) Ну как она?
К а з а н ц е в. Слушай, мне всегда не нравились такие шуточки.
Ш у с т о в. А подводить других тебе нравится?
В о е в о д и н. Оставь его. Ты свою злость не здесь показывай. Для этого передовая есть.
Ш у с т о в. Да?.. А может, на передовой будет поздно? Может, он на передовой у меня за спиной драпанет? Тогда что?
К а з а н ц е в (возмущенно). Ну это ты…
К р ы л о в (кричит). Смирно!
Входит К о м а н д и р.
К о м а н д и р. Вольно!
К р ы л о в. Вольно!
К о м а н д и р. Вот что. Завтра в семнадцать ноль-ноль выступаем. (Улыбается.) Отдохнули? Отдохнули. И хватит, не правда ли? Отформировались. Так что всем быть готовыми. Все.
Командир ушел. Все расходятся по своим местам.
Дальский удерживает Казанцева.
Д а л ь с к и й. Вы были в театре?
К а з а н ц е в. Да.
Д а л ь с к и й. С ней?..
К а з а н ц е в. Большущее вам спасибо… Большущее.
Вдруг Шустов рычит, именно рычит. На четвереньках он мечется по нарам то в одну, то в другую сторону, подкидывая вещевые мешки, шинели, тюфяки. Он обращается ко всем шепотом.
Ш у с т о в. Пайка… Здесь… Была… (Рычит, потрясая вытянутыми ладонями.) Пай-ка!!
Шустов медленно поворачивает голову в сторону Казанцева. Алексей стоит прямо, словно в карауле. Шустов мягко спрыгивает на пол, сгибает в локтях руки, растопыривает пальцы и идет на Казанцева.
Ты!!! Ты!! (Хрипит.) Суке своей носишь, а сам, а сам… чужое… чужое жрать!.. (Надвигается на Казанцева.) Сволочь… Хлеб… Хлеб — это… Это святыня!!
Когда его от Казанцева отделяет один лишь шаг, между ними встает Кошкин. Он протягивает Шустову ладонь, на которой лежит пайка хлеба.
К о ш к и н. На!.. Искать не умеешь, сопляк!..
Некоторое время Шустов смотрит на хлеб, затем берет его и быстро ест. Дальский около нар нагибается и поднимает с полу пайку хлеба. Все это видят. Мертвая тишина. Дальский с протянутой рукой выходит на середину.
Д а л ь с к и й. Простите, а это чья?..
Пауза.
К р ы л о в. Я спрашиваю, чья это пайка?
Воеводин отворачивается. Шустов подходит к нарам, он плачет. Плачет беспомощно и жалко. Кошкин подходит к Дальскому, берет свою папку хлеба, аккуратно заматывает его в тряпочку и кладет в карман.
Д а л ь с к и й. Вот такие пироги…
Друг на друга никто не смотрит.
К р ы л о в (оглядываясь). Казанцев!
Но Казанцева в комнате уже нет.
Казанцев!.. (Воеводину.) Быстро! Там! В пирамиде! Его карабин!
Воеводин выскакивает из комнаты и тут же возвращается.
В о е в о д и н. Карабина там нет. И его нет.
Крылов выбегает в коридор.
К р ы л о в (кричит). Казанцев!.. Алеша!.. Казанцев!..
Ответа нет.
Все!.. Вот теперь все…
З а т е м н е н и е. Метроном.
В луче — К р а с н о а р м е е ц в шинели.
К р а с н о а р м е е ц.
…Милая Наташа,
прочти и своей родне скажи:
спасибо вам за ласку вашу,
за вашу правильную жизнь.
Но я прошу, Наташа, очень:
ты не пиши, как прошлый раз,
мол, «пожалей себя для дочки,
побереги себя для нас»…
Мне стыдно речи эти слушать!
Прости, любимая, пойми,
что Ленинград ожег мне душу
своими бедными детьми.
Я в Ленинграде, правда, не был,
но знаю — видели бойцы:
там дети плачут, просят хлеба,
а хлеба нет… А мы — отцы…
И я, как волка, караулю
фашиста сутками в снегу,
и от моей свирепой пули
пощады не было врагу.
Промерзну весь — дрожу, устану…
Уйти? А вспомню про детей —
зубами скрипну и останусь.
— Нет, — говорю, — постыдный гад,
палач детей, — я здесь, я слышу.
На, получай еще заряд
за ленинградских ребятишек!
— Наташа, береги Катюшу,
но не жалей меня, жена.
Не обижай тревогой душу,
в которой ненависть одна.
Нельзя дышать, нельзя, жена,
когда дитя о хлебе плачет…
Да ты не бойся за меня.
А как я жить могу иначе?
Комната Кошкиных. О л я что-то пишет. Стук в дверь. Входит К а з а н ц е в.
О л я. Ты?
К а з а н ц е в. Я.
О л я. Здравствуй, А я к тебе собиралась вечером. Я очень волновалась… когда вчера… вы ушли с отцом… Я тоже хотела… Но не смогла… От страха, наверно…
К а з а н ц е в. Я же обещал.
О л я. Ага… Я знала, что ты придешь. Вот видишь, даже записку на дверях хотела повесить. (Читает.) «Я на работе, в сберкассе, Лиговка, 17». Рядом.
К а з а н ц е в. Чего-чего?
О л я. Сегодня я в первый раз вышла на работу. А после работы, если бы хватило сил, пошла бы к вам… к тебе…
К а з а н ц е в. Неужели сейчас сдают деньги?
О л я. Деньги? Не знаю… Я давно не была на работе. Может, кто и приходил. У нас много вкладчиков. У нас всегда было много вкладчиков. И ведь каждый может прийти в любое время.
К а з а н ц е в (весело). Правильно. А я-то, болван! Я совсем забыл, что люди все покупают на деньги, а излишки, у кого они, конечно, есть, кладут в сберкассу. Когда-то я учил: «Товар, деньги, товар», а может, так: «Деньги, товар, деньги».
О л я. Ну вот и я точно так подумала сегодня.
К а з а н ц е в (удивленно). Что?
О л я. Очень просто. Проснулась и вспомнила: надо же составить годовой отчет. Все сберкассы, наверно, давно сдали, а мы нет. У нас никого уже не осталось, только я. Вот и вспомнила: без годового отчета никак нельзя, иначе все запутается, особенно проценты.
К а з а н ц е в (восхищенно). Здорово! Это так здорово! Ты очень правильно подумала!
О л я (вздыхает). Только мне тяжело… Пока… Пока тяжело…
К а з а н ц е в. Ты умница. Ты обязательно справишься. А сейчас мы пойдем не в сберкассу, а в загс. У меня только один час, иначе из меня опять сделают дезертира.
О л я. Наклонись.
Алексей наклонился. Оля провела ладонью по его лицу.
А разве так можно?.. Вот так… сразу… в загс?..
К а з а н ц е в. Только так и можно. Ведь мы еще вчера решили.
О л я. А может, не надо?..
К а з а н ц е в. Надо.
О л я (встав из-за стола). Послушай. У меня перед войной был один случай… Во дворе у нас жил мальчишка. Я его давно знала. Он пошел после школы работать на Кировский завод. Понимаешь, мы даже с ним дрались когда-то. А вот когда он пошел на Кировский, с ним что-то случилось. Однажды шла я вечером домой, а он стоит в подъезде. «Ты, — говорю, — чего тут?» А он мне: «Тебя жду». И стал ко мне приставать, и хотел поцеловать, а я убежала.
К а з а н ц е в. Зачем ты это рассказываешь?
О л я. Ты слушай… Сидела я на работе. Вдруг он заходит. Увидел меня, сел к столу для вкладчиков и так три часа на меня смотрел… Девчонки наши смеялись, шушукались, а он все сидел. Весь красный — ему стыдно, а он все равно сидит. Дождался, когда у меня смена кончилась, и говорит: «Давай погуляем…» Ну, пошли мы гулять, а он все молчит… Я ему говорю: «Мы ведь с тобой маленькие дрались… Сто лет друг друга знаем, чего же ты сейчас идешь и молчишь, как полено?» И тогда он сказал: «Я, наверно, в тебя влюбился». Мне его стало жалко, понимаешь, очень даже жалко, и я ему сказала: «Если ты такой закостенелый стал, что даже говорить ничего не можешь, то черт с тобой, давай целоваться». И он меня поцеловал… И я его тоже… Вот я тебе все и рассказала…
К а з а н ц е в. Зачем?
О л я. Чтобы ты все знал. И если мы сейчас не пойдем в загс, я совсем не обижусь.
Она устала от разговора и опустилась на стул.
К а з а н ц е в (улыбаясь). Смешная… Ты красивая… Ты такая красивая!.. Но иногда бываешь еще очень смешной…
З а т е м н е н и е.
В луче лицо Д е в у ш к и.
Д е в у ш к а.
…А в темноте, почти касаясь кровли,
всю ночь снаряды бешеные шли,
так метров семь над сонной нашей кровью,
и рушились то близко, то вдали.
Ты рядом спал,
как спал весь город — камнем,
сменясь с дежурства.
Мы с утра в бою…
Как страшно мне,
услышав свист, руками
я прикрываю голову твою.
Невольный жест, напрасный — знаю, знаю…
А ночь светла.
И над лицом твоим
с тысячелетней нежностью склоняясь,
я тороплюсь налюбоваться им.
Я тороплюсь, я знаю, что сосчитан
свиданья срок.
Разлука настает.
Но ты не знай…
Спи под моей защитой,
солдат уставший,
муж,
дитя мое…
Загс. Большая комната. Топится железная печурка, возле которой вместо дров лежат ножки канцелярского стола с жестяной бляхой. За письменным столом сидит худая Ж е н щ и н а с черными усами.