Л ю с я. А кому я нужна буду?
М а ш а. Почему? Вот дуреха! Смотри, как Муса за тобой ухаживает. То конфетку, то яблочко принесет. Всем говорит, что жениться хочет.
Л ю с я. А ну его, твоего Мусу! Заладил свое — «один татарин, два шеренга стройся».
М а ш а. Ну ты прямо как маленькая, Люська. Это же лучше, что веселый. А главное — душа у него хорошая. Я людей чувствую. Он очень хороший, Муса. Вот смотри: Гулай тоже все с шуточками, но он злой, что ли, все над другими смеется. А Муса никогда другого человека не заденет, только сам над собой шутит. Значит, добрый.
Л ю с я. Ну, добрый. Мне-то что?
М а ш а. Вот выходи замуж за Мусу. Любить тебя будет.
Л ю с я. Как же! Нужна я ему буду. Я другой раз с ним поговорю, посмеюсь, а потом думаю: зачем это? Все равно… (Морщится.)
М а ш а. Что — все равно?
Л ю с я. Так… Ничего.
Входит Г р о м о в и К р у п и н в мокрых плащ-палатках.
Маша и Люся встают.
Г р о м о в (расстилает на столе карту). Вот смотри. Один пулемет сюда, в лощину, поставим, два — на высотку, и еще вот тут, у мельницы.
К р у п и н. Верно. Так все прикрыто будет.
Г р о м о в. Да! На полчаса прикрыто. А потом камнями воевать будем. Если патронов не подвезут, это не поможет. Эх, я бы этих снабженцев!.. (Присаживается.) Устал что-то.
М а ш а. Товарищ капитан, каша с мясом есть. Покушаете?
Г р о м о в (мрачно). Спасибо, не хочу. (Люсе.) Вызывай командира полка.
Л ю с я. Орел!.. Дай Голубя… (Громову.) Товарищ капитан, порыв на линии с Голубем. Пошли устранять.
Г р о м о в. Вот черт!.. (Крупину.) Ты, Василий Петрович, дежурь тут, пока связь не восстановят, а я пойду к пулеметчикам. Скажешь Салтыкову: если боеприпасов не будет, можем Яновку не удержать. Пусть генералу доложит — патронов на полчаса боя.
К р у п и н. Ясно.
Громов уходит.
(Присаживается к печке.) Эх, хорошо! Тепло у вас, девушки. (Нюхает воздух.) Что такое? В другие землянки зайдешь — махоркой и портянками пахнет. А у вас тут ароматы благородные. Духи, что ли?
М а ш а. «Красная Москва». Это мне командующий фронтом подарил, когда орден вручали.
К р у п и н. Смотри, пожалуйста, а я уж и забыл, как «Красная Москва» пахнет. А ведь жена душилась. (Закуривает.)
М а ш а. Василий Петрович, почему другие наступают, а мы больше в обороне сидим?
К р у п и н. Такое место, Машенька. Тут немцы сильно упираются. Вот смотрите. (Достает блокнот и рисует.) Противник окружен. Другие дивизии на него со всех сторон наступают — и с севера, и с юга, и с востока кольцо сжимают. А мы с вами на западном участке. Тут самое тонкое место кольца — ближе всего к немецкому фронту. Вот окруженные и цепляются здесь за каждый метр — надеются отсюда к своим прорваться. Ничего, не пустим!
Л ю с я (прислушиваясь). Кто-то идет, что ли? Захлюпало.
К р у п и н (смеясь). Это у меня в сапогах хлюпает. Все лужи собрал.
М а ш а. А вы снимите, подсушитесь. А то простудитесь.
К р у п и н. Нет, уж это дома. Пустяки, привык. Вот если бы моя женушка это хлюпанье услышала! Ой, девушки, хлебнул бы я тогда горя! На спину — банки, на грудь — горчичники, на горло — компресс. Пол-литра водки в ноги втерла бы, да таблеток грамм двести пришлось бы съесть.
М а ш а (смеясь). Врач?
К р у п и н. Нет. Экономист по образованию и медик по призванию. Детей у нас нет, вот она на мне свою любовь к медицине и упражняла. Да я, по правде сказать, тогда гнилье порядочное был. Математик, ученый червяк. То в аудитории, то в кабинете. Чуть сквозняк — бронхит, чуть ноги промочил — ангина.
М а ш а. Да что вы! Я и не помню, чтобы вы болели.
К р у п и н. Война, Машенька! Она ведь такая — кого калечит, а кого и лечит. Вот попал на войну, и оказалось, что я вовсе не склад болезней, как раньше думал, а нормальный, здоровый человек. Я без смеха сейчас вспомнить не могу, каким я на фронт приехал.
М а ш а. Расскажите, Василий Петрович.
К р у п и н. Я ведь, девушки, на фронт строевым командиром попал. Это потом уже меня на политработу взяли. Зимой сорок третьего окончил я зенитное училище и оказался на Северо-западном, под Старой Руссой. Был я тогда лейтенантом. Только лейтенант из меня, признаться, невзрачный был. Теперь уж я военную форму носить научился, а тогда выглядела она на мне приблизительно как седло на собаке. Пистолет, бывало, все на живот съезжает, поясной ремень как-то по диагонали располагается, гимнастерка пузырем топырится, погоны — один вперед сползет, второй назад завалится. Помню, однажды приезжает из штаба армии поверяющий — генерал-майор. Выскакиваю я к нему из землянки, только хотел Доложить, а он мне сразу: «Это что за вид?!» И знаете, что я ему ответил? «Пардон, говорю, товарищ генерал».
Маша и Люся хохочут.
М а ш а. Это генералу-то «пардон»?
К р у п и н. Ну да. А генерал — строевик заядлый. Смотрю — побагровел, того и гляди, удар его хватит. «Что?! — кричит. — «Пардон»! Я тебе покажу «пардон»!» Как пошел, как пошел меня чистить. В общем, я теперь этого слова слышать не могу — душа в пятки уходит. А вот в другой раз провожу я занятия с солдатами…
Гудит телефон.
Л ю с я (берет трубку). Я Ласточка… Ага, сейчас… (Крупину.) Майор на проводе.
К р у п и н (берет трубку). Алло!.. Товарищ третий, докладывает капитан Крупин. Шестой приказал доложить, что груз до сих пор не прибыл… Через час?.. Ясно!.. Пока спокойно… Да мы-то готовы, лишь бы было чем… Слушаюсь. (Кладет трубку.) Пойду. Где тут у вас пулеметчики?
М а ш а. Я вас провожу. (Уходит с Крупиным.)
Л ю с я (напевает).
Чаму ж мне ня петь,
Чаму ж ня гудеть?..
Входит В а л и е в.
В а л и е в. Это мы. Салям алейкум, Люса. Здравствуй.
Л ю с я. Здравствуй, Муса. Чего пришел?
В а л и е в. Маша Ковалева лекарство брать будем. Сержант Шапкин мало-мало больной стал. Сказал: один татарин, два шеренга стройся — айда, лекарство бери. Мы подумал: Люса давно не видал. Айда, пошел.
Л ю с я. Как же — давно? Вчера только виделись. Чудак ты, Муса. Ну зачем я тебе нужна?
В а л и е в. Мы, Люса, тебе жениться хотим.
Л ю с я (усмехаясь). У вас, у татар, говорят, закон есть — на татарке жениться.
В а л и е в. Ай, глупый человек сказал. Старый закон был, худой закон. Советский власть новый закон давал. Русский, белорусский, татарин — все равно. Всякий девушка жениться можно.
Л ю с я. А правду говорят, что у татар женщина плохо живет? Нельзя никуда ходить. С другим мужчиной слова не скажи.
В а л и е в. Ай, зачем ты глупый человек слушал? Глупый человек татарский закон не знает, не понимает. Везде ходить будем — клуб, кино, гости ходить будем. Другой мужик говори, пожалуйста. Другой мужик гулять нельзя, говорить можно.
Л ю с я. Вот видишь. А если я с другим гулять захочу?
В а л и е в. Муж есть, зачем другой мужик надо? Который жена другой мужик гуляет — шибко худо будет. Татарский закон — строгий закон. Старый время худой человек такой жена убивал, резал.
Л ю с я. Муса… а что, если девушка другого человека любила?.. Ну, в общем, гуляла с ним. Как же замуж выходить?
В а л и е в. Какой человек любишь, такой человек замуж ходи… Зачем другой человек любить?
Входит М а ш а.
М а ш а. Тишина какая-то зловещая стоит. Даже жутко. Сейчас, Муса, я тебе дам таблетки. (Снимает шинель и берет сумку.) Вот хорошо, что ты пришел. А то Люся совсем загрустила, тоскует. Даже плакала.
Л ю с я. Ну зачем ты?
В а л и е в. Ай-ай, Люса. Зачем плакал? Какой беда есть?
Л ю с я. Никакой беды. Просто так.
В а л и е в. Просто так худо плакать, когда война есть. Война пошел — веселый надо быть. Война сам худой — много кровь есть, много слезы. Зачем другой слезы надо? Сам себе трудно делай.
М а ш а. Правильно, Муса. Вот ты никогда грустный не бываешь.
В а л и е в. Зачем грустный? Мы всегда веселый. Другой человек глядит — тоже веселый станет. Шутка делаем, песня поем. Люса, хочешь, смешной песня будем петь? Веселый будешь.
Л ю с я. Я же по-татарски не знаю.
В а л и е в. Русский песня, все понимать будешь. Старый время купец на Казань пел. Богатый человек, деньга много, ходил-гулял, вино пил, безобразия всякий делал. Потом песня пел.
М а ш а. Тише! Стреляют!.. (Прислушивается.) Нет, показалось. Ой, скорей бы уж они атаковали, а то хуже измучаешься — все думаешь: вот-вот начнется.
Л ю с я. А ты не думай. Все равно!
В а л и е в. Зачем бояться? Немец полезет — крепко бить будем. Давай смешной песня петь. (Поет.)
Мы казанский син купца,
Сам имеем лавка,
Сирный спичка без конца,
Шурум разный, тряпка.
Когда Казань мы проживаем,
Удобства жизни находим —
Два часа бульвар гуляем,
Шесть часов подвал сидим.
А в Панаевском саду
Музыка играется,
Разный сорта барышня
Туды-сюды шляется.
Мы, барышня, любим вас
Каждый день и каждый час.
Слышны вой снарядов и близкие взрывы.
М а ш а. Вот! Начинается…
Снова близкие взрывы. Крики за сценой: «Ковалева!», «Маша!» «Санинструктор!»
Ой, кого-то ранило! (Набрасывает шинель, хватает сумку.)
В а л и е в. Айда, окоп бежал! (Убегает с Машей.)
Гремят взрывы.
Л ю с я (присев на топчан, сгибается и морщится от боли). Хоть бы убило! Хоть бы убило! Не могу я больше… (Горько плачет.)
Комната в крестьянской хате, где поместился Громов. Дощатый стол, застеленный газетами, скамьи у стен, кровать и под ней чемодан. В стене против зрителей — два окна. Справа — дверь в сени.