(Уходит с Субботиным.)
Скрипка и Валиев разговаривают о чем-то с артиллеристами.
Г у л а й. Везет же ж людям!
Ш а п к и н. Генералу-то? Повезло.
Г у л а й. Да нет, Субботе везет. Теперь ему очень просто орден повесят за генерала. А у него уже «Слава» третьей степени.
Ш а п к и н. А тебе все завидно? Чужие ордена считаешь?
Г у л а й. Факт. У одного два ордена, а у другого значок «Первое мая». Игра природы! И чего я сам генерала не пихнул? Дикость!
Ш а п к и н. Скажи, Михаил, чего ты все орденами бредишь?
Г у л а й (оглянувшись). Товарищ сержант, как боевому другу и командиру, могу приоткрыть завесу. При условии — ша!
Ш а п к и н. Будь спокоен. Могила!
Г у л а й. Понимаете, есть одна… Ну, в общем, Катенька Пономаренко. Диспетчер такси была. Сейчас на Урале, в эвакуации. Это ж, я вам скажу, не девушка, а ноктюрн Шопена. Колоссальная наружность. В кино брали толпу играть. Так все же дело в том, что перед войной вокруг нее один бухгалтер свое сальдо-бульдо разводил. Вы же понимаете: что мне бухгалтер?! Детский лепет! Абсолютно неопасная профессия. Так вы ж представьте себе, что она мне теперь за этого бухгалтера пишет. Гвардии лейтенант, на Ленинградском. И заметьте — «Красное Знамя» имеет. Так этого ж еще мало. Вы, может, думаете — он в пехотной части или там танкист. Ничего подобного! «Катюши»! Вы ж понимаете: Катенька-Катюша. От двух бортов дуплетом в угол.
Ш а п к и н (смеясь). Да, брат, плохо дело. Гвардии лейтенант да еще «Красное Знамя». Это тебе на Золотую Звезду стараться надо.
Г у л а й. На Золотую не вытяну. Риску много — убить могут. А посмертно мне не хочется. Нет, товарищ сержант, мне бы небольшой подвиг, так… на «Отечественную» любой степени. Даже «Красная Звезда» пойдет. Остальное добьемся через личное обаяние. Так не везет же ж. Вот я имею надежду на это окружение — будем фрицев доколачивать, может, генерала какого заарканю. Это ж красота была бы. Хенде хох, и будьте любезны — орден!
Гремят взрывы, то близкие, то далекие.
Ш а п к и н. Подготовочку он, что ли, делает? А ну, славяне, по местам!
Все занимают места в окопах. В наступившей тишине издали слышится рокот моторов.
С к р и п к а. Танки! Чтоб я пропал, танки!
А р т и л л е р и с т (негромко). Расчет, к бою! Бронебойным заряжай!
Бойцы заряжают орудие.
Ш а п к и н. Справа два идут. И вон подальше еще… А вон… Черт! Прямо на нас. Противотанковые гранаты приготовить!
С к р и п к а (нервно). С пушки, с пушки его надо вдарить… (Артиллеристам.) Давай, хлопцы, стреляй!
А р т и л л е р и с т. Тихо, пехота! (Стоя в окопе и не сводя глаз с приближающегося танка, лезет, в карман; достав кисет, старательно сворачивает самокрутку и закуривает.)
С к р и п к а. Гляньте, та он сдурел. Танка идет, а он закуривает. Та ты что? До кумы на вареники пришел? Стреляй!
А р т и л л е р и с т. Тихо, пехота! (Курит и неотрывно смотрит на танк.)
Рев мотора и лязг гусениц приближаются.
С к р и п к а. Та что ж то такое, хлопцы? Чего он не стреляет?
Г у л а й. Слушай, артиллерия, я с детства не переношу, когда меня гусеницами давят. Они ж железные.
А р т и л л е р и с т. Тихо, пехота!
Гул и лязг нарастают.
Ш а п к и н. Эй, парень! Чего не стреляешь? Ведь близко уже. Метров сто пятьдесят осталось. Давай огонь!
А р т и л л е р и с т. Тихо, пехота!
Гул и лязг становятся оглушительными. Люди вжимаются в окопы. Гулай убирает пулемет. Шапкин и Валиев берут гранаты. Артиллерист затаптывает самокрутку и склоняется к пушке. Выстрел — и сильный взрыв. Грохот и лязг обрываются, наступает тишина.
Затем все разом, крича «ура!», бросаются к артиллеристу.
Ш а п к и н. Вот работа! Один снаряд — и нету танка. Ну силен парень!
В а л и е в. Ай шибко рвался — земля дрожал.
А р т и л л е р и с т. В боеукладку попал. Так целил.
С к р и п к а. Глянь, башню как откинуло. (Артиллеристу.) А я уж думал, ты того… помешался… Курит и не стреляет.
А р т и л л е р и с т. Чудак-рыбак, у меня привычка такая: танки идут — закуриваю. Нервное, видать. Я ж его нарочно подпускал, чтоб верняк был. Промажешь, так он и из меня и из вас блин сделает. А тут уж точно… Расчет нужен. Зря ты боялся.
С к р и п к а. Я? Еще того не было, чтоб Скрипка танка боялся.
Гулай снова устанавливает пулемет.
Ш а п к и н. Вон там еще подожгли. И вон подбили… Ага, назад повернули… Уходят. Ну, славяне, теперь часок и отдохнуть можно, пока немец очухается.
Хата в Писаревке. В комнате, имеющей нежилой вид, стоят кровать, стол, лавка. В углу — охапка соломы. Слева — окно. В стене против зрителей — входная дверь.
На соломе лежит с а п е р, в нижней рубашке, прикрытый своей шинелью. Открывается дверь. Д в а н е м е ц к и х с о л д а т а вносят раненого Громова. За ними входит А д л е р. Солдаты кладут Громова на кровать и уходят. Громов в своей командирской гимнастерке, но с солдатскими погонами. На выцветшей гимнастерке заметны следы нескольких орденов. Ворот расстегнут, и видна перевязка на левом плече.
А д л е р (Громову). Тебе следует подумать. Будет плохо. Ты молодой. Ты имеешь впереди жизнь. Надо жалеть свою жизнь.
Г р о м о в. Напрасно беспокоитесь.
А д л е р. Подумай. Я скоро вернусь. Ты будешь иметь пока маленькую компанию. Этот русский солдат тоже ранен и взят в плен. Но его рана смертельна, он умрет, а ты ранен легко, ты скоро будешь опять здоров… если ответишь на вопросы. (Уходит.)
С а п е р. Где они тебя забрали-то, сынок?
Громов молчит.
Где, спрашиваю, в плен взяли? Глухой, что ли?
Г р о м о в. Слышь, старик, зря они тебя ко мне подложили. Все равно и тебе ничего не скажу. Стреляйте меня, и все.
С а п е р (приподнимаясь). Постой-постой… Будто знакомы… Это не ты под Яновкой через минное поле на машине гонял? Да нет… помнится, тот капитан был.
Г р о м о в (присматриваясь). Сапер?
С а п е р. Товарищ капитан!..
Г р о м о в. Тсс! Не капитан я уже, старик. Видишь — солдат.
С а п е р. Это понятно. Разведка — такое дело…
Г р о м о в. Да нет же, отец, не в разведке я. Был капитан, стал солдат. Неделю назад разжаловали.
С а п е р. Вон оно что! Провинился, значит?
Г р о м о в. В штрафной попал. А сегодня на рассвете высотку пошли отбивать. Рвануло около меня, очнулся у немцев. Обидно, отец, рана-то вроде пустяковая, и не чувствую, а вот оглушило — до сих пор голова трещит. А ты когда попал?
С а п е р. Тоже сегодня в ночь. Проходы в ихнем минном поле делали — для пехоты на утро. Я вперед пополз, а ребята отстали. Ну, он ракет понавесил и из пулемета дал. Меня и угадало, почитай, в самый пуп. Стал отползать, да из памяти вышел. Опомнился, когда меня немцы крючком в свои окопы волокли.
Г р о м о в. Допрашивали тебя?
С а п е р. Пробовали. Да я прикинулся, будто ослаб, говорить не могу. Рана-то смертельная, и впрямь помалу слабею. Скорей бы отмучаться.
Г р о м о в. Я, по правде сказать, тоже симулирую, будто контузия не прошла — мол, ходить не могу. Видел — принесли. Пусть сволочи хоть перед смертью на себе потаскают. А так вроде пошел бы… Ну-ка попробую, пока никого нет. (Встает и ходит.) Больно, черт… (Ходит и останавливается у окна.) Эх, высадить бы окошко!
С а п е р. Днем куды побежишь? Кабы ночью. Да ведь коли до ночи доживем, небось охрана будет.
Г р о м о в. Эх, отец! Смерти я не боюсь, хоть пытать будут. Одно меня мучает — а вдруг подумают, что сбежал я к немцам. Дескать, разжаловали, а он со зла переметнулся. Мои ребята меня знают, те не поверят. А вот комдив — подвел я его, неизвестно, что он теперь обо мне думает. Эх, как придет эта мысль — кровь кипит. Пусть живьем сожгут — все вытерплю, только б знали, что погиб честно.
С а п е р. Верно, сынок. Последний тот подлец, кто за свою обиду Родину продает. От Родины все вытерпеть должон — хоть в тюрьму тебя, хоть под расстрел. Разве ж на Родину зло держать можно? Это как мать. Я вот мальчонком баловной был, все от матери попадало. Бывало, отвесит подзатыльник — а у ней кольцо на пальце медное, обручальное, — так шишка и вскочит. Да еще сгоряча набежит, не разберется, кто правый, кто виноватый, зря влепит. Ну, ясное дело — больно, обидно, заревешь в голос. А потом поплачешь, потоскуешь — опять к ней идешь ласкаться. Малец, а понимаешь, что мать-то одна.
Г р о м о в. Идут!.. (Быстро ложится на кровать.)
Появляется А д л е р и, распахнув дверь, вытягивается. Входит К р а ф т.
А д л е р (кивая в сторону Громова). Вот этот, господин генерал. Вы сами желаете говорить с ним?
К р а ф т. Да. Мне нужна практика. Без нее мой русский язык заржавеет. (Подходит к Громову и пристально смотрит ему в лицо.)
Громов, не мигая, встречает этот взгляд.
(Показывая на гимнастерку, где заметны следы орденов.) Где есть твои э-э…
А д л е р. Ордена, господин генерал.
К р а ф т. Да-да! Ордена! Где есть твои ордена?
Г р о м о в. Дома остались.
К р а ф т. Ты есть солдат или офицер?
Г р о м о в. Солдат.
К р а ф т. О, солдат имеет много орденов! За что ты имеешь ордена?
Г р о м о в. За то, что хорошо бил фашистов.
К р а ф т. Ты есть храбрый солдат. Как много фашистов ты убил?
Г р о м о в. Да так, штук тридцать, сорок.
К р а ф т. О, ты есть храбрый солдат. Я имею интерес немного знать один э-э…
А д л е р. Участок, господин генерал.
К р а ф т. Да! Участок. Я желаю знать маленький участок русского фронта. Это есть участок, где ты имел быть взятым в плен. Тебе будут делать вопрос, ты будешь отвечать.