Ш у р а. Нет, надо идти.
Е л и з а в е т а И в а н о в н а. Ты мне скажи, что делать собираешься? Как жить?
Ш у р а. Прошлогодние вопросы. Не рано ли?.. Война идет.
Е л и з а в е т а И в а н о в н а. Ты свое отвоевал. Что же, будешь сидеть, думать и ждать конца войны?
Ш у р а. Что мне думать — я безрукий.
Е л и з а в е т а И в а н о в н а. Припадок черной меланхолии?
Пауза.
Ш у р а. Плохое настроение — это эгоизм. Елизавета Ивановна! Я год назад, в это же самое время, на этом самом месте, одной нашей общей знакомой объяснял, что мне в жизни ничего, кроме нее, не нужно. Лежа в госпитале, я подумал — у меня время было. Я неправильно говорил. Мне многое нужно в жизни.
Е л и з а в е т а И в а н о в н а. Вот это разговор!
Ш у р а. Но она для меня все-таки… первая величина… Я не хочу прожить жизнь даром. Но жениться я не женюсь… Такой мне не найти, я и искать не буду. Вам этого не понять…
Е л и з а в е т а И в а н о в н а. Мне не понять…
Ш у р а. Это я глупость сказал. Вообще все глупость. Женюсь — не женюсь… Припадок черной меланхолии. Елизавета Ивановна! Я вам это рассказал не как матери ее, а как учителю и другу. И забудем об этом разговоре.
Грохот.
Е л и з а в е т а И в а н о в н а. Что это? Опять обстрел?
Ш у р а. Что вы, Елизавета Ивановна, это гроза.
Е л и з а в е т а И в а н о в н а. Уговаривай. В прошлом году я тоже думала, что гроза.
Ш у р а. Смотрите — дождь!
Шум дождя.
Е л и з а в е т а И в а н о в н а (подходит к окну). Дождь-то дождь, но это не гроза.
Голос диктора: «Район подвергается артиллерийскому обстрелу. Движение транспорта прекратить. Населению укрыться!» Разрыв снаряда. В комнату вбегает полуодетая С и м а.
С и м а. Что это — обстрел? Бомбежка?
Е л и з а в е т а И в а н о в н а. Спи, девочка. Это гроза!
З а н а в е с.
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Та же комната. В о л о д я Д о р о х и н — перед зеркалом. Он переодевается в парадный военный китель, убирает свои вещи, разбросанные по стульям. Стук в дверь.
В о л о д я. Одну минуту. Входите.
Входит Ш у р а З а й ц е в. Он обрадован и вместе с тем несколько растерян — и от неожиданной встречи и оттого, что Володя здесь расположился как дома.
Ш у р а. Володя!
Они долго жмут руки друг другу, хотят поцеловаться и не решаются, а потом все же целуются.
Я думал, ты скажешь: «Пошел вон!» Отвоевал наконец?
В о л о д я. Отвоевал!
Ш у р а. И навоевал?!
В о л о д я. Можно посмотреть и на правую и на левую стороны. А ты, брат, тоже орел!
Ш у р а. Обожди, не мни…
В о л о д я. Деликатный стал.
Ш у р а. Дай цветы прилажу.
В о л о д я. Все, как четыре года назад. Только теперь тебе потруднее прилаживать. Давай помогу.
Ш у р а. Управлюсь!
В о л о д я. Что я вижу? Наконец-то ты понял, что незабудки — пошлость.
Ш у р а. Просто нигде нет незабудок.
В о л о д я. Не держат. Нет спроса.
Ш у р а. Наоборот — расхватали.
В о л о д я. А ты все такой же — за словом в карман не полезешь.
Ш у р а. Безрукому-то неловко по карманам лазить.
Пауза.
В о л о д я. Мать померла?
Ш у р а. В сорок втором. Я в госпитале лежал. А твои все еще в Сарапуле?
В о л о д я. В Сарапуле. У родственников. Там хорошо.
Пауза.
А мы с тобой все такие же друзья?
Ш у р а. Теперь мы уже старые друзья.
В о л о д я. Нет, не такие же. Письма твои стали приходить все реже и реже.
Ш у р а. Есть такой закон: сколько пошлешь, столько и получишь.
В о л о д я. Наша жизнь — походная: не до писем. Да и неинтересно ее описывать.
Ш у р а. Описывать не хотел — рассказывать придется. Начинай с конца — с Берлина.
В о л о д я. Я и сам-то, Шурка, этот Берлин только по рассказам знаю.
Ш у р а. Не повезло тебе!
В о л о д я. Сидим, понимаешь, черт знает где, чуть ли не за тысячу километров от линии фронта, и мосты строим… Так и не видал я Германии. На финише мне не повезло. А так воевали — подходяще… Рассказывай, хвастайся, как живешь…
Ш у р а. В самый раз.
В о л о д я. Вот в педагогический ты зря пошел. Бабское занятие.
Ш у р а. Еще посмотрим.
Пауза.
В о л о д я. Чудно: четыре года не виделись… Я думал — встретимся, суток для разговоров мало будет…
Ш у р а. Ничего, разговоримся. Это от неожиданности.
В о л о д я. А здорово я нагрянул?! Не женился?
Ш у р а. Ищу невесту.
В о л о д я. Чудак, надо было торопиться.
Ш у р а. Это я не сообразил.
В о л о д я. Ребят видишь?
Ш у р а. Вижу, но редко.
В о л о д я. Антона?
Ш у р а. Тоже редко. Их перевели совсем недавно. И за городом — приезжает поздно. Она еще не приехала?
В о л о д я. Нет. Это ты для отвода глаз. Мы, фронтовики, народ прямой. Мы считаем, что нас обманывать нельзя.
Ш у р а. Володя! Я тебя уважаю, и воевал ты — знаю — хорошо. Но мне все время надо оправдываться…
В о л о д я. Ты прости и не обижайся! Ты и не имеешь права обижаться. А ты что, не воевал? Огрубел я, Шурка, отвык от таких разговоров.
Ш у р а. Были же и товарищи.
В о л о д я. Были. Столько лет нельзя без товарищей. Вообще были не только огонь и земля, было много и хорошего. И романы были, черт побери! Вернее, не романы, а новеллы. Тебе могу сказать — были. Только я тебя прошу — Антону ни гугу. Бабы этого не понимают и не прощают. Я, например, не ревнивый. А женщину скорее встретишь лысую, чем не ревнивую. Было всякое… Знаешь, Шура, жизнь тяжелая, солдатская. Радостей — никаких. Сегодня — здесь, завтра — там, а может, на том свете, да еще выпьешь с тоски и думаешь: пропади все пропадом… Да ты не думай, что все это под пьяную руку… Там тоже есть хорошие. Тут одна чудачка привязалась — просто жалко было расставаться. Ну да все это забыто! Антон для меня главный человек в жизни. Я ей исповедуюсь. Попозже, конечно. И ты для меня главный друг. И мы с тобой будем разговаривать нормально — просто я одичал. А ты мужчина интеллигентный, должен это понять. А понять — значит простить, как сказал кто-то, а кто именно, про то знает Сенька Горин.
Пауза.
А ты — неужели не влюблялся ни разу за это время? Скрываешь…
Ш у р а. Видишь, Володя… Когда полюбишь, так трудно влюбляться.
В о л о д я. Завидую вам, однолюбам.
Пауза.
Но я не хочу отставать от штатских кавалеров и сейчас же отправляюсь за цветами.
Ш у р а. Поищи незабудки.
В о л о д я. Нет, ромашки. И погадаю по дороге: любит — не любит. (Уходит.)
Пауза. Входит С и м а.
С и м а. Здравствуйте, Шура!
Ш у р а. Здравствуй, Сима! Мне уже неловко такой взрослой барышне говорить «ты».
С и м а. Нет-нет, обязательно «ты».
Ш у р а. Тогда и ты говори мне «ты».
С и м а. Я буду постепенно.
Ш у р а. Постепенно не выйдет.
С и м а. Я только что с огорода. Устала. Но выкупалась — и все прошло. Тетя Лиза, наверное, еще не приходила?
Ш у р а. Не видел.
С и м а. А Тоня?
Ш у р а. Тоня еще не приехала.
С и м а. Придут гости, а хозяев нет.
Ш у р а. Гостей никто не звал. Придут только свои. И что значит — нет хозяев? А ты?
С и м а. Я не хозяйка.
Ш у р а. Опять бедной родственницей прикидываешься? Зря я тебя барышней обозвал. Не поумнела нисколечко.
С и м а. Что вы, Шура! Для ваших товарищей я не хозяйка. Она придут к Тоне и к Елизавете Ивановне. А так я привыкла. Я и к Тоне привыкла. Она хорошая.
Ш у р а. И мне так показалось.
С и м а. Вы все шутите. Тоня, она душевная… она какая-то…
Входит Т о н я. Она в военной форме.
Т о н я. Какая она? Договаривай! Скажи что-нибудь неподходящее — и не возьму тебя в воскресенье в Тарховку. Шурка уже, понятно, на месте. Молодчина — я ценю внимание. Устала я… Мама не приходила?
С и м а. У них опять совещание. (Уходит.)
Т о н я. Шурка! Даже не верится. Снова я дома. И мой день. Как хорошо жить без войны! Ночью проснешься — нет войны. И сразу заснешь. И утром встанешь — опять нет войны. Меня всегда будило радио в шесть часов. Мне говорили — надо выключать, можно поспать подольше. Но я думала: настанет же когда-нибудь день, и он начнется не с оперативной сводки. Настанет же наконец этот долгожданный первый мирный день. И я его прозеваю. Я его дождалась. И буду рассказывать о нем своим внукам. О том, как мы жили годами без дома, без мамы, без друзей, я не буду рассказывать… Ты часто обо мне вспоминал, Шура?
Ш у р а. Для того чтобы вспоминать, надо забыть.
Пауза.
Т о н я. Хорошо без войны. Не просто хорошо, а очень хорошо. И очень хорошо жить дома. Вам, мужчинам, может, и нравится жить в палатках, а мы — слабый пол — созданы для дома.
Ш у р а. А помнишь пионерлагерь?
Т о н я. Сравнил — пионерлагерь и медсанбат! Плохо жить в палатках. Особенно во время бомбежки. Раненые начинают кричать. Больше всех боятся бомбежки раненые. Я тоже очень боялась — только никому не говорила. Когда дом — все-таки крыша. А тут как будто зонтиком закрываешься от осколков. Очень я люблю мирное время. Вот долечим раненых, и пойду учиться. Я еще не очень старая? Нет, я просто средних лет.
Ш у р а. И как раз театральный институт открыл прием.
Т о н я. Нет, артисткой я не буду.
Ш у р а. Чего это вдруг?
Т о н я. Не вдруг. Я подумала. Это стать артисткой я решила вдруг. Мы болтаем, а мне ведь наряжаться надо. Еще минутку. Ладно? Мы с тобой еще не разговаривали, только «здравствуй» да «прощай». Я думаю, что артисткой стоит быть только хорошей. Очень хорошей.
Ш у р а. Так надо стать хорошей артисткой.