— Вот здесь.
— Боже мой, так это же дивизия Родимцева! — воскликнул капитан.
— Совершенно верно.
— Вот это да!.. — протянул удивленно. — Но будьте откровенны, скажите, сколько дней вы воевали в Сталинграде?
— Как сколько дней?.. С начала и до конца обороны города. А если точнее, то с 14 сентября 1942 года по 2 февраля 1943 года.
— Поразительно! — воскликнул румын. — Не верю.
— Почему не верите?
— Разрешите задать вам один вопрос, — не отвечая, попросил капитан. — Сколько ваших дивизий под номером 13-я гвардейская прошло на этом участке за время обороны города?
Я с недоумением посмотрел на собеседника.
— Извините, капитан. Это неслыханная глупость или шутка? Вы, как военный человек, должны знать, что во всех армиях мира испокон веков один и тот же номер присваивается только одной воинской части. С гибелью части исчезает и ее номер.
— Вы правы, — ответил румын. — Но гитлеровское командование убеждало нас, что на участке от Мамаева кургана до пивоваренного завода ими было истреблено три ваших дивизии под номером 13-й гвардейской и убито, по крайней мере, два генерала под фамилией Родимцева.
Я рассмеялся.
— Простите, капитан, но по поводу такого вымысла у нас говорят — «бред сивой кобылы». Со всей ответственностью советского офицера скажу вам, что за весь период обороны города, кроме нашей дивизии, никакой другой части под этим же номером не было.
— Хорошо, — не сдавался капитан, — я-то точно знаю, что на обороняемом вами клочке земли любое живое существо, в том числе и человек, могло продержаться не более двух суток. Как же вы остались невредимы?
— Почему мы должны были продержаться не более двух суток?
— Поясню. Занимаемая вами территория не превышала двух квадратных километров. Она была разбита на клетки таким образом, что от взрыва одной бомбы на ней все разрушалось и уничтожалось дотла. Клетки были пронумерованы и строго закреплены за летчиками. Налеты мы совершали большими группами, и чтобы в точности знать, куда попала чья бомба, сбрасывали их только с двух или трех самолетов. Зато сирены включали все. Если кто не попадал в свой квадрат в первый заход, делал второй и третий. Бомбили на следующий день. Бомбили до тех пор, пока, наконец, каждый летчик разрушал свою цель. Массовое же включение сирен, имитирующих звук падающих бомб, должно было воздействовать на психику ваших солдат. В промежутках между налетами авиации била тяжелая артиллерия, шли в атаку танки и пехота.
— Это верно. В те дни на всем участке обороны нашей дивизии трудно было найти хоть квадратный метр земли, заново не вспаханный бомбами или снарядами в течение двух суток, — подтвердил я.
Тут вошел дежурный по аэродрому и пригласил меня на посадку в самолет. Так для капитана-румына и осталась нераскрытой тайна, как мы выдержали ад бомбежки и остались невредимы. А секрет нашего спасения заключался в прибрежной круче. В ней рыли длинные, порой до 15–18 метров, тоннели для штабов и служб частей, строили надежные блиндажи. Во время налета вражеской авиации или артобстрела в этих сооружениях скрывалось все, что находилось на берегу. Передовую же гитлеровцы почти не бомбили из-за опасения поразить своих: позиции находились слишком близко друг от друга.
В условиях уличных боев в Сталинграде нейтральной полосы, как таковой, не было. В одном месте мы вклинивались в их оборону, в другом— они в нашу. Бывало, и в одном доме находились, занимая разные этажи и комнаты.
К началу октября наш пулеметный батальон был потрепан настолько, что во 2-й роте на весь пивоваренный завод осталось всего три бойца, два станковых пулемета и одно противотанковое ружье. Немцы не могли не заметить этого. И вот в один из погожих дней они установили квартала за полтора от завода орудие, стали бить из него по амбразурам огневого гнезда, где стояли пулемет и противотанковое ружье. Выпустив несколько снарядов, но не сделав ни одного прямого попадания в амбразуры, гитлеровцы прекратили стрельбу. Но через несколько минут у стены завода зарычал танк.
— Гляди! Откуда он взялся? — сказал пулеметчик Черный пэтээровцу Нагирному, указав на машину с черным крестом на борту. — Ты бей его по гусеницам, а я попробую ослепить смотровые щели.
Не успел пулеметчик закончить последнего слова, как орудие танка плеснуло огнем. Дрогнула стена, и амбразуру заволокло густой пылью.
Танк бил в упор. Несколькими снарядами он разбил межоконные простенки, подрезал стену нижнего этажа. Еще выстрел — и все затрещало, качнулось, и в огневой ячейке стало совсем темно. От неожиданности Черный вскочил на ноги, но больно ушибся головой о плиту потолочного перекрытия, осевшую на кучи кирпичей, приготовленных гвардейцами для укрепления своей позиции. Нагирный на ощупь пополз к привычному узкому выходу, но тщетно — «выход был плотно завален.
— Ты жив? — спросил пэтээровец пулеметчика.
— Пока вроде жив. А тебя не помяло?
— Нет. Но я не пойму, что случилось…
— Похоже на то, что нас захлопнула злодейка-западня. Ползи сюда, давай вместе попытаемся. Может, сдвинем завал.
Черный на четвереньках подполз к товарищу. И они, упираясь спинами в пол, стали толкать завал ногами.
— Нет, брат, здесь, наверное, и трактору будет не под силу… — сказал пэтээровец, и бойцы утихли.
Сквозь завал к ним доносились говор и крики.
— Слышишь? Кажется, наши подоспели, — схватив за руку товарища, сказал пулеметчик.
— Откуда им взяться, нашим-то? Скорее немцы прут в пробоину.
Да, Черный не ошибся. Это фашисты с криком „русь, капут!“ бросились к образовавшейся бреши в стене.
Пулеметчик Ахметшин видел, как гитлеровцы беспрепятственно подбирались к заводу. Он выходил из себя, но ничего не мог сделать — амбразура не позволяла ему развернуть пулемет так, чтобы стрелять вдоль стены. „Что делать? Что?!“ — в отчаянии спрашивал себя сержант.
А Черный и Нагирный тем временем, отдышавшись от пыли, прислушивались.
— Точно, немцы проклятые, — сказал Нагирный, нащупал противотанковое ружье, с силой толкнул им в амбразуру.
— Смотри, кажется, поддается кирпич, — и он с еще большей силой навалился на ружье.
Нагромождение кирпича подвинулось, и через расщелину брызнул голубой свет. Черный прилег к своей амбразуре и увидел прямо перед собой фашистов. Они были так близко к нему, что он успел разглядеть зрачки их глаз.
„Еще секунда, и они будут над нами“, — сообразил пулеметчик и нажал на гашетку. Глухо прострочила пулеметная очередь, и несколько гитлеровцев стали медленно сползать по кирпичам на мостовую. Остальные кинулись бежать. Но метко посланные Черным пули настигли их.
— Хорошо ты их угостил, — сказал Нагирный и своим выстрелом заклинил поворотную башню танка.
Машина сердито заревела, задним ходом покатила по улице и скрылась за поворотом.
К заводу подоспела группа гвардейцев, посланная нами на помощь храбрецам. Заняв оборону, пулеметчики принялись откапывать заваленных товарищей, зная, что сами они оттуда выбраться не смогут: стена железобетонная, а амбразура слишком узкая.
Больше суток работали солдаты. А когда дело подходило к концу, они позвонили мне. Я прибыл туда как раз в то время, когда поднимали с завала последний обломок железобетонной плиты. Оба красноармейца были бледными и совершенно обессиленными.
— Смотри, живы… — сказал кто-то из гвардейцев.
— А мы и не собирались умирать. Нас больше смерти беспокоило то, что мы израсходовали все боеприпасы и нам нечем было бить фрицев, — сказал Черный.
— Хватит с вас… И так вон сорок два трупа валяются, — ответили бойцы.
Такие черты мужества и самоотверженности были присущи не только гвардейцам пулеметного батальона и дивизии Родимцева. Они были свойственны всем защитникам Сталинграда.
Однажды, средь бела дня, возвращаясь с КП командира роты на огневую позицию, Мясников услыхал в одном из помещений подозрительную возню. Заглянул туда, а там фашисты хозяйничают. Незаметно пробравшись в помещение, они убили одного нашего пулеметчика, а другого, тяжело раненного, пытались утащить к себе вместе с пулеметом. „Не бывать этому!“ — подумал замполит и бросился на помощь товарищам.
В узком полутемном проходе Мясников столкнулся лицом к лицу с фашистским офицером и, опередив его на какую-то долю секунды, выстрелил ему в грудь из пистолета. Выхватив из сумки гранату, хотел бросить ее, но почувствовал, как что-то горячее пронзило его грудь. Он упал. Но, собрав все силы, приподнялся, метнул гранату и снова свалился. Когда к нему возвратилось сознание, он заметил немецкий автомат, лежавший неподалеку. Дотянулся до него рукой и дал по фашистам очередь. Те оставили раненого гвардейца, пулемет и бросились врассыпную.
Когда прибежали свои, замполит лежал без сознания.
— Люда, Людочка! Быстрее сюда! — стали звать медсестру солдаты.
— Я тут, бегу, — где-то отозвалась Гумилина.
Но не успела девушка сделать и двух шагов, как над ней грохнула мина, обвалилась часть потолка. Все помещение заполнилось пылью. Раздался тяжелый стон.
— Все, нет больше нашей сестрички, — закричал Быстров и кинулся в густую пыль.
— Люда, Людочка, отзовись! Где ты?!
— Я здесь. Идите сюда.
Преодолевая завалы, Быстров, наконец, оказался рядом с Гумилиной. Она, присев на корточки, осматривала неловко лежавшего на кирпичах бойца.
— Помочь перенести?
— Нет, уже поздно, — сказала Людмила, глядя на мертвенно-бледное лицо солдата.
Снаружи что-то застучало. Быстров припал глазом к отверстию в стене. Метрах в десяти чернела свежая воронка. В нее, один за другим, как зеленые ящерицы, вползали немцы. Сибиряк отклонился от отверстия.
— Замполит тяжело ранен. Не теряй времени, Люда, беги к нему и передай ребятам, что здесь накапливаются немцы.
Снова забарабанило по стене. И в отверстие, в которое только что смотрел Быстров, свистнула пуля. „Нельзя больше в него смотреть. Надо искать другое место. Засекли, гады“, — сообразил Быстров.