«Одолеет ветер, не дотянуть до пристани», — думал Иван, стараясь держаться ближе к берегу, хотя знал, что прибрежная лабза не принесёт ему спасение.
Там, где озеро делает крутой поворот, на долблёнку наскочила крупная волна, повернула её поперёк, другая хлынула через борт. Благинин старался направить нос лодки навстречу ветру, но в ней уже было вполовину воды и она плохо повиновалась. Новый порыв ветра остервенело захлестнул лодку волной, и та, поддавшись, перевернулась.
«Конец!..» было первой мыслью Ивана, когда холодная волна ожгла его тело. Новым валом лодку отнесло от охотника, отрезав путь к спасению.
Говорят, что утопающий хватается за соломинку. Так и Благинин. Сильными взмахами рук он подвигал отяжелевшее тело к берегу, а что ждёт его там? Зыбкая лабза, на которую встанешь, и она погребёт тебя. За ней камыши, плёса, снова лабза и лишь там, где-то далеко, может быть через полкилометра, твёрдая земля.
«Не выбраться!» — мелькнуло в голове охотника, но тут же появилась упрямая мысль: «Бороться до конца!»
Силы иссякали. До лабзы оставалось каких-нибудь десять-пятнадцать метров, но сознание, что на наносно-илистой почве ему нет пристанища, уменьшало силы и ту волю к жизни, которая не раз выводила его из опасности.
«А не лучше ли сразу?.. — подумал Иван Прекратить движение и…»
Ему стало всё безразличным. И вдруг почудилось, что кто-то сзади его сказал: «Только пузырьки пойдут», и в этом голосе было столько ехидства, что по всему телу пробежала нервная дрожь.
«Пузырьки, пузырьки…» — суетилось в напряжённом мозгу надоедливое слово. «Не бывать этому!» хотел крикнуть Иван и захлебнулся попавшей в раскрытый рот водой. И тут, как сквозь туман, он увидел куст. Тальниковый куст, раскачиваемый ветром, казалось, манил его к себе, обещая спасение.
«Туда!» сообразил Иван, и он больше ничего не видел, кроме развесистого куста, протягивающего к нему руки-ветви.
Тимофей Шнурков сегодня дал волю своему красноречию. Он понимал, как мучительно безделье для охотников и, проиграв партию в шахматы, начал рассказывать, перемешивая были с небылицами. Промысловики кружком уселись вокруг Тимофея и на этот раз слушали его не перебивая.
— А то был и такой случай, — ровно льётся речь старого охотника. — Попросил я однажды своего дружка-машиниста свезти меня уток пострелять. Посадил он меня в свою будку, едем. Паровоз мчит, аж ветер в окне волком воет. Подъезжая к Труновскому, я заприметил с километр в стороне от линии озеро. Уток на нём тьма-тьмущая. Ей-богу, не вру! И такой у меня охотничий азарт разгорелся, так меня на это озеро потянуло, как на свидание к моей Матрёне, когда я за неё ещё сватался. Говорю машинисту: «Сверни паровоз, постреляем». Ну он, верно, подвернул к озеру. Едем тихонечко вдоль берега, а я прямо из окна пуляю. Целый тендер уток набил. Радёхонек до смерти. Да на радости-то и оплошал. Сложил дичь на притулицу у паровозной топки, пока домой ехали, она и изжарилась. То-то моя Матрёна была довольна: как из столовой готовенькое блюдо получила…
В это время распахнулась дверь, и в избушку ворвался порывистый ветер. Вошёл дед Нестер, поставил ведро с водой на железную печурку и, ни к кому не обращаясь, сказал:
— А ведь Иван уехал на Лопушное.
— Врёшь?.. — вырвалось у Тимофея.
— Право слово, уехал.
Охотники взволнованно заговорили.
— Ошалел мужик, да и только.
— Да-а… в такую погоду.
— Буйная головушка!..
— Салимка знает: в такую погоду нельзя ездить. Лучше семь раз дождь, чем один раз ветер. Выручать надо мой дружка.
— Это ты верно, Салим, — поддержал Зайнутдинова Тимофей, — всем надо ехать.
— А чего ехать, — невозмутимо заметил Андронников, потягиваясь и лениво почёсывая выступившую щетину на жирном подбородке, или нас буря на воде не застигала. Приедет, лодка у него добрая.
— Приедет ли? — ли? усомнился Ермолаич. — А вдруг…
Никому не хотелось думать об этом «вдруг», и охотники старались отогнать эту мысль, как надоедливого комара.
Однако слова Андронникова поколебали созревшее было решение ехать на выручку Благинина. Верно ведь, были случаи и в их охотничьей жизни, когда на промысле застигала буря, но всегда они благополучно возвращались на берег. Часть охотников высказалась за то, чтобы ехать немедленно, часть за то, чтобы подождать. Решили подождать. Однако, никто уже не мог сидеть спокойно, разве только Андронников, который внешне ничем не выдавал своего беспокойства.
Тимофей пытался отвлечь охотников рассказами — ничего нс получалось. Салим выкуривал одну трубку за другой, то и дело покачивая стриженой головой и что-то бормоча. Дед Нестер старался занять гнетущее время приготовлением ужина. Ермолаич частенько выходил к пристани, долго всматривался в даль озера, ожидая, не появится ли в волнах лодка, возвращался в избушку и, присаживаясь на топчан, вздыхал.
Прошло больше часа. В избушке установилось печальное молчание, как на похоронах. Лишь ветер стучал оконным ставнем, да около избушки выла Салимкина собака. И каждый боялся нарушить это жуткое молчание.
— А страшно сейчас на озере. Одному… — проговорил, наконец, Павлик — сынишка Ермолаича, белобрысый мальчуган, пришедший в избушку навестить отца. Сказал он шёпотом, но всем показалось, что он громко крикнул. И сразу все пришли в движение.
— Салимка решил ехать, — выдохнул Зайнутдинов и начал быстро одеваться.
— Конечно, чего ещё ждать, — заторопился и Тимофей. — Может там сейчас… — не договорив, он выбежал из избушки.
За ним последовали другие.
Вскоре одиннадцать лодок отплыло от берега. Последним пришёл на пристань Андронников, нехотя столкнул лодку на воду, вспрыгнул в неё и вскоре догнал товарищей.
Глава вторая
Перед открытием сезона директор государственного ондатрового промхоза Тихон Антонович Кубриков пригласил к себе заведующих участками, чтобы дать, как он сказал, «план сезонных действий». Он говорил с ними о том, что план для их промхоза областное управление намного увеличило по сравнению с прошлым годом, что надо усиленно «нажимать», чтобы его выполнить (а выполнить надо, каких бы это трудов ни стоило!). Поэтому заведующие участками должны быть более требовательны к промысловикам, а то некоторые из них привыкли работать по принципу: «Хоть пень колотить — лишь бы день проводить». Это почему-то задело заведующего Быстринским участком Прокопьева, и он выступил с резкой критикой Кубрикова.
— Да, этот план у вас, Тихон Антонович, действительно сезонный. Привыкли работать от сезона до сезона, — говорил Прокопьев. — Когда же начнём, наконец, в будущее заглядывать. Когда?.. План, конечно, с каждым годом будет всё больше и больше, и это понятно: растёт спрос населения на меховые изделия. А что руководство промхоза делает, чтобы увеличить запасы ондатры? Ничего. А её всё меньше и меньше стаёт. На охотников всё сваливаем: работают плохо. А я вам скажу: неплохо работают. Мы им мало помогаем. Да-да, Тихон Антонович, не обижайтесь. Сил у них много, желание работать по настоящему есть. Только вот руководство на одну ногу хромает. А сделать можно многое. Вот хотя бы заняться организацией звероферм в колхозах, или…
Кубриков не дал договорить заведующему участком. Слова Прокопьева ударили по самому больному месту директора: по самолюбию, и он зло бросил:
— Вам, товарищ Прокопьев, мою работу не учитывать. Областное управление знает, чем я занимаюсь. А вы вместо того, чтобы словами разбрасываться, больше бы за промыслом следили. И насчёт колхозных звероферм мы уже думали. Не идут на это председатели колхозов. Не идут!..
«Руководство на одну ногу хромает. Тоже мне критик!» — думал Кубриков, уединившись в кабинете.
Вот уже неделя прошла после этого злополучного совещания, а слова Прокопьева не дают Тихону Антоновичу покоя. Раньше всё было как-то по-другому. Всё давалось легко и просто. Кубриков успешно закончил зооветеринарный институт и его направили на работу в Осинниковский совхоз Вагинского района. Энергичный и горячий, он целыми днями находился на ферме, вмешиваясь во все дела животноводов; в клубе выступал с лекциями, на собраниях вносил дельные предложения и добивался претворения их в жизнь; не боялся вступать в спор с директором совхоза, с районными работниками, если видел неполадки. И вскоре работники животноводства района стали уважать Кубрикова, с его мнением считаться. Райком партии заметил организаторские способности молодого зоотехника, выдвинул Тихона Антоновича на должность управляющего районной конторой «Заготживсырьё». И здесь Кубриков горячо принялся за дело. Но на новом месте работа ему показалась проще. В каждом селе у него были агенты, колхозы имели государственный план сдачи продукции и старались побыстрее его выполнить. Трудностей было мало, коллектив успешно справлялся со своими обязанностями. Это постепенно привело Кубрикова к тихой, спокойной жизни. Так всё и шло… Затем директор ондатрового промхоза Светляков уехал на учёбу, а Тихона Антоновича назначили на его место. Верно, здесь народ беспокойный, надо бы и самому измениться, да как?.. Привычки так просто за окно не выбросишь, в архив за ненадобностью не сдашь.
— Критики! Привыкли языки чесать, — вслух проговорил Кубриков, поднимаясь из-за стола. Его охватила злость, был бы здесь Прокопьев, всё бы ему высказал, пусть знает!
«Ветер в степи поднялся, — подумал Тихон Антонович, расхаживая по кабинету. — Бездельничают, наверное, сейчас на Быстринском участке. И Прокопьев доволен, уж обязательно так. Можно теперь посидеть сложа руки. Буря!.. Непогода!.. Чем бы руководство промхоза в бездеятельности обвинять, больше бы на план нажимал. Деятель!..».
Поднял телефонную трубку и вызвал Быстринский участок. До слуха едва слышно донёсся хриплый старческий голос:
— Это я у трубки. Дед Нестер.
— Что, опять не промышляете? Рады, небось, погода разгулялась. Где Прокопьев? Что, что? Благинин утонул?.. Да что же вы смотрите? Это только может быть у Прок