— А часики?
— А что часики?! — взвился Павел Ильич.
— Швейцарские! Которые у вас изъяли! Они же с квартирной кражи. Из Костромы.
— Андрей Николаевич! — Пирожковский сбил щелчком приставшую к рукаву пыль.— Мы же не дети! — Он пристально взглянул в глаза старшему. Андрей Николаевич отвел взгляд.— При чем тут я? Когда у вас была кража?
— На прошлой неделе...
— А точнее?
— Во вторник.
— А я во вторник был в Питере. И, кстати, ходил с мамой к врачу-диетологу. Можете проверить. В какое время она совершена? Утром, днем?
— После обеда.
— Я на приеме был в семнадцать. Предположим, что часы «темные». Но на них-то не написано! Как я мог об этом знать?
Андрей Николаевич сделал вид, что согласился с его аргументами.
— А Тряпкин,— он показал на дверь,— друг ваш... Давно освободился? Как ему живется?
Пирожковский снова занервничал:
— Да я его сто лет не видел. Случайно тут встретил. Иду по вокзалу, смотрю — вроде он!
— Но Люську-то, его сожительницу, вы отлично знаете!
— Андрей Николаевич, ну что вы все «знаете, знаете...» Вообще ничего знать не хочу!
Я внимательно слушал.
— Все-таки лучше рассказать, Павел Ильич. Зачем вы приехали в Кострому? Пощипать?
— Андрей Николаевич, вы меня, по-моему, путаете с кем-то. Я вам сказал: завязал! Значит, завязал. Мне сказали, у вас здесь, в Костроме, хорошая обувь, особенно ботинки.— Он метнул невинный взгляд на Войта. Серега нервно зевнул.— Мне как раз ботинки нужны позарез. А в Ленинграде с ними затруднения...
Время от времени то по отдельности, то все вместе Андрей Николаевич, Шатров и Войт выходили за дверь. Я догадывался, что они звонят в Ленинград или здесь же, в соседних кабинетах, проверяют ответы Пирожковского через Тряпкина и его сожительницу.
Когда мы оставались вдвоем, Пирожковский хмурился, я видел, что на душе у него не так спокойно, как он старался представить.
Вернувшись из коридора в очередной раз, Андрей Николаевич и Войт смотрели на него как-то особенно. Павел Ильич сразу что-то заподозрил, замкнулся.
— Позови, пусть войдет,— кивнул Андрей Николаевич Войту.
Размашисто — в скрипучем кожане, рука в кармане широченных с кантом галифе — Войт подошел к двери:
— Пирожковская!
Маленькая, с моложавым лицом женщина, которую я видел в коридоре, вошла в кабинет.
— Скажи ему, Люся,— предложил Андрей Николаевич.
— Пашк!..— Она презрительно цыкнула зубом.— Может, хватит?
Павел Ильич не ответил, Андрей Николаевич махнул рукой:
— Хорошо. Посиди в коридоре.
Люся. Пирожковская вышла, демонстративно передернув плечами.
— Так это, оказывается, ваша сестра... Выходит, и Тряпкин ваш родственник!
— Какой родственник? — Пирожковский вздохнул.— Нашему забору телега...
— Надо все рассказать... Ночевали вы не на вокзале? А где? Устроились хорошо? — Даже я понимал, что все, о чем Андрей Николаевич спрашивает карманника, все наугад, на ощупь.— Ночевали на квартире? А Тряпкин с Люсей? В гостинице? Потом пришли на вокзал?
Кто-то позвал его, он вышел. Вернулся вместе с Шатровым. Тот сразу же молча сел в угол.
— Рассказывайте, Павел Ильич,— мягко напомнил Андрей Николаевич.— Где вы купили часы? Там, где ночевали, на квартире? Правда?
— Дались вам эти часы...— Павел Ильич сдался.— Ну правда! Маме хотел подарить, на семидесятилетие! Все! Думайте, что хотите!
— А что? «Омега» — прекрасная вещь. И ремонт не нужен. А еще вам там что-нибудь предложили? Какие-нибудь вещички? А?
— Да ничего мне не предложили!
— Квартира эта в центре? Или недалеко от вокзала? — Острые усики Андрея Николаевича топорщились, а голос ломался.— Ваша сестра сказала, что вы ночевали у какой-то Таньки. Это на Кирпичной, у Усольцевой? В самом конце улицы?..
Я понял, что ошибся. Андрей Николаевич знал все с самого начала и, видимо, вел поиск не из коридора, не от сестры Павла Ильича и мрачноватого красавца Тряпкина, а с улицы. От людей, которые обо всем знали. Не поэтому ли он появился в отделении не сразу и задержанные ждали в коридоре результата его поездки?
— Давно знаете Таньку Усольцеву? Как она сейчас? — Рисунок разговора и после этого вроде совсем не изменился.— Давно ее не видел. Красивая девчонка была, пока с Васькой Варнавиным не спуталась. Ваську-то вы знаете?
— Кто-то же послал вас к ней, Павел Ильич... Вас видели! Что ж мне этого человека сюда привезти?
Наконец Пирожковский не выдержал, шутливо поднял вверх руки.
— Не знаю я ни Варнавина, ни ее! На вокзале уборщица порекомендовала. А куда? В гостинице мест нет, в комнате отдыха тоже... Не в зале же ночевать...
— А дальше?
— Две женщины. Дочь и мать. Они в одной комнате, я в другой.
— А часы?
— Ничего. Понравились мне. Спрашиваю: «Можете продать?» — «Пожалуйста»...— Он даже не старался, чтобы мы поверили.
Андрей Николаевич подождал, поглядел на Шатрова, на Войта. Первый раз внимательно взглянул на меня. Я увидел маленькие живые зрачки, смотревшие, как мне показалось, иронически.
— Едем! — Уже поднимаясь, он добавил: — Нет. Войт останется, все запишет. Поедет новенький. Понял, Войт? Потом выдернешь на допрос Валета...
Мы спустились в дежурку. У стола стояла девушка лет семнадцати с вишнево-красным пятном на щеке — следом ожога или еще чего-то. Пятно было крупное, но не уродовало лица.
— Невеста,— сказал дежурный.— Приехала якобы с женихом на теплоходе. Он ей вчера сказал: «Жди на набережной. Я за тобой приду...» Она и ждет. И ни паспорта, ни денег.
Девушка отвернулась, провела рукой по глазам.
— В вендиспансер ее надо,— куриным голосом сказала стоявшая здесь же женщина-лейтенант, инспектор детской комнаты.— На проверку. Иначе приемник не возьмет. А без машины я ее в диспансер не повезу.
— Без справки не возьмут,— согласился дежурный.
— Откуда ты? — спросил Шатров у невесты. Старший опер держал руки глубоко в карманах брюк, отчего казался еще шпанистее и сутулее.
Она назвала пристань на Волге.
— Прописана? Проверяли?
— Да.
— Вещи есть?
— Вот...
В стареньком саквояже лежало приданое: несколько недорогих чистых платьев, ярко-синие дешевые босоножки, мешочек с семечками, аккуратно сложенные розовые дамские штанишки.
— Закрывай! Мы сейчас едем по набережной,— Шатров решил самостоятельно, и никто не попытался ему возразить.— Попросим начальника пристани: пусть посадит на теплоход. А ты, Будкевич,— он обернулся к женщине-лейтенанту,— умолкни со своим вендиспансером...
— Едем,— сказал Андрей Николаевич.
Я снова увидел улицы, по которым еще несколько часов назад мы со Смердовым пробегали в полном одиночестве. Сейчас тут толпились люди. Под колоннадой Красных рядов валила толпа — покупатели переходили из магазина в магазин. У ворот парка торговали мороженым.
Пока Шатров и Андрей Николаевич договаривались с начальником пристани, я ждал их на набережной, на месте, где утром проводилось задержание спекулянтов и перекупщиков.
«Надо выбрать момент и позвонить Мустафину,— подумал я.— «Зайдите или позвоните»,— сказал он...— Ведь не в гости меня звал. Это приказ!»
Я ни с кем не советовался, как поступить, и ни разу никого не спросил об утреннем задержании преступников. Никто из моих новых коллег тоже не задал мне ни одного лишнего вопроса. Я догадался об особой этике здешнего общежития.
Андрей Николаевич и Шатров уже возвращались, невесты с ними не было.
Усольцева и ее мать жили в одной из половин одноэтажного деревянного дома в глубине двора. Эта часть дома вместе с палисадником была отгорожена старым, повалившимся кое-где штакетником. При нашем приближении в палисаднике залаяла собака.
Андрей Николаевич вошел первым. Он оказался неловок — у калитки задел бревно, положенное снизу, чтобы преградить дорогу курам.
Усольцева — невысокая, с дерзким красивым лицом — старалась держаться спокойно, но щеки ее пылали. Чувствовалось, она вот-вот сорвется. Мать, степенная старуха в длинном платье, больше молчала. Кроме обеих женщин здесь уже находился участковый — пожилой высокий старший лейтенант.
— Понятые есть? — спросил его Андрей Николаевич.
— Во второй половине. Сейчас идут..,
Усольцева не выдержала:
— Искать-то чего? — заговорила она.— Что вы жить-то не даете? Ну была в заключении... Дайте же человеку забыться! Не напоминайте каждую минуту! — За неуклюжими словами прослеживалась логика.
— Надо, Тань...— как-то неубедительно, то и дело отводя глаза, объяснил наш старший.— Надо посмотреть. Вот... Есть сигналы.
— Плевать я на них хотела!
— Часы, понимаешь, продала... Швейцарские... Откуда они у тебя?
— Купила! Мне предложили по дешевке — я взяла...— Она отвечала с бесстрашием, хотя впереди ей снова маячила новая ходка — срок.
— У кого?
— Откуда я знаю!
— Надо сказать... Что за человек? Наш, костромской, или залетный? — Андрей Николаевич вел ту же игру.
— Откуда я знаю? Не знала и знать не хочу. Она была похожа на яростного красивого зверька — из тех, у кого на клетке пишут: «Не подходить! Не кормить из рук! Опасно для жизни!»
— ...Предложили — я взяла! А откуда они — с кражи или муж от бабы унес,— мне ни к чему.
— Но продавец-то тебя знает?
— Меня пол-Костромы знает!
У нее отстегнулся чулок, не отворачиваясь, она подняла подол, ловко поправила отстегнувшуюся пряжку.
С понятыми мы прошли в дом. Шатров зачитал постановление о производстве обыска, дал подписать. Усольцева отказалась, за нее подписала мать. Она медленно, с трудом выводила каждую букву.
После этого Шатров как-то уверенно прошел через комнату к старому комоду, выдвинул первый ящик.
— Составишь протокол,— Андрей Николаевич взглянул на меня.— Приходилось?
— Сумею.
— Мы будем показывать, что изымать.
Больше ничего от меня пока не требовалось, поскольку я не знал ни описания похищенных на кражах вещей, ни вообще преступлений, оставшихся нераскрытыми.