— Видно, так уж должно было случиться, — смиренно утешила его графиня.
— Там был бой, и я опоздал. Можешь казнить меня: Кара-Батыр, твой слуга, не сумел защитить тебя.
— Отныне ты не слуга мне. Отныне ты — мой воин, Кара-Батыр.
— Воин, — сдержанно, с достоинством повторил татарин. Помня о своем высокородном, ханском происхождении, он всегда тяготился положением слуги. Даже прислуживая такой прекрасной француженке. — Это правда, госпожа?
— Ты мой воин, Кара-Батыр. Я повторяю это при князе Гяуре, наследнике киевского великокняжеского престола, — добавила она, хотя и с некоторой долей иронии. — Таком же наследнике, как ты — престола крымского хана.
Кара-Батыр мельком взглянул на Гяура, и князь заметил в его глазах злой огонек ревности. Нетрудно было предположить, что взгляд этот принадлежал не преданному воину, и уж тем более — не слуге графини. Он выдавал в Кара-Батыре жадного обладателя. Почувствовав, что он изобличен, татарин поспешно перевел взгляд на француженку.
— Как воин, графиня, я буду служить тебе во много раз преданнее, чем служил в положении слуги.
— Именно на эту преданность я и рассчитываю, мой непоколебимый Кара-Батыр, — загадочно улыбнулась графиня. Чувствуя себя теперь куда более защищенной, чем когда-либо, она уже успела позабыть все страхи, связанные с погоней, которую устроил ей Бохадур-бей. — А теперь поднимись с колена. Хотя в этот раз ты слишком запоздал, все равно жизнь мне спас именно ты.
— Хотел бы, чтобы так это и было, — пробормотал тот, выпрямляясь перед графиней во весь свой могучий рост.
— Только на сей раз не саблей своей, а воинской наукой.
— Теперь понимаю.
— А еще меня спасало странное, очевидно, варварское оружие этого странствующего князя без княжества, — кивнула она в сторону Гяура. — Не правда ли, мой преданный князь? — и, не ожидая ответа, продолжила: — А теперь давайте достойно встретим рыцаря, сумевшего в конце концов одолеть Бохадур-бея, или как его там звали в этом страшном мире.
Не дожидаясь, пока Хозар приблизится, она взяла повод из рук Кара-Батыра и чинно взобралась на его коня. Так, сидя в седле, она и встретила уставшего, мокрого с ног до головы Хозара и плетущегося вслед за ним Корзача, который, кроме своего коня, вел еще и коня спасителя.
— Сабля Бохадур-бея, — воткнул Хозар клинок у ног Гяура.
Князь выдернул саблю из земли, осмотрел ее украшенную драгоценными камнями рукоять — очевидно, она досталась Бохадур-бею после гибели какого-то знатного турка, — и поднес Хозару.
— Прими это оружие из моих рук. Пусть оно будет наградой за службу. Ты — истинный воин Острова Русов, Хозар.
— О-дар! — с поклоном принял тот двумя руками саблю и, отвязав меч, подпоясался подарком князя.
— Я не предполагала, что у вас сохранилось такое рыцарское почитание друг друга, — вежливо заметила графиня. — К сожалению, у нас, во Франции, рыцарский кодекс давно утратил весь свой блеск. Многие решили, что последние рыцари Европы покинули сей мир вместе с крестоносцами, еще во времена Грюнвальдской битвы!
— У вас будет возможность убедиться, что это не так, графиня, — заверил ее Гяур.
— Саблю я от тебя принял, князь, как награду, — снова заговорил Хозар. — Она пригодится мне в бою. А вот эту брошь с чалмы Бохадур-бея и этот мешочек с золотом и византийскими, как объяснил Бохадур-бей, изумрудами мне, простому воину, не понадобятся. Прими их вместе с моей благодарностью, великий князь Одар-Гяур.
Гяур взвесил в руке мешочек, с интересом осмотрел огромную, усеянную драгоценными камнями брошь: «И где только этот грабитель раздобыл такое диво?!»
— Это твои драгоценности, Хозар, — отдал он воину брошь и мешочек и отступил на два шага назад. — Ты добыл их в бою. Если тебе неудобно брать их самому — прими из моих рук. Как плату за верную службу.
— Ты не понял меня, князь, — спокойно, с достоинством ответил Хозар. — Из твоих рук я могу принять только оружие. И положенную мне как воину плату. А все, что я добуду в боях, принадлежит тебе. Мне, воину, оно ни к чему. С той минуты, когда я стану обладателем бриллиантов и изумрудов, я перестану быть воином. Страшно будет расставаться с жизнью: кому оставлю свое богатство?
— А ведь он мудр, — лукаво улыбнулась графиня.
— Мужественно расставаться с жизнью нас приучали с детства, Хозар, — демонстративно не обратил внимания на ее реплику Гяур. — Смерть не должна страшить улича. Это возвращение к Перуну и Хорсу, которые послали нас на эту землю, чтобы сохранить опекаемые богами племя и его землю, — ответил он так, как заведено было наставлять своих воинов перед битвой еще их далекими предками.
— О-дар!
Графиня поняла, что она и Кара-Батыр стали свидетелями некоего старинного славянского, еще племенного, ритуала, поэтому, уже не вмешиваясь, молча ожидала, чем он завершится.
— Есть право воина, князь. По этому праву и говорю: все это твое, — едва заметно кланяясь, но даже в поклоне сохраняя гордую осанку, снова подступал к Одару-Гяуру Хозар.
— Я сказал, Хозар, — вскочил в седло князь, — бери и владей.
Хозар оказался почти рядом с графиней. Видя, что диалог зашел в тупик, Диана де Ляфер решила, что самое время вмешаться в этот странный ритуал раздела военной добычи.
— Передайте все это мне, Хозар. Князю действительно неудобно принимать из рук своего воина то, что тот добыл в бою. Хотя князю без княжества драгоценности, несомненно, нужнее — в этом вы абсолютно правы, — одарила она Гяура своей белозубой улыбкой.
Хозар растерянно взглянул на князя. Тот сидел с непроницаемым лицом, словно все, что здесь происходит, его уже не касается.
— Не беспокойтесь, я верну драгоценности вашему князю именно тогда, когда они ему более всего понадобятся. Ему и тому делу, ради которого вы пришли на землю своих предков, — по-своему истолковала растерянность воина графиня, пересыпая польскую речь заученными украинскими словами. — Или же я сама найду им достойное применение. Такое, которое когда-нибудь способно будет помочь в трудные дни и князю, и вам, Хозар.
Не дожидаясь ответа русича, она взяла из его рук брошь и мешочек и положила их в притороченную к седлу суму Кара-Батыра. Гяур и Хозар вопросительно переглянулись. Развязка оказалась неожиданной для обоих, однако оба они понимали, что изменить что-либо уже нельзя.
— Я правильно решила ваш спор, мои храбрые воины? — спросила графиня славян и, еще раз одарив всех улыбкой, направила коня к уже остывающему после боя лагерю. Как раз в это время со стороны руин в их сторону двинулась целая группа воинов, очевидно, пытавшихся выяснить, что здесь, у этой рощицы, происходит.
— Мудрое решение, — согласился Гяур, трогаясь вслед за Дианой и предоставляя ее слуге-татарину право взять себе любого прибившегося к ним коня.
— О-дар, — без особого энтузиазма поддержал его Хозар, вскочив в седло. — О-дар! — прокричал он, как кричал всегда, когда хотел высказать беспрекословное повиновение князю.
А преданностью он не переставал поражать не только Улича и всех остальных воинов дружины, но и самого Гяура. Привыкнуть к такой преданности и такому повиновению, кажется, было невозможно.
42
— Прошу прощения, мадам. Очевидно, леди ошиблась или чего-то не поняла, — смущенно и раздосадованно проговорил Кристиан, наткнувшись в покоях маман Эжен на ее холодное безразличие. Ему и самому не нравилось, что Стеймен подняла его, не дав досмотреть свои холодные, неохватные, как гранитные валуны на берегу залива Солуэй-Ферт, шотландские сны.
Он все отступал и отступал к двери, пока строгий, не допускающий возражения голос маркизы не остановил его у самого порога.
— Я еще не отпустила вас, Кристиан.
— Уйти я смогу только с вашего согласия, маркиза.
— Подойдите поближе, не заставляйте меня повышать голос.
Кристиан робко приблизился. Настолько, что Эжен смогла ощутить терпкий, отталкивающий запах мужского тела: букет из пота, несвежих волос под мышками и… табака. Каким же отвратительным показался маркизе в эти минуты дух — нет, не этого неухоженного шотландца, которого в принципе нетрудно будет отмыть, — а мужчины как такового!
В то же время маркиза прекрасно понимала, с какой стати леди Стеймен направила сюда шотландца. Эта англичанка ирландского «разлива» поняла, что, после того как Эжен отказалась от встречи с другой, более покладистой, нежели норовистая Амелия, пансионесойс, единственный способ усмирить ее плоть и придать уверенности в себе заключался в том, чтобы провести утро с Кристианом или с Гафизом. Вот только обращаться в такую рань к угрюмому, свирепому турку леди не решилась, опасаясь при этом гнева не только турка, но и самой маман Эжен.
Шотландец же отказать ей в столь сладостной услуге не посмел. Да и с какой стати? Но такому же образу мыслей подвергала себя в эти минуты и маркиза: если уж леди Стеймен умудрилась затолкать в ее обитель этого буйволоподбного островитянина, то какого дьявола?! Почему бы не воспользоваться животной похотью этого плебея, чтобы унять свою собственную… столь же низменную, а значит, плебейскую?
Все еще стараясь не обращать внимания на опротивевший ее нутру мужской дух, маркиза приподнялась на локте и внимательно осмотрела воина. Принимая его к себе на службу, маман, в присутствии герцогини д'Анжу, предупредила: если он осмелится вступить в половую связь с какой-либо пансионессой, на следующее утро тело его найдут в реке, под скалами «Лесной обители».
По тому, как спокойно и вежливо маркиза обрисовала ему эту перспективу, шотландец, давно привыкший к суровым нравам дворцов и родовых поместий, безошибочно определил: слова маркизы — не угроза, а дружеское предупреждение человека, который, случись эта дикая связь, просто не сможет поступить иначе. И помочь ему тоже ничем не сможет.
— Здесь, как на поле брани: всегда есть опасность потерять собственную душу за желание заполучить душу врага, — спокойно прокомментировала ее предупреждение герцогиня д'Анжу, окончательно доконав воина своим беспристрастным толкованием.