— Это довольно далеко. К тому же я не уверена, что маркиза сможет принять вас.
— Я и не собираюсь напрашиваться на прием. С меня хватит кардинала Мазарини, — рассмеялся д'Артаньян.
— Удачная шутка. Но я имела в виду нечто другое: вряд ли она впустит вас в «Лесную обитель», чтобы вы могли повидаться с интересующей вас пансионессой.
— Вы разочаровываете меня, герцогиня. Бывали случаи, когда дамы действительно не впускали меня к себе. Но среди них не было владелиц пансионатов.
— Видите ли, маркиза Дельпомас как раз из тех, устойчивых, дам, — холодно заметила д'Анжу. — Она не любит, когда кто-либо, пусть даже из очень известных в Париже людей, сует свой нос в любые ее дела. Но особенно подозревает тех, кто пытается интересоваться пансионатом Мария Магдалина.
— Мне нужно оплатить пребывание одной из пансионесс — только-то и всего. Да еще — передать ей привет от брата, сражающегося сейчас под Дюнкерком. Этого аргумента для вас достаточно?
Вместо того чтобы немедленно ответить, герцогиня отстраненно смотрела куда-то вглубь парка и лишь после напоминающего покашливания мушкетера задумчиво произнесла:
— Я и не собиралась подозревать вас в любовной связи с одной из девушек маркизы, поймите меня правильно. Речь идет о разумной и вполне обоснованной осторожности самой маркизы Дельпомас. Кроме того, интересующий вас пансионат Мария Магдалина находится почти в десяти милях от Парижа.
— Так далеко? Странно. Со слов барона следовало, что он расположен где-то на окраине.
Герцогиня вновь промолчала. Пауза затянулась. Д’Артаньян почувствовал, что разговор зашел в тупик и пора прощаться.
— С этих же слов вы могли бы также понять и другое — что барон до сих пор так и не удосужился навестить свою сестру Лилию фон Вайнцгардт. А посему — откуда ему знать расстояние?
— Вайнцгардт? Разве я назвал ее фамилию? Нет? Вам настолько хорошо известны все пансионессы Марии Магдалины, что по одному упоминанию титула способны установить, о ком речь?
— А почему бы мне не знать их? — резко сменила тон герцогиня. — И почему это вас удивляет, граф? Меня ведь не удивляет, что с вопросом о пансионате вы обратились именно ко мне, а не к кому бы то ни было другому.
Первым желанием, охватившим д'Артаньяна, было тотчас же оправдаться, доказать, что выбор на нее пал случайно. Просто она оказалась первой, кого он встретил в Лувре, и это было бы святой правдой. Но что-то вновь остановило мушкетера. Очевидно, интуиция, выработанная в парижских салонах. А еще сработало святое правило: «Не спеши оправдываться. Попытайся извлечь выгоду из ошибки подозревающего тебя».
— Меня всего лишь удивила смелость вашего ума, герцогиня. Как быстро вам удалось сообразить, что мои хлопоты связаны с Лилией фон Вайнцгардт. Но, само собой разумеется, вопрос был задан вам не случайно. Мне сказали, что вы покровительствуете пансионату. И что…
— Кто сказал? — мгновенно отреагировала герцогиня.
— Разве это важно?
— Я спрашиваю: кто сказал? И если уж спрашиваю, значит, важно.
— Один знакомый.
— Все тот же барон фон Вайнцгардт?
— Все тот же.
— Или, может быть, пройдоха Мазарини? — это уже был настоящий допрос.
— Клянусь пером на шляпе гасконца.
— Вам пришло в голову интересоваться пансионатом у кардинала? Ну, признайтесь же.
— Такое мне бы просто не могло прийти в голову.
— Но вы отпрашивались у него. Вам понадобилось несколько дней отпуска. А принц де Конде сейчас на фронте, как и все прочие ваши командиры. Словом… Да убирайтесь же вон! — вдруг рявкнула герцогиня, прервав себя на полуслове. — Когда вы понадобитесь — вас позовут, недоносок в чиновничьем сюртуке!
Прошло несколько мгновений, прежде чем д'Артаньян сообразил, что герцогинино «убирайтесь вон!» относится вовсе не к нему, а к чиновнику, который уже однажды возникал у них на виду. Оказывается, он опять посмел появиться в ротонде, всего лишь заглянуть. Но этого было достаточно, чтобы вызвать гнев мадам д'Анжу.
— Поэтому-то вы и обратились к Мазарини, — продолжила герцогиня почти на той же ноте, на какой учинила изгнание недоноска. — А уж он-то, ублюдок в кардинальском плаще, пардон… Навел вас на меня. Разве я не права?
— Не правы.
— Совсем? Мне важно знать, интересуется ли кардинал пансионатом.
— Никакого намека на интерес.
Герцогиня глубоко вздохнула и почти мгновенно успокоилась. Д'Артаньян так и не понял, что подействовало на нее.
— Значит, направил вас сюда все-таки барон фон Вайнцгардт?
— И никто другой.
— А что собой представляет этот барон? — уже с чисто женским любопытством поинтересовалась герцогиня.
— Холост. Саксонец. По-саксонски богат. Но богат в Саксонии, а не во Франции. Здесь он бедствует, как и все наемники. Наемник там, где война, а все воюющие короли бедны.
— Когда вы намерены отправиться в «Лесную обитель»?
— Завтра. Если только…
— Где вы остановились?
— Пока нигде. Мой слуга подыскивает постоялый двор. Или квартиру.
— Жду вас вечером у себя, на улице Павших Рыцарей. А утром вас будет ждать мой экипаж. Такое начало знакомства с баронессой Лили Вайнцгардт вас устраивает?
— Ничем не хуже всех остальных вариантов, герцогиня.
44
Проводив лейтенанта, Улич хотел вернуться в свою небольшую, прилепившуюся к ограде, пристроечку, в которой раньше жил садовник. Теперь же в этом домике, осуществляя охрану князя, по очереди ночевали он и Хозар. Да еще иногда оруженосец Улаф, хотя этому молчаливому суровому верзиле-шведу они тоже не особенно доверяли.
Он уже приблизился к двери, как вдруг заметил у калитки чью-то тень. Нет, это был не Кара-Батыр, татарина он распознал бы сразу. К тому же тот сидел в домике и допивал остатки вчерашнего пива. Да и фигура была явно женская.
— Ты, Власта?
— Попробовал бы не узнать, — рассерженно прошептала девушка. — Полчаса стою здесь — и словно бы не замечаешь.
— Не заметил, мощи святой Варвары. Эта калитка у них не открывается. Войди вон там.
— Я же не входить пришла, — прошептала она, ухватившись руками за железные прутья, словно пыталась протиснуть между ними лицо. — Наклонись, кое-что скажу.
Ничего не понимая, Улич наклонился и тотчас же ощутил на небритой щеке своей прикосновение пухлых девичьих губ.
— Ну что ты еще раз подставляешь? Я же не буду целовать тебя много раз.
— Но еще хотя бы раз.
— Нет, вы видели такое: он уже торгуется! — возмутилась Власта.
— Тогда чего примчалась?
— Скажи, графиня, ну та, француженка, здесь?
— Не знаю.
— Я же не для того целовала тебя, чтобы врал.
— Кажется, заходила, — подтвердил Улич, немного замявшись.
— Там она. Я почувствовала, что придет именно сегодня. Не стерпела, примчалась. Да вон и смех ее. Господи, надо же так ржать!
— Так ты что, мощи святой Варвары, собралась идти и волоком выволакивать ее оттуда? Заметит князь — и тебе, и мне несдобровать.
— Значит, все верно. Я не ошиблась: она здесь. — Власта повернулась спиной к Уличу и, довольная собой, осела, припав спиной к ограде и прислонившись к ней головой.
— Тебе какое дело до них? Не жена ты князева и никогда не будешь ею, — грубо обронил Улич. — И нечего по дворам ревности разносить. Возвращайся в свою хибару, к своей «зрячей» слепой, и сиди там.
— Так ты решил, что я примчалась сюда из ревности? — удивленно спросила Власта, подставляя лицо лунному сиянию. — Ну да, именно так ты и решил. Ошибаешься. Ольгица многое передает мне. Переводит на меня все те силы и всех покровителей, которые помогают ей. Хочет, чтобы стала такой же ясновидящей, как она. Но у меня это не получалось. Многое получалось — а это нет. И вдруг… Я все это увидела. Ольгица говорила мне: начнешь видеть только тогда, когда захочет видеть твоя душа. И вот сегодня… Я видела все это.
— Что же ты увидела такого, что примчалась сюда? Только говори потише.
— Ну, все…
Дверь мансарды открылась, и в лунном квадрате появилась графиня. С такого расстояния Улич не мог видеть, одета она или все еще нагая. И не мог понять, что она сказала, любуясь лунным сиянием, ибо сказано было по-французски.
Улич и Власта замерли, следя за Дианой. Сейчас, когда рядом с ним была Власта, ротмистр уже не завидовал Гяуру. Единственное, чего ему хотелось, — чтобы князь узнал, что Власта здесь. Тогда поостерегся бы сам и позавидовал ему.
— Бесовская ночь, князь, не правда ли? — рассмеялась Диана.
— Безумная.
— Нет, мой храбрый князь, такие ночи не для войны.
— Увидишь, когда захочет увидеть душа, — вот как сказала Ольгица, — полушепотом повторила Власта, как только силуэт графини растворился во мраке мансарды. — И моя душа захотела.
— Лучше бы ей не хотелось этого, твоей бабьей душе, — сочувственно прокряхтел Улич. — Слава богу, что ты покорная; другая такое устроила бы, мощи святой Варвары…
— Ты все еще об этой француженке? Зачем? Она всего лишь любовница! Просто мне нужно было убедиться. Теперь я все знаю.
— Может, останешься? Побродим немного.
— С тобой? Я же не тебя люблю, а Гяура.
— Еще бы. Его все женщины любят, князь, как-никак.
— Что значит «все»? Что ты хочешь этим сказать?
— Да уж лучше бы помолчал, — покаянно признал Улич.
— Вот и молчи. Ну, я пошла, — поднялась Власта. — Нагнись. Нагнись-нагнись…
Улич покорно наклонился.
— Нет, — передумала девушка. — В этот раз душа моя не желает видеть, как я тебя целую. Да ты и не заслужил этого. И знай: между королями и Господом стоим мы, ясновидящие, — это не я, это Ольгица сказала. А графиня де Ляфер — всего лишь рабыня-наложница. Красивая, но… рабыня, потому что между Богом и князем — я, только я. И никакая другая женщина.
Еще раз величественным жестом поправив волосы, она столь же величественной походкой ушла в ночь.
«А ведь это уже не та нищенка, которую ты можешь прогонять, как тогда, у трактира Ялтуровича, — сказал себе Улич, провожая ее растревоженным влюбленным взглядом. — Совершенно не та».