— С каких это пор я вам не подхожу? — в ярости крикнула Эми, слово в слово повторив его утверждение.
— Эми, опомнись! У тебя никакого диапазона, чуть выше или ниже первой октавы — и ты уже плывешь. Ни лица, ни фигуры, а главное — ты не смотришься на сцене.
— Как это — ни лица, ни фигуры? — взвилась Эми. — По ночам ты мне последние полгода говоришь совсем другое!
Джексон развел руками:
— Зимние ночи такие долгие и холодные. Но теперь наконец пришла весна.
Мы с Эми разом втянули воздух. Это же надо — вести себя настолько по-свински! Или он всегда такой?
— Джексон, это перебор, — сказал Сонни. — У Эми отличная фигура.
Я отметила про себя, что о ее вокальных данных он не сказал ничего.
Джексон отмахнулся:
— Да ты посмотри на нее! Сиськи как две таблетки аспирина на гладильной доске. А задницы просто нет. Кончаются ноги, и сразу начинается спина, безо всякого перехода.
— Ах ты…
Если бы Сонни не ввязался в драку и не удержал Эми, Джексон недосчитался бы как минимум глаза.
— Вообще-то не стоило мне держать ее! — выпалил Сонни. — Черт возьми, Джексон, нельзя так с людьми обращаться!
— Эми, ну что ты как маленькая? Нам было весело, но ты же понимала, что это не навсегда, — сказал Джексон.
— Джексон Роббинс, ты скотина, и я надеюсь, что эта девица вырвет тебе сердце! — процедила Эми сквозь зубы.
И пулей выскочила за дверь — и я для разнообразия была с ней солидарна. Я подняла бровь на Джексона: интересно, он понимает, как ему повезло? Дешево отделался. Если бы он обошелся так со мной, катался бы сейчас по полу, держась за самое дорогое.
— Джексон, какая муха тебя укусила? — Сонни покачал головой. — Эми хорошо к тебе относилась. Она не заслужила такого обращения.
— Ой, ладно тебе. Мы же всё обсудили и согласились, что выступать с Эми в роли солистки больше не можем, — возразил Джексон.
— Я не о том, и ты это прекрасно понимаешь, — сказал Сонни. И посмотрел на меня так, будто во всем, что сейчас произошло, была и моя вина.
— Джексон, когда ты сказал, что хочешь, чтобы я выступала с твоей группой, я думала, этим все и исчерпывается. Я вообразить не могла, что ты воспользуешься мной, чтобы прогнать кого-то, — ледяным тоном сказала я.
— Вообще-то задумано было иначе, — ответил Джексон. — Ты сказала, тебе неинтересно. Если бы ты сначала позвонила мне сказать, что передумала, ее бы тут не было задолго до твоего появления.
— Твои отношения с Эми — твое личное дело, я не лезу, — сказала я. — Но если я вступлю в группу, а ты попробуешь обойтись со мной так, ты пожалеешь.
— Ой, ой! Каждая мать в душе львица! — Джексон изобразил, будто дрожит от страха. Я только хмыкнула. Вот поганец!
Я повернулась к Сонни и Носорогу:
— Если вы предпочли бы, чтобы я ушла, и хотите вернуть Эми или пригласить еще кого-то, так и скажите.
— Я бы сначала послушал, как ты поешь, а потом решал, — ответил Сонни.
Что ж, разумно.
Носорог так ничего и не сказал. А я пусть и медленно, но соображаю. Носорог на мой счет, мягко говоря, сильно сомневался.
— Если ты считаешь, что это плохая затея, так и скажи, — обратилась я к нему напрямую.
— Может и получи́ться, — осторожно ответил Носорог, оставив многое за скобками.
— Что будем делать? — спросила я Джексона.
— Хочешь — можем сесть и поговорить часа три, чтобы как следует узнать друг друга, — ответил Джексон.
— Да ну тебя! — вырвалось у меня.
— Вот и нам не хочется. — Джексон засмеялся. — Давай за работу. Знаешь «Красный свет — зеленый свет»?
— Песня Гибсона Делла?
— Да, она, — кивнул Джексон.
— Вроде бы знаю, — ответила я.
— Тогда попробуем ее для начала. Ты на чем-нибудь играешь? — спросил Джексон.
Я мотнула головой. Три года уроков саксофона и рядом не стояли с опытом профессиональных музыкантов вроде этих ребят.
— Ладно, поехали, — сказал Джексон. — Сеффи, твой микрофон вон там, посередке.
Я подошла к микрофону, сердце в груди так и бухало. Во что я только ввязываюсь? Раньше я пела под настроение — в ванне, в душе или перед зеркалом, когда дурачилась. Что я здесь делаю? Собираюсь выставить себя полной дурой, вот что!
Джексон сказал: «Три, четыре», и заиграла музыка. Я дождалась конца проигрыша, едва дыша. От перепсиха я пропустила момент, где вступать, и попыталась втиснуть первые две строчки в две секунды без малого.
— Спокойно! — Джексон поднял ладонь, все перестали играть.
— Извините, — промямлила я.
— Давай еще разок, — улыбнулся Джексон.
Я подышала, чтобы успокоить нервы и голос. И запела. На этот раз я так твердо решила вступить вовремя, что первую строчку просто проорала, и микрофон не выдержал — запищал и зашипел в знак протеста.
— Извините, — пролепетала я.
— Джексон, это безнадежно, — впервые подал голос Носорог. — Она ничего не умеет.
— Дай ей шанс, — ответил Джексон. — Начнем еще раз с начала.
Я покосилась на Носорога и Сонни, которые глядели на меня безо всякого восторга. Повернулась к микрофону. Джексон подошел ко мне с искренней улыбкой — это меня удивило — и сказал:
— Сеффи, забудь, что мы здесь. Пой для себя. В свое удовольствие. Договорились?
Я кивнула. Джексон вернулся к своему микрофону, и снова зазвучала музыка. Я закрыла глаза. Настала пора вступать. Я запела нормальным голосом. Микрофон не запищал в ответ, поэтому я продолжала петь, все так же закрыв глаза. «Красный свет — зеленый свет» — одна из тех песен, которые начинаются тихо, а потом звучат все громче и громче, и я такие как раз люблю. Ко второму куплету я забыла обо всем, кроме того, как мне нравится эта мелодия. Когда она кончилась, я даже не сразу сообразила, что не одна. В сарае еще затихало эхо финальных гитарных аккордов. Я заставила себя повернуть голову и посмотреть на остальных. Если они засмеются, уйду отсюда, и все.
Но они не смеялись. Они смотрели на меня. Молча.
— Что, настолько плохо? — спросила я, когда никто так ничего и не сказал.
— Вау! — выдохнул Сонни.
— По-моему, у нас есть солистка, — выдохнул Джексон.
И Сонни с Носорогом захлопали в ладоши и разразились приветственными возгласами, хотя их никто не просил. Точнее, Носорог застучал барабанными палочками друг о друга, но смысл был тот же.
— Неплохо, — сказал он.
— Спасибо!
В его устах это была наивысшая похвала. На меня накатила теплая волна удовольствия — и тут я ощутила, как из груди у меня течет теплая волна кое-чего другого.
— Черт! — завопила я.
— Что случилось? — спросил Джексон.
На футболке проступили пятна. У меня прибыло молоко.
— У вас тут салфеток не найдется? — спросила я.
— Зачем? — не понял Джексон.
— Джексон, бро, когда девушка просит салфетки, не надо задавать вопросов, — сказал Сонни. — Дай и помалкивай.
Я невольно хихикнула — на лице Джексона нарисовалась паника.
— Что, тебе правда интересно? — Мне вдруг захотелось над ним покуражиться.
— Если подумать, нет.
— А то смотри, я могу… — Меня так и подмывало подпустить ему шпильку-другую. Скажу — и его замутит так же, как любого другого парня, хоть Нуля, хоть Креста. Все они одинаковые.
— Нет-нет, не надо! — Джексон замахал руками, потом показал пальцем на верстак у дальней стены. — Вон салфетки. Когда разберешься… с чем там тебе надо разобраться, устроим настоящую репетицию, прогоним все песни, которые мы поем завтра, — затараторил он.
— Не все сразу. — Я направилась к верстаку. — Голос сорву.
— Значит, устроим настоящую репетицию, а до завтрашнего вечера будешь помалкивать — ни петь, ни говорить, — постановил Джексон. — Мы выступаем в «Росинке» в восемь.
— Ладно.
Я повернулась спиной ко всем, сложила несколько салфеток и подсунула в лифчик.
— Готовы?
Я повернулась — и расхохоталась: они старательно глядели куда угодно, только не на перед моей футболки. И собственный смех показался мне странным, незнакомым, будто смеялся кто-то другой, а я — настоящая я — просто стояла и смотрела. Но это ничего. Я так могу. Могу быть сразу двумя людьми, если нужно. Настоящая я глубоко-глубоко внутри — и фальшивая я, которая будет прятать настоящую ото всех на свете.
— Как она называется, ваша группа? — спросила я.
— «Тараканы», — ответил Сонни. По его серьезному лицу я поняла, что он меня не разыгрывает.
— Тьфу, гадость! — Я фыркнула. — Вы с ума сошли? Тараканов никто не любит!
— А ты бы что предложила? — спросил меня Сонни.
— Откуда я знаю? «Мошки» и то лучше, — легкомысленно отозвалась я.
К моему удивлению, Джексон, Носорог и Сонни всерьез обдумали мое предложение. Потом переглянулись и кивнули.
— Ну что, значит, «Мошки», — сказал Джексон.
И все было решено — вот так, в одну секунду.
— Кстати, я не хочу, чтобы в списке группы значилось мое настоящее имя, — сказала я.
— А чем тебе собственное имя не нравится? — поспешно спросил Джексон.
Слишком поспешно.
— Джексон, я не шучу, — воинственно нахмурилась я. — Если ты рассчитывал заработать на моем имени, даже и не думай.
— Тогда как ты хочешь, чтобы тебя называли? — спросил Сонни, не дав Джексону возразить.
Я подумала.
— Ридан. Если кто-то спросит. Но на самом деле никто не спросит.
— Ридан? А что это вообще значит? — спросил Джексон.
— Ничего, совсем ничего, — ответила я. — Имя как имя, последнего разбора.
— Чего?
— Самое заурядное и тупое имя на свете, — улыбну- лась я.
Джексон свирепо поглядел на меня — ему не нравилось, что нельзя будет объявить, что с ним на сцене дочка Камаля Хэдли.
— Ридан, или я ухожу, — прямо сказала ему я.
— Ладно, Ридан так Ридан, — поспешно встрял Сонни.
— Оно даже ничего не значит… — проворчал Джексон.
Я кивнула:
— Да, ничего. Так и задумано.
Глава 30 ∘ Джуд
Она по-прежнему в больнице. Она по-прежнему без сознания. Кара Имега. Она думала обо мне. Она думала обо всем, что я говорил, и обо всем, чего я не говорил. Она думала обо всем, что я показывал, и обо всем, что прятал в глубине. Какая сильная штука — условное наклонение. Если бы она была нулем, если бы я был Крестом… если бы мы жили в другом мире… если бы я не так сильно ненавидел Крестов…